Кто дал вам музыку? - Гарвей Сводос

— Говорят, здесь есть очень интересные развалины, — говорил дядя. — Пойду займу номер в гостинице. Мне хочется провести здесь дня два-три.

Последние слова он произнес нерешительно, словно опасаясь, вдруг я стану его отговаривать или чем-нибудь покажу, что не рад ему.

— Я бы пригласил тебя к себе, — сказал я, — но я живу в деревне, а это такая трущоба…

— Ну что ты, что ты!

— Но я с удовольствием поеду с тобой и в Митлу, и в Монте-Альбан, и вообще куда ты только захочешь. Я сейчас не очень занят.

— Я тоже, Чарли-малыш. — Он встал, сверкнув своей прежней улыбкой. — Рад был познакомиться с вами, Хулио.

Когда мы на следующее утро отправились с дядей Дэном в его лимузине-монстре с кондиционированным воздухом осматривать развалины, я начал подумывать, что напрасно приписывал ему мысли, которых у него, наверное, и в помине не было. Он добросовестно разглядывал достопримечательности, просил меня фотографировать его и стоял перед объективом под палящим солнцем, обнимая индейских ребятишек в лохмотьях, торговался с женщинами, которые продавали возле храма в Митле сувениры — подделки под старину, и, казалось, был всем совершенно доволен.

Более того, он ни разу не завел разговора обо мне, спросил только, не нарушил ли его приезд моих планов и не скучно ли мне быть его гидом. Не вспоминали мы и родственников, хотя раньше, когда я был маленький, часто говорили о них. Но в Митле он сказал, что хочет купить им ребо́зо[16].

— Надо же привезти что-нибудь твоим теткам. Давай выберем пару не слишком ярких.

Стоя с сигарой в зубах посреди хижины с глиняным полом, где жило семейство ткачей, и пытаясь объяснить что-то древней старухе и полуголому мальчику на своем ломаном испанском языке, дядя Дэн показал мне табличку на двери над выцветшим плакатом, изображавшим Кантинфласа в роли тореро.

— Что там написано, Чарли-малыш? Переведи.

— «В этом доме живут католики, — прочел я. — Просьба протестантской пропагандой не заниматься».

— Ну и ну! — Дядя задумался. — Всю жизнь прожил в Нью-Йорке и никогда не видел ничего подобного.

Назавтра дядя Дэн робко спросил меня, не съезжу ли я с ним на побережье. Наверное, на лице моем выразилось удивление, потому что он торопливо добавил:

— Не в Акапу́лько, нет, нет, это слишком далеко. И потом, там, говорят, ничуть не лучше, чем в Майами. Я думал, хорошо бы побывать в каком-нибудь диком уголке, пока его не заплевали. От кого-то я слышал, что до Пуэ́рто-Анхель цивилизация еще не добралась — пальмы, тропические фрукты и тишина, народу ни души. От Оахаки туда всего день езды.

— Я там никогда не был. — Он смотрел на меня с надеждой, такой ненавязчивый и деликатный, и я сказал: — Конечно, давай съездим.

Мы добрались до Пачу́тлы в его исполинском лимузине за пять часов. Я вел машину, а дядя Дэн, словно не замечая крутых поворотов серпантина, любовался диким пейзажем, горными долинами и пропастями, которые открывались то справа, то слева. Еще каких-нибудь полчаса — и Пуэрто-Анхель, берег Тихого океана, но у меня вдруг появилось странное предчувствие.

Впрочем, дядя Дэн был отличный спутник. Он, посмеиваясь, мирился с неудобствами, каких, конечно, никогда до сих пор не испытывал. Скользкая, отвратительная еда, неописуемо грязные уборные или вообще отсутствие таковых, жара, которая наваливалась тем сильнее, чем ниже мы спускались, — он ни на что не обращал внимания, так ему хотелось поскорей увидеть море. И мы тряслись по таким рытвинам и ухабам, которые с трудом одолел бы даже «джип», и вот наконец последний поворот, и перед нами — синий простор Тихого океана.

— Честное слово, я чувствую себя по меньшей мере Кортесом! — засмеялся дядя Дэн и похлопал себя по животу.

— На самом деле первым был не Кортес, а Ба́льбоа.

— Ну, Бальбоа, все равно. Ты знаешь, Чарли-малыш, я ведь впервые вижу Тихий океан. Давай спустимся на берег.

Мы съехали к воде, и я чуть не заплакал от огорчения за дядю Дэна. В его тропическом раю стояло вполне современное здание школы, несколько каменных домов и масса деревянных развалюх, в которых вместе с людьми жили кошки, собаки, куры и свиньи. Пляж был завален мусором, загажен свиньями, которые копошились тут же со своими визжащими выводками. Зной разъяренно накинулся на нас, словно только и ждал, когда мы выйдем из своей машины с кондиционированным воздухом.

— Не вешай голову, Чарли-малыш. — Дядя Дэн легонько тронул меня за локоть. — Ты тут ни при чем. Представляешь, каково сейчас мне, ведь это я затащил тебя сюда.

Мы обогнули деревню, пересекли высохшее русло речушки за холмом — и перед нами возник мираж, но он не исчез, когда мы приблизились к нему! Чудесный пляж начинался прямо за деревенской свалкой. Раздевшись, мы растянулись на песке, погрузив ноги в хрустальную, голубую, несказанно ласковую воду. Мы знали, что в море есть электрические скаты и акулы, но нам было всё равно. Зато вокруг не было ни свиней, ни людей. Мы были одни, совершенно одни — первые люди, ступившие на этот золотой песок.

— Я хочу сказать тебе одну вещь, Чарли-малыш, — наконец произнес дядя. — Наверное, когда ты был маленький, ты завидовал мне.

— Я восхищался тобой. Ты столько для меня сделал!

— А вот для себя я не сделал того, что нужно. Нужно мне было жениться, нужно… А, что говорить, многое надо было сделать, а я не сделал. Все мы в какой-то мере трусы. А сейчас, когда жизнь прожита и все, что прежде казалось таким важным, потеряло смысл — женщины, деньги, путешествия, слава, — сейчас я начал понимать, что самое большое счастье — это жить, просыпаться утром, дышать.

Он перевернулся на живот и подпер голову рукой.

— Мне казалось, что я у цели, и вдруг однажды я почувствовал страх. Страх перед смертью — то, чего я никогда не понимал в людях. Помнишь, когда ты был маленький, я сказал тебе, что ты бессмертен… Конечно, сам-то я в это не верил, может быть, потому, что не был провинциальным мальчишкой, как ты, и не ел плодов с дерева жизни. Трудно сохранить веру, если ты вырос в Нью-Йорке.

Он замолчал. Я спросил как только мог небрежно:

— А сейчас?

И вздрогнул от его громкого хриплого смеха.

— Я рад, что приехал сюда, вот и все. Это хорошая встряска. Нельзя иметь все, но грош тебе цена, если ты не стремился иметь все. Вот тогда тебе есть о чем жалеть. А хочешь, чтобы у тебя что-то получилось, — никогда не