Курская битва, которую мы начали - Петр Букейханов

В части реальных мероприятий германского руководства, советское население стало быстро разочаровываться в формах и методах проведения оккупационной политики. Со стороны оккупационных властей целесообразно было издание декларативных актов о правах и свободах, введение частной собственности на землю, орудия труда и средства производства, освобождение хотя бы части военнопленных и их передача на поруки родственникам, и тому подобное, однако по существу все это оказалось не сделано.

Хотя отдельные попытки двигаться в данном направлении немцами предпринимались. Так, 25 июля 1941 года был издан приказ генерал-квартирмейстера командования сухопутных войск № 11/4590, касающийся освобождения советских военнопленных некоторых национальностей – немцев, эстонцев, латышей, литовцев, а также украинцев и белорусов, исповедующих католическую веру (всего было освобождено более 318 тыс. человек[124]).

В зоне оперативной ответственности командования 2-й танковой армии группы «Центр» по инициативе командующего армией генерала Рудольфа Шмидта (Rudolf Schmidt) был создан автономный «Особый Локотской Округ», который летом 1942 года включал восемь районов Орловской и Курской областей с населением около 581 тыс. человек (по другим данным – до 1,5 млн. человек), где власть находилась в руках органов русского самоуправления – администрации обер-бургомистра Бронислава Каминского (Каминьского), контролировавшего волостные и уездные власти, а также вооруженные формирования из числа местных жителей и военнопленных (в 1942 – 1943 гг. насчитывали 10 – 15 тысяч бойцов)[125]. Колхозы и совхозы здесь уничтожили, их имущество и пахотные земли передали крестьянам в соответствии с указом обер-бургомистра № 185 от 23 июня 1942 года «О восстановлении справедливости в отношении раскулаченных»[126], а сотрудничество с немцами состояло в поставках продовольствия, ремонте дорог, поддержании порядка и борьбе с так называемыми «партизанами» (диверсантами советских специальных служб и органов государственной безопасности).

Однако, несмотря на такие исключения, в целом стиль управления немецкой администрации формировался в соответствии с так называемыми «Директивами по руководству экономикой во вновь оккупированных восточных областях», подготовленными еще до начала войны против СССР, а также общими предписаниями высшего руководства национал-социалистической партии Германии (например, предписание о сохранении достояния СССР, о конфискации еврейского имущества, о ценообразовании и заработной плате, об упразднении большевистских институтов в области сельского хозяйства, о реорганизации кустарного производства и мелкой промышленности и т. д.), среди которых главным было «Предписание фюрера об управлении вновь занятыми восточными территориями» от 17 июля 1941 года[127].

Эти директивы и предписания отличались принципиальной негибкостью и рассматривали население оккупированных областей не как партнеров, а как политико-экономический «объект». Так, даже на территории Прибалтики, вошедшей в рейхскомиссариат Остланд, предписанием от 29 ноября 1941 года было отменено наследование предприятий и фирм, что фактически подтверждало результаты советской экспроприации и позволило немецким компаниям присвоить себе почти всю местную промышленность[128]. Причем управление промышленными предприятиями со стороны немцев длительное время было неудовлетворительным, поскольку местные инженерно-технические и управленческие кадры произвольно замещались немецкими специалистами, которые не знали специфику производства и технологии. В совокупности подобных ошибок можно обнаружить те основные причины, по которым германское военное производство отставало от военного производства СССР, и одной из важных причин, как видно, был приоритет идеологических установок над принципами оптимального управления экономикой. Историки и экономисты всегда винили в этом советское политическое руководство, но в ходе войны оказалось, что управление советской экономикой организовано более рационально с точки зрения обеспечения военных нужд государства, чем в национал-социалистической Германии.

Аналогично, в области сельского хозяйства, в соответствии с аграрным законом от 15 февраля 1942 года (опубликован 26 февраля), земля на оккупированной территории СССР передавалась крестьянам только в пользование, а не в собственность[129]. Такие структуры, как колхозы и совхозы, ненавидимые крестьянским населением, сохранялись в виде сельских товариществ, что позволяло централизовать их под управлением немецких чиновников. Только в 1943 году второй аграрной директивой рейхсминистерства Германии по делам оккупированных восточных территорий колхозы были распущены (хотя из их состава могли выйти только мелкие хозяйства), и в это же время началась реприватизация[130]. Однако данные мероприятия уже опоздали. Все сделанное ранее позволило советской пропаганде наглядно показать и доказать населению СССР, что жизнь при немцах станет хуже.

