Любитель разговорного жанра - Керен Певзнер

Когда я продрала глаза и поплелась на кухню за чаем, Дашка сидела в салоне и собирала пазл.

- Мам, иди посмотри, - позвала она меня, - я уже одну весталку почти собрала.

С моей легкой руки, и она начала называть так девиц, нарисованных на крышке коробки с пазлом. Я подошла поближе:

- Какая красота! - восхитилась я, - сейчас попью чаю и приду тебе помогать.

- Давай,- обрадовалась моя дочь.

Мы провели за этим занятием несколько часов. Было ужасно увлекательно приставлять один разноцветный кусочек к другому, чтобы в результате получился фрагмент из десятка пазлов. Потом фрагменты побольше, такие, как лицо, венок, складки тоги, мы собирали вместе и выходило цельное изображение. У пазлов были выпуклые и вогнутые края и к каждому кусочку подходил только один единственный свой, имеющий точно такие же, но противоположные очертания.

Дашка уже вовсю стреляла на компьютере, а я все сидела и искала недостающий, очень важный кусочек, на котором была изображена часть глаза одной из весталок. Без этой отсутствующей части лица весталка жутко выглядела, таращилась на меня пустой глазницей и как бы говорила: "Смотри лучше, я и то вижу, просто дотянуться не могу. Ищи!"

Вечером я позвонила Денису на сотовый телефон. Электронная секретарша механическим голосом отвечала:" К сожалению, абонент временно не принимает, оставьте сообщение и вам перезвонят при первой возможности." Я позвонила ему домой. Тот же результат.

Так и не дозвонившись до Дениса, я улеглась спать. Снилась всякая ересь: Дениса мать грозила мне ножом. Потом прилетела зеленая машина с крыльями. За рулем сидела пухлая секретарша нотариуса и верещала: "А мы с Додиком все пончики с метадончиком слопали, а тебе ничего не осталось!" Лысый Мордухаев качал толстым, как сарделька, пальцем. На нем была футболка с надписью: "Я один знаю всю правду" и галстук в горошек. Потом на меня медленно шел Денис, подошел близко-близко, я отклонилась назад, он упал на меня, закрыл собой все пространство и я провалилась в бездонную темноту.

На работу я ехала в дурном настроении. По дороге купила свежий номер газеты "Едиот ахронот" и бросила на заднее сиденье.

В конторе сразу впряглась в дела. Народу после выходных было много, я отвечала на вопросы, переводила, печатала на компьютере, в общем была занята выше крыши. В два часа публика рассосалась, я спустилась вниз и купила багет с тунцом и салатом. Заварив крепкий чай в своей любимой чашке с надписью "Томатный суп", я раскрыла купленную с утра газету.

На меня с фотографии на первой полосе смотрел благообразного вида старик с окладистой бородой. Заголовки, высотой в три дюйма кричали: "Убит православный священник!", "Официальный представитель Русской православной миссии, архимандрит Иннокентий, выражает решительный протест!", "Полиция выходит на след злоумышленников". Я принялась за статью:

"Сегодня ночью в Русской православной миссии (Белая церковь) был убит отец Андрон, православный священник церкви святой великомученницы Варвары. Он был зарезан большим кухонным ножом для резки хлеба, итальянского производства. Священник умер от раны в шею. По словам сестры Ефросиньи, монахини, находившейся в церкви, к отцу Андрону пришел посетитель. Ни лица, ни возраста она не знает, посетитель был в черных очках, несмотря на сумерки. Сестра Ефросинья несколько раз проходила мимо двери отца Андрона, где он беседовал с посетителем. Разговор был тихий. Ей удалось расслышать несколько слов. Одно из них было слово "наркотик"."

Далее шли рассуждения журналиста о состоянии преступности в стране, и в Иерусалиме, в частности. Выражались опасения, что этот случай отрицательно повлияет на приезд паломников в 2000 году. В конце статьи выдвигались предположения о связи священника с русской мафией и колумбийским картелем. Я не стала читать больше эту чушь, отложила газету и задумалась.

Через несколько минут я подняла телефонную трубку и набрала номер, записанный совсем недавно. Поговорив совсем недолго, я вышла из своего кабинета и заперла дверь. Проходя по нашему длинному коридору, я услышала взрыв хохота. В маклерской конторе определенно что-то праздновали. Дверь была открыта. Я мельком увидела, что за столом сидели Додик, пухлая секретарша, имени которой я так и не знала, незнакомая парочка и редактор местной рекламной газетки.

Додик, увидев меня, выскочил из-за стола и бросился ко мне. В одной руке он держал бутылку шипучки "Фантазия", в другой - чашку.

- Валерочка, - встал он у меня на дороге, - выпей с нами, мы празднуем.

Было видно, что он явно набрался. Кроме "Фантазии", на столе красовались почти пустая бутылка "Столичной", рижские шпроты, тарелка с орешками и кисть винограда.

Я рукой отодвинула его в сторону, иначе он бы упал на меня. Я совершенно не хотела присоединяться, но и портить отношения с соседями мне тоже не нужно было.

