Ищущий убежища - Бернард НАЙТ

– Вы их знали? Или, может быть, имена слышали?

– Кажется, волосатого я несколько раз встречал в городе, но как его зовут, не знаю. – Он снова втянул воздух в спазматическом вдохе. – А молодого видел в первый раз.

Силы покинули мужчину, его голова завалилась набок, глаза закатились. Раненый дышал с большим трудом, и коронер понял, что большего добиться не сможет. Сестра милосердия заботливо поправила покрывало. Кивнув ей на прощание, Джон вышел из квадратной комнаты и остановился, дожидаясь, пока Томас покончит с записями.

– Идемте вниз, посмотрим, кто там, – сказал коронер, когда писарь собрал принадлежности.

Бочкообразный фламандец открыл для них заднюю дверь, и они вышли на грязный двор, где стайка кур и несколько уток скандалили с кухаркой, занятой приготовлением еды в кухонной пристройке, покрытой дырявой камышовой крышей. Напротив пристройки находилось открытое стойло, в котором прибывшие верхом постояльцы оставляли своих лошадей, и загон для свиней, откуда доносились визгливая какофония и невыносимая вонь.

Прямо напротив задней двери располагались пошатнувшиеся ворота, ведущие на узкую улочку позади постоялого двора. К воротам были привязаны двое неприглядного вида мужчин – веревки, прикрепленные к столбам, стягивали им руки за спинами. Чуть поодаль маячили двое стражей из замка в круглых шлемах с металлическими пластинками, защищающими нос, но без кольчуг, в коих не было необходимости, учитывая мирную жизнь города. Они неохотно выпрямились, увидев вышедшего из двери постоялого двора коронера. Разумеется, им было известно о том, что шериф де Ревелль с пренебрежением и легким презрением относился к коронеру. Ходили слухи и о соперничестве, даже некоторой вражде между двумя представителями закона. Поэтому они оказались в растерянности, не зная, сколь почтительно следует относиться к коронеру.

Сэр Джон тут же развеял их сомнения.

– Это так вы приветствуете офицера? – прорычал он. – Вам платят за то, что вы солдаты, так будьте же солдатами, тем более – в присутствии королевского офицера.

Парочка стражей наградила его кипящими взглядами, но оба подтянулись и опустили пики на землю в некотором подобии салюта.

– В Палестине, будь вы такими расхлябанными, магометане перерезали бы вам горло в первый же день, – буркнул Джон, однако его интерес к стражам уже угас, и все внимание было приковано к двум негодяям, привязанным к внешним воротам.

Один из мужчин был рослым, крупным, среднего возраста, с дико всклокоченной черной шевелюрой и лохматой бородой. Одежда на нем была разорвана почти до пояса, всю открывшуюся мощную грудь покрывал ковер густых волос, и Джон вспомнил обезьян на цепи, которых привозили из Африки на континент и показывали затем на ярмарках. Второй мужчина был намного моложе и, в полную противоположность напарнику, выглядел как типичный светловолосый сакс. Оба уставились на него, словно животные на бойне, ожидающие смертного часа, – а именно таковой и была в конечном итоге их судьба.

– Я – королевский коронер, и в мои обязанности входит расследование ваших злодеяний.

Волосатый презрительно сплюнул в грязь, едва не угодив плевком в сапог Гвина. Корнуоллец грозно зарычал, но Джон предостерегающе поднял руку, останавливая помощника.

– Раненый утверждает, что вы убили его товарища. Что вы на это скажете?

– Я не убивал. И ничего не знаю, – проговорил волосатый. Учитывая, что до виселицы ему рукой подать, единственное, что ему оставалось делать, – это отнекиваться.

– Врешь! У меня шесть человек готовы поклясться, что они видели, как ты ударил несчастного кистенем! – Запасы терпимости Гвина не были предназначены для мерзавцев, плюющих ему под ноги, а потому он без тени сомнения слегка преувеличил количество свидетелей: в действительности, лишь два человека заявили, что видели драку. Бородатый молча отвернулся, яростно пытаясь высвободить запястья из пут.

Коронер повернулся к тому, который был помоложе:

– А ты? Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Не столь агрессивно настроенный, как его напарник, светловолосый содрогнулся, представив себя с петлей на шее, но попытался поупрямиться:

– Я тут ни при чем. Я просто оказался поблизости от постоялого двора, когда началась драка.

Гвин грубо толкнул его в плечо, и блондин свалился бы в грязь, если бы не веревки, которыми он был привязан.

– Ага, значит, оба решили врать! Только знай, у нас есть свидетельство жертвы. Раненый заявил, что ты нанес ему смертельный удар в грудь.