Кроме этого, специальным диверсионным отрядам, забрасывавшимся советским командованием в тыл немецкой армии, удалось развернуть так называемое «партизанское» движение, карательные методы борьбы с которым обострили отношения между населением и германскими военнослужащими (здесь и далее, за исключением изложения сведений из определенных источников информации, термин «партизаны» употребляется в кавычках, поскольку автор разделяет обоснованное фактическими данными мнение С. Веревкина[131], что так называемое «партизанское» движение на оккупированной территории СССР было организовано советскими органами государственной безопасности, централизованно руководилось ими и снабжалось основными видами предметов материально-технического обеспечения и вооружения, включая артиллерию и минометы – за время войны «партизанам» было передано около 48 тыс. автоматов, свыше 4,6 тыс. пулеметов, более 3 тыс. противотанковых ружей, 29 орудий и 2 365 минометов[132]; «партизанские» отряды пополнялось количественно и поддерживалось на качественном уровне за счет специально подготовленных бойцов-диверсантов, которые образовывали боеспособную часть «партизанских» групп и отрядов – так, в марте 1943 года на Ленинградском фронте в районы Луги и Новгорода была переброшена авиацией партизанская бригада в составе 430 человек для совершений диверсий на железнодорожном транспорте[133]; в качестве примера, двоюродный дед автора по отцу – Валерий Николаевич Федорцев-Синицын, 1923 года рождения, уроженец поселка Салтыковка Московской области, с началом войны был призван в Красную Армию, прошел специальную подготовку и десантировался в составе диверсионной группы на территорию оккупированной Брянской области, поскольку там у него имелись родственные и дружеские связи, после выполнения специального задания присоединился к «партизанам» и погиб в бою 10 марта 1942 года).

Также приказом германского Главного командования вооруженных сил от 13 ноября 1941 г. № 3900 было приостановлено освобождение военнопленных. Соответственно, к весне 1942 года, когда дефицит людских ресурсов вынудил немецкое военное руководство начать формирование вспомогательных отрядов из советских военнопленных, а также широко использовать их труд в промышленном производстве, обеспечивая им условия для выживания (директивы Генерального штаба сухопутных войск от 7 и 16 марта, и Генерального штаба вооруженных сил от 24 марта 1942 г.), более 2 млн. военнопленных уже были убиты, а также умерли от голода и тяжелых условий содержания[134]. Сведения об этой жестокости, активно распространяемые советской пропагандой, не могли не дойти до населения СССР в тылу и солдат Красной Армии на фронте, соответствующим образом повлияв на их психологическое отношение к немцам и германской армии.

Предложение Генерального штаба сухопутных войск, направленное Гитлеру весной 1943 года по поводу формирования под руководством генерала Андрея Власова так называемой «Русской освободительной армии» из числа советских военнопленных и граждан, перешедших на сторону германских войск, было отклонено фюрером, поэтому все обращения Власова, касающиеся вопросов фактического формирования русских воинских частей и соединений, оставались нереализованными до осени 1944 года[135].

В то же время с целью предотвращения массовой сдачи в плен на фронте Ставкой Верховного главнокомандования СССР был издан приказ № 270 от 16 августа 1941 г., в соответствии с которым сдававшиеся в плен бойцы и командиры являлись злостными дезертирами, их требовалось уничтожать всеми средствами, члены семей оказавшихся в плену командиров подлежали аресту, а семьи рядовых лишались государственного пособия и помощи[136]. Этот приказ, возможно, заставил упорнее сражаться тех солдат, кто оказался в окружении, однако не предотвратил поражения и отступления Красной Армии летом 1942 года. Тем не менее, в какой-то момент войны в настроении советских солдат наступил перелом, отразившийся в уменьшении числа перебежчиков на сторону врага, с приблизительно 80 тыс. человек в 1942 г. до 26 тыс. в 1943 году[137].