Технология бессмертия. Часть 1. Книга, которая разрушила мир - Сергей Радионов

Бел снова соединился с Гориным:

– Как ты думаешь, что сделает РА-з-ум, как только родится, первым делом? И последний вопрос – «все ли существа хотят жить?»

– Шеф, у меня голова вскипает, – взмолился Горин.

– Не вскипит, если хочешь выжить, – закончил Бел.

Бел летел к царю Салима. «И-Е-РУС-Алим, ие-РУС-Cалим…» – вспоминал Бел, почему они так назвали этот город. Пора менять тело. Тысячетонные камни фундамента, такая же монументальная стройка, как и в горном Ливане, те же технологии. Они встретились на стройплощадке, и Малхиседек долго молча смотрел на Бела испытующе, а тот не имел силы начать разговор первым.

– Постарел, – наконец произнёс Малхиседек, благословляя Бела.

– Устал что-то в последнее время, – ответил Бел.

Малхиседек сканировал его своими проникающими внутрь любого существа и любой проблемы глазами. Он был мал ростом, но казался Белу выше всех людей. Бел понимал его неизмеримое превосходство и не мог объяснить его ничем, кроме связи Малхиседека с Богом, с РА или кем-то ещё выше уровнем.

Бел относился к Малхиседеку с большей почтительностью, чем относился к РА. Малхиседек был ещё и красив, как человек и как священник, и душа его отражалась в глазах такой красоты и глубины, что хотелось смотреть в них всегда, если бы удалось выдержать взор полный любви, такой любви, которая прожигает тебя, выворачивая все внутренности, показывает каждую твою неточность и неправедность. Бел не мог смотреть даже на изображение Малхиседека долго, тот был особенным явлением в земном мире, и во всех иных мирах, единичным экземпляром, роскошь общения с которым у Бела пока ещё была.

– Скоро прибудет Преподобный с инспекцией, – сообщил Бел Малхиседеку.

– А от меня чего хочешь? – строго спросил Малхиседек, показывая Белу неуместность темы. – Я же говорил тебе, и не раз, что это твоё дело, я тут не советчик.

– Я хочу построить на этой Земле правила, основанные на Истине.

– И об этом я тебе говорил, – напомнил Малхиседек уже несколько мягче. – Любые правила, которые создашь ты, не улучшат правил, которые создал Бог. Ты встал на сложный путь, помочь тебе советом – значит стать тобой, а я этого не хочу, имея доверие к Богу. У меня есть молитва за этот мир, дело, которое меня устраивает, а потерять её для меня означает – потерять себя. Ты боишься смерти, я понимаю этот страх, ты не доверяешь Богу, желая получить особенную роль и написать свою собственную историю… Строй что угодно, развитие мысли не остановить, не ты, так другие построят то, что просится в ум. Ты хочешь благословения, я тебе уже давал его, помни всегда, в чём. Детали твоего творчества – твоя ответственность, не возлагай её на меня, но и не бойся особенно: ничего из того, что действительно нельзя построить, ты и не построишь.

– Благослови не согрешить перед Истиной, – чувствуя окончание разговора, попросил Бел.

Царь Салима положил руку на голову Бела и кратко отпустил:

– Иди и не греши.

– Я бы хотел взять тебя с собой, – наконец решился Бел перейти к сути своей поездки.

– Мне твой огород не нужен, – ответил Малхиседек, как бы ответил гром. Бел нагнулся, чтобы поцеловать руку старца, и пошёл к вертолёту, всем телом испытывая трепет. «Три человека сегодня сказали мне о том, что я боюсь смерти», – подумал Бел устало, уже сомневаясь в самом себе, в правильном выборе пути.

20. ВОСКРЕШЕНИЕ ГОЛОВИНА

Головин ожидал пробуждения Александра и новых данных. Свойством Головина был голод к существенной информации, лет пять назад он был подведен к старцу Серафиму, который поразил его нечеловеческой харизмой и недоступной для его понимания горящей верой. Головин восхитился старцем, шесть лет жил под его флагом, довольно часто наезжая в монастырь, благотворя церкви, помогая храму в честь царственных Страстотерпцев. Но полностью принять старца по причине его отдалённости, собственного малодушия и утопленности в семье и в работе Головин так и не смог.

Поэтому, впитав в себя всё, что было возможно, не отрываясь от дел и семьи, он отошёл от старца, иногда руководствуясь его советами, но назвать этот процесс обучением уже было невозможно. Сияние старца преследовало его на протяжении всей жизни, и он не мог приблизиться к нему, как и оторваться.

Головин словно стал небесным телом в его звездной системе, установив безопасное расстояние, потому что находиться рядом со старцем означало потерять самого себя и стать им, исполняя его функции, работая на него; а слиться с Солнцем Головин не был готов.