И снова Гвин погрешил против истины, однако добился желаемого результата. Сакс, которому было лет девятнадцать, не более, рухнул было на колени, но его удержали веревки, привязанные к столбу.

– Клянусь, я не хотел! – зарыдал он. – Он сам наткнулся на нож. Я просто выставил его, чтобы защититься.

– Ну конечно, так оно и было, – ехидно заметил Гвин.

В отдалении пробил кафедральный колокол, и Гвин напомнил коронеру о том, что его ждут другие обязанности.

Джон подозвал двоих вооруженных стражей, шатавшихся за воротами.

– Уведите пленных в замок и заприте там, – приказал он. – Да смотрите, не потеряйте их по дороге!

Затем коронер в сопровождении помощников снова прошел через здание постоялого двора, и они зашагали вдоль Мясного Ряда по Милк-лейн в направлении Саут-Гейт-стрит, протискиваясь через толпы покупателей и развозчиков, обходя телеги и повозки, запрудившие тесную улочку.

– Волосатого наверняка повесят, – пискнул семенящий позади двух рослых мужчин Томас, набожно перекрестившись.

– Если свидетели, которых раскопал Гвин, дадут показания на расследовании, я передам его под ласковую опеку моего шурина, чтобы тот позаботился о нем до приезда королевских судей. А те уже вынесут приговор, и, скорее всего, он будет смертным.

– А с мальчишкой что? – поинтересовался Гвин.

– Это во многом зависит от усилий сестры милосердия – и воли Бога, которому она служит. Если раненый не выживет, мальчишку ждет виселица. Если он протянет год и еще день, парня могут осудить только за нападение.

Томас ненадолго задумался над последними словами коронера. Они проходили мимо Саржевого рынка, направляясь вниз, к Саут-Гейту.

– Так что, он будет сидеть в тюрьме целый год? – снова крестясь, спросил писарь.

Настала очередь Джона задуматься.

– Я думаю, что отпущу его на свободу, если у него найдется семья, которая за него поручится и внесет залог. У раненого будет больше шансов выжить, если с того, кто его ранил, получить деньги на лечение и уход, потому что, если он умрет, за ним последует и сакс – только с помощью виселицы.

Гвин не разделял подобной снисходительности:

– Ага, только отпусти его из-под замка, и он через час окажется в лесу – или, и того лучше, воспользуется неприкосновенностью убежища в церкви.

Джон отнесся к такой возможности философски:

– Не исключено, что он предпочтет сделать все возможное, чтобы помочь раненому выжить, вместо того чтобы пускаться в бега. В любом случае, горожанам не придется покрывать расходы на содержание в тюрьме еще одного заключенного.

– А еще дешевле перерезать ему глотку, – хмыкнул Гвин, – или утопить в речке.

К этому времени они миновали церковь Святой Троицы и приближались к Саут-Гейту. Непрерывный поток горожан стекался к Южным воротам, одному из главных выходов из города, откуда брали начало дороги, ведущие в Лондон и Винчестер. За воротами дорога раздваивалась в Холлоувей и Магдален-стрит, последняя огибала Садернхей, широкую полосу пастбищ, садов и рощиц, расположившихся на склоне за пределами городской стены. Начало лондонской дороги, в которую вливалась Магдален-стрит, было известно под названием Булл Хилл – Бычий Холм, и после того, как заканчивались последние немногочисленные дома, взгляду открывалась виселица, возведенная на обочине тракта.

Сооружение производило жуткое впечатление своей простотой: всего-навсего два крепких столба высотой двенадцать футов с соединяющей верхушки столбов длинной поперечиной. Рядом выстроились несколько одиночных столбов с короткими перекладинами, к которым были подвешены сделанные из металлических пластин клетки, формой и размерами напоминающие человеческое тело. В некоторых клетках до сих пор догнивали останки ранее казненных преступников, распространяя вокруг невыносимый смрад и напоминая о бренности человеческой жизни и цене преступлений, в число которых входили и кражи любого предмета ценой более двенадцати пенсов.

К тому времени, когда Джон де Вулф в сопровождении своих помощников добрался до места предстоящей казни, вокруг виселицы уже собралась толпа человек в сто, а то и больше. Публичные повешения были популярным видом развлечения для тех, кто мог выделить на них час-другой по вторникам и пятницам. Кроме того, они представляли собой и значительное событие в жизни общества, поскольку тут люди могли повстречать знакомых и посплетничать; в ожидании процедуры некоторые даже умудрялись заключать сделки.