Кто дал вам музыку? - Гарвей Сводос

бойся, это главное, ей-богу. Ты выжимаешь из своей машины все, на что она способна, стремясь в рай, и вот ты в раю, весь потный, запыхавшийся, но оказывается, что поросята тебя опередили. Ничего трагичного в этом нет, таковы правила игры. И понять это — великое дело, правда? Жизнь — великолепная штука, каждый ее день — бесценный подарок, но стали бы мы ей радоваться, если бы она была бесконечной?

Рано утром после кошмарной ночи, которую мы провели, забаррикадировавшись от свиней в одной из лачуг на берегу, именовавшей себя отелем, мы с дядей Дэном чуть не на четвереньках вползли в его машину и поехали обратно в Оахаку. Всю дорогу мы молчали, глядя на зеленые заросли долин, и чем выше мы поднимались, тем легче становилось дышать. Я понимал, что дядины дни сочтены, но был далеко не уверен, что он приезжал сюда только затем, чтобы в чем-то для себя убедиться, как признался мне на пляже возле Пуэрто-Анхель.

Зато сейчас, когда дяди Дэна уже нет, я твердо знаю, хоть он меня тогда ни о чем не расспрашивал, не выражал сочувствия и не осуждал, что он предпринял это путешествие не только для того, чтобы доставить себе удовольствие, потешить свою тоскующую душу, но и для того, чтобы повидать в последний раз меня, показать выход.

Вскоре после того как он уехал, оставив меня любоваться собой в облупленном зеркале на стене моей мексиканской комнатенки, я решил, что хватит мне жалеть себя, и вернулся в Соединенные Штаты, и жизнь моя стала складываться более счастливо и разумно. И когда я пришел к дяде Дэну на тесное, неуютное кладбище на окраине Бруклина — он умер за несколько дней до моего возвращения, тихо и просто, во время приема в своем кабинете, — я принес с собой саженец arborvitae[17] и, убедившись, что никто меня не видит, посадил дерево жизни на его могиле.

ЖАРКИЙ ДЕНЬ В НУЭВО-ЛАРЕДО

Луиза Ридли решила ехать в Мексику на машине, а не лететь самолетом главным образом потому, что ей хотелось показать Дики не только Мо́нтерей, но и страну, — так, по крайней мере, она объясняла всем, кто ее спрашивал. И через день после того, как у Дики кончились занятия в школе, она погрузила своего единственного ребенка и чемоданы в их не очень уже новый «шевроле́», и они отправились в первое свое заграничное путешествие, где ей предстояло к тому же получить развод, благо отец Дики шел ей навстречу.

На самом же деле Луизе хотелось побыть с сыном подольше и никуда не спешить, чтобы он постепенно привык к тому, что́ до сих пор не укладывалось у нее самой в голове: что отныне они будут жить вдвоем, только он и она, одни, без Роджера, без его шумных восклицаний: «Все, сегодня я больше не работаю! Кто со мной смолить лодку?» Или: «Ну и жарища сегодня в городе! Кто со мной купаться?»

Но в машине было ужасно жарко, она почувствовала это, как только улеглась радость первых минут путешествия. Было жарко в Каролине, жарко в Джорджии, и еще до того, как они добрались до форта Ала́мо, в самом сердце делового квартала Сан-Антонио, в машине наступило молчание, скорее тягостное, чем дружелюбное, молчание, в какое обычно погружаются истомившиеся за долгую дорогу спутники. Их раздражал Юг, раздражала обессиливающая жара, раздражало общество друг друга. Дики никак нельзя было назвать романтически настроенным патриотом, поэтому Аламо разочаровал его — понравилась ему здесь только коллекция старинного огнестрельного оружия в маленьком музее, и, когда они вышли на набережную прихотливо извивающейся по центру города реки, он стал утешать себя разговорами о том, какие замечательные вещи они купят в Мексике.

Дики мечтал о бейсбольной рукавице. Желание это заронил в нем отец. Роджер, который в свое время был страстным поклонником Чарли Ге́ринджера, твердил ему перед отъездом — неужели нельзя было сказать сыну на прощанье какие-то более важные слова? — что в Техасе и в Мексике нужно покупать кожу и серебро: «Попроси маму, пусть купит тебе рукавицу сторожа второй базы, а я подарю тебе настоящий бейсбольный мяч».

Бейсбольная рукавица поглотила все мысли Дики, — во всяком случае, она помогла ему скоротать скучный путь от Сан-Антонио до Ларе́до. Глядя в окно на выжженные солнцем пыльные равнины без единого стада, ковбоя или хотя бы нефтяной вышки, он задумчиво рассуждал, барственно растягивая слова, точь-в-точь как отец:

— Главное в бейсбольной рукавице — чтобы она была мягкая, поэтому ее надо делать из очень хорошей кожи. А прокладка — дело десятое.

И если Луиза, поглощенная ровной полоской шоссе над белым полукругом баранки, которую сжимали ее руки в перчатках, не выражала одобрения или хотя бы интереса, он начинал ее терзать:

— Мама, ты обещала. Ты обещала мне рукавицу, помнишь? Ты слышишь, мам?

Наконец Луиза решила: нужно сделать над собой усилие и сказать ему, что его ожидает. Вернее, что их ожидает.

— Дики, — начала она терпеливо, — я куплю тебе эту рукавицу. Я обещала и свое обещание выполню. Но ты уже большой мальчик и в состоянии понять, что когда мы будем жить с тобой вдвоем, только ты и я, многое изменится. Я не смогу покупать все, что взбредет тебе в голову.

Дики удивленно повернулся к ней.

— Я знаю. Ты думаешь, я не знаю? Но ведь рукавица…

— Рукавицу мы постараемся купить в Мексике. Я просто хочу, чтобы ты понял. Если ты будешь клянчить и приставать, это ни к чему не приведет, мы только будем ссориться. И кстати, нет никакой необходимости покупать рукавицу прямо сейчас, тебе она пока все равно не понадобится. Скорее всего мы купим ее на обратном пути, чтобы не возить все время с собой.

Лицо мальчика погасло.

— Дики! — Она повысила голос. — Ты слышал, что я сказала?

— Да, мама. — Тон его ничего не выражал. — Я слышал.

— Когда мы пересечем границу, ты увидишь совершенно новую страну, совершенно новых людей.

— Знаю.

— Откуда у тебя это всезнайство? Одно дело смотреть кино или даже слушать рассказы мисс Уайнберг на уроках обществоведения и совсем другое — увидеть все собственными глазами. Я могла бы рассказывать тебе до скончания века о странах, менее развитых, чем наша, — например, почему они бедны, а мы богаты, но все это будут лишь слова. И поэтому — ей был противен ее собственный назидательный