Полоса уныния началась у Головина после смерти отца: вдруг на него нахлынула отчаянная пустота, когда человек не хочет сопротивляться и не понимает, зачем жить, – и ничего с этим поделать он не мог. Головин вдруг почувствовал себя умершим отцом физически. Он сидел на стуле, считая, что он – это его отец, он так же двигался и так же улыбался. Он как бы стал своим отцом, но потерял себя, это длилось уже шесть лет. Серафим был ещё дальше, чем обычно, а новых смыслов не появлялось. Головин всё чаще думал о смерти.

Но приход Александра всё изменил, и Головин воспринял его благословением, и ожидал пробуждения Александра, чтобы продолжить общение. Головин, как вычислил его свойство Александр, был очень падок на всё необычное любого свойства, будь оно хорошее или плохое, и про осторожность Головин в такие моменты забывал полностью. Интерес к Необычному был внедрённым качеством; если бы Головин знал об этом, то, возможно, предпринял бы меры в отношении Александра (Геры), но он не знал этого, и его состояние при соприкосновении с Необычным всегда напоминало юношескую влюблённость. Он вдруг оживал, как эфемерный цветок, получивший каплю влаги.

Новое общение состоялось ближе к ночи. Головин, вынужденный соответствовать правилам бизнеса, весь день занимался производством, пытаясь ускорить исполнение заказа, рабочие были медлительны, звонки из УКСа накаляли обстановку, к концу дня удалось отправить вдвое меньше обещанных окон, и ни одно из них не было установлено. Для ускорения процесса не было денег, зарплата рабочим задерживалась три месяца, кредиты были истрачены, всё это очень напрягало Головина, уже отвыкшего быть наверху ситуации.

К вечеру, после того, как рабочие разошлись, Головин вместе с Александром шли в магазин. Александр подшучивал над Головиным, пытаясь привести его в чувство, что отчасти удалось в самом магазине, когда он стал приставать к продавщицам, а они, к большому удивлению Головина, мгновенно отозвались на его приколы, ожидая продолжения.

Александр (Гера) магически воздействовал на всех, из одних делая ярых сторонников, а других наполняя ненавистью. Из худого кошелька Головина Александру удалось выудить водку, колбасу, хлеб и рыбную консерву – Головин был жадноват, по причине избыточной ответственности, и на лишние траты не соглашался.

Обратная дорога сопровождалась снегом, что несколько умиротворило Головина. Танцующие под фонарями хлопья создавали музыку в его душе, ещё не отвыкшей от сказок, но музыка эта была почти безнадёжной.

– Напрягает работа? – спросил Александр.

– Да, есть немного, – тяжело вздохнул Головин.

– Так брось её, займись чем-то иным. Ты попал в колею, из которой нужно выйти, посмотреть со стороны и приколоться.

– Как это сделать, если я должен выполнить обязательства?

– Ты их и не выполнишь иначе, поверь мне, ты же мне сам говорил вчера, как учил менеджеров пользоваться этим миром как своим складом, и это был царский подход. И куда всё это исчезло?

– Да, было дело, но то была торговля, а сейчас я в производстве, я действительно увяз в этой трясине и выхода не вижу.

– Нет никакой разницы. Ты должен вылезти из своей норы, все решения твоих проблем вне тебя.

И снова всю ночь они пили водку и чифирь, пытаясь прочистить мозги, потому что оба не знали, что делать. Александр понимал, что попал в ситуацию, в которой его решение – Головин, а Головин чувствовал, что должен получить какую-то логическую помощь от Александра. Полночи они говорили о детях, которых нужно спасти, о неправильном мире, который нужно изменить, Александр пытался вдохнуть в Головина уверенность, но тот не принимал её. Александр понял, что Головину мешает избыточная ответственность за семью и за предприятие.

– У тебя уже нет предприятия, ты банкрот, и ты слаб, чтобы защитить своё королевство, у тебя, скорее всего, нет и семьи, я должен посмотреть на твою жену, чтобы удостовериться в этом. Скорее всего, она тебе уже изменяет, и дети не простили тебя за твою отдалённость!

Головин чувствовал справедливость его слов: после смерти отца его мир стал разваливаться, и он ничего не мог с этим сделать, он стал настолько слаб, что не мог принять ни одного самостоятельного решения, всё двигалось по инерции. Он чувствовал себя лишней деталью и в семье, и на предприятии, и мучился оттого, что неспособен ничего изменить. Только любовь к родным ещё как-то держала его, но и она, прерываемая частыми семейными ссорами, горела мелким дрожащим огоньком, не затухая по непонятным причинам.