- Что празднуете? - спросила я.

Додик пьяно ухмыльнулся и обратился к собутыльникам:

- Что празднуем, ребята, не помните? - он почесал у себя в затылке и пожал плечами, - я не помню.

- Додик, ты же две квартиры продал, новые. Получил хорошие комиссионные от подрядчика, - сказал редактор рекламного листка.

- Правда? - удивился он. - А я, дурак, забыл. Леруня, прошу, - он протягивал мне уже полную чашку с розовым вином.

- Нет, спасибо, Додик, я ухожу, мне надо идти, пусти меня.

Он крепко вцепился в рукав, я даже подивилась такой силе в тщедушном теле.

Я резко дернула его руку вниз.

- Хватит, Додик, иди умойся и приведи себя в порядок, - он был весь облит вином, - а мне надо идти.

И я побежала вниз по лестнице.

x x x

Нервы были на пределе, напряжение последних дней сказывалось буквально во всем - у меня разламывалась голова, я изо всех сил сжимала руль, не давая рукам дрожать. Мысли были об одном: "Только бы не потерять управление!" Я старалась не превышать скорости, и если бы на дороге случилась пробка, я наверное, выскочила бы из машины и принялась стучать кулаками по капоту.

На мое счастье пробок по дороге в Тель-Авив не было. Наверное, у меня есть специальный ангел-хранитель, заботящийся о стервозных дамочках в высшей стадии душевного раздражения.

К клинике "Ткума" я подъехала через сорок пять минут после выезда из Ашкелона. Меня уже ждали. Охранник на проходной нажал на кнопку, ворота распахнулись и я въехала на территорию больницы. Остановив машину около входа в здание, я через одну преодолела ступеньки и постучалась в кабинет к доктору Рабиновичу.

Доктор поднялся мне навстречу. Круглые очки а-ля Джон Леннон он снял и положил на стол.

- Садитесь и переведите дух, - сказал он мне вместо приветствия.

Я упала на жесткий стул:

- Здравствуйте, Игаль. Вы сказали, что я могу обратиться к вам за помощью, если понадобится, и вот я тут.

- Что случилось? - серьезно спросил доктор.

- Я не знаю, как сказать, но в общем... - я протянула ему газету. Он внимательно просмотрел все заголовки, потом аккуратно сложил ее и обратился ко мне:

- Вы считаете, что и это - дело рук Яира Бен-Ами? Только на том основании, что и этот несчастный был убит так же, как мои коллеги, - чем-то вроде кухонного ножа? Кстати, полиция нашла орудие преступления?

- Понятия не имею...

- Ну вот, - заметил он. - Даже эта общность не доказана.

- Во-первых, я вовсе не подозреваю Яира, - сказала я. - Он действительно ни при чем.

Я вкратце рассказала курьезную историю о джинсах. Он посмеялся.

- Игаль, - сказала я, - мне кажется, между этими тремя убийствами есть связь.

- С чего вы решили?

- Не знаю, - честно ответила я. - Нутром чую.

- Что ж, это серьезная причина, - сказал он. - Очень серьезная.

- Перестаньте ехидничать! - я взорвалась. - Лучше напрягите свой мыслительный аппарат и подумайте, что может быть общего между психиатром и священником! А если не хотите напрягаться, то я сама вам скажу: исповедь! И тот, и другой - исповедники, и к тому, и к другому люди приходят рассказывать о самом сокровенном!

Его глаза удивленно расширились.

- Действительно... - пробормотал он чуть смущенно. - Надо же... Я как-то... - он откашлялся. - И врачи, и священники работают с людьми, причем с людьми несчастными, слабыми. Сильный и счастливый к ним не пойдет, ему без надобности. А вот человек в горе, которому надо рассказать, что его тревожит и мучает, придет и попросит помощи.

- Убийца приходил к ним исповедоваться, - подхватила я, - излить душу. А потом убивал, понимая, что никакая клятва Гиппократа или тайна исповеди не спасет! Такие признания не задерживаются долго. Поэтому, выговорившись, он заставлял своих собеседников молчать - самым кардинальным способом. У царя Мидаса ослиные уши.

- Что? - он непонимающе взглянул на меня.

- Я вспомнила сказку, читала в детстве. У царя Мидаса были ослиные уши, и он не хотел, чтобы об этом знали. Но стричься ему надо было, поэтому он приказывал убивать каждого цирюльника, который приходил его стричь. А одного, молоденького он пожалел и отпустил. Тот не смог держать в тайне то, что видел, пошел в лес, вырыл яму и выкрикнул туда: "У царя Мидаса ослиные уши!". А потом на том месте вырос тростник, и дудочки, сделанные из этого тростника напевали сами по себе эту сакраментальную фразу: "У царя Мидаса ослиные уши!" Я только не пойму, кто наш убийца - Мидас или цирюльник? Думаю, что цирюльник, ведь это ему, а не Мидасу нужно было выговориться. Причем неважно на каком языке. Коган знал и русский, и иврит. Священник только русский. А на каком языке говорил Зискин?