Русские на Ривьере - Эдуард Тополь

А теперь, со вкусом настоящего «бордо» на кончике языка, спустимся к крайней южной точке атлантического побережья Франции – к Биаррицу. Это замечательный курорт, который открыл для публики в середине XIX века Наполеон III. Здесь, в Биаррице, кончается еще одна сторона французского шестиугольника и начинается новая, которая идет с запада на восток вдоль Пиренеев, вдоль испанской границы.

Можно проехать вдоль этой грани не по пиренейскому шоссе, а по горной дороге, она начинается на Атлантике, проходит среди величественных гор и кончается на средиземноморском побережье. Это будет замечательное путешествие вдоль ущелий, рек и грандиозной горной гряды, которая в течение веков являлась естественной границей между Испанией и Францией. Оставив слева от себя замечательный город Тулузу, а справа – удивительное карликовое государство Андорру, мы выйдем наконец к Средиземному морю и попадем в город Кольюр. Этот город воспет Матиссом, Браком, Пикассо, множеством других художников, которые в свое время сделали его своей средиземноморской резиденцией. И что самое трогательное, за стол и кров художники там расплачивались и до сих пор расплачиваются картинами, потому в гостиницах Кольюра ты можешь увидеть на стенах подлинные работы французских мастеров. Когда я первый раз приехал в Кольюр, я остановился в маленьком отельчике «Барамар» – это небольшой четырехэтажный домик, стоящий прямо на пляже. Там на стенах висели картины начала века, а под отелем размещалась маленькая старая фабрика по разделке анчоусов. Кольюр, чтоб ты знал, славится своими несравненными анчоусами с невиданной гаммой переходов от почти не улавливаемой солоноватости до суперсоли, от которой просто плавится язык. А я приезжал в Кольюр в основном для того, чтобы заняться подводной охотой. Там совершенно прозрачное Средиземное море, видимость на десять метров в глубину.

Ну и чтобы замкнуть круг этого великого шестигранника, нужно двигаться на восток через Парпиньон, Монпелье и Марсель, с заездом в нудистский рай Кап-д'Аг, который населяют 15 000 абсолютно голых людей, чтобы достичь наконец самого лучшего места в этой самой лучшей стране мира. Это место называется Лазурный берег. Здесь расположены всемирно известные курорты – Сен-Тропез, Сен-Максим, Сен-Рафаэль, Канн, Антиб, Ницца, Монте-Карло и Ментон, за которым в районе деревни Вентимилья и кончается эта последняя грань Франции и начинается итальянская граница. Мы с тобой ее только что миновали…

Вот, дорогой друг, я нарисовал тебе абрис Франции. К сожалению, не рассказав ничего о центральной ее части, не упомянув Лотарингию, Иль-де-Франс, Бургундию и Прованс. Что совершенно несправедливо, потому что, например, Прованс – это уникальный мир магических запахов. Попадая в Прованс, ты чувствуешь, что въехал в некое фантастическое царство. Здесь растут миллионы цветов, это оранжерея французской парфюмерной промышленности. В воздухе разлит запах лаванды, роз и других немыслимых ароматов. Наверное, нигде в мире нет такого густого, пьянящего, похожего на вино воздуха. Кроме того, это богатейшая плодоносная земля с огромным количеством виноградников, с оливковыми плантациями. И все это под голубым небом – и виноградники, и оливковые рощи, и гигантские оранжереи цветов разбросаны среди скал, воспетых Сезанном. Причем это, очевидно, самое теплое место во Франции – опаленное прованским солнцем, с одной стороны, и продуваемое нежным бризом Средиземного моря – с другой. Аромат прованских трав – это что-то потрясающее, они его даже экспортируют. Да, здесь на любой бензоколонке ты можешь купить мешочек с прованскими травами и привезти домой, это будет лучший французский сувенир. Потому что, положив этот мешочек в постельное белье, ты еще долго будешь спать с Провансом. И жизнь твоя изменится к лучшему, потому что Прованс – это место, откуда вышла легендарная жизнерадостность французского характера. А при твоем угрюмом взгляде на мир тебе это нужно в первую очередь.

А еще я буду не прав, если в своем описании Франции не упомяну Корсику – этот божественной красоты остров со сказочным городом пиратов Бонифасье!

– А теперь извини, – сообщил Саша, – я вынужден прервать твое путешествие по Франции, потому что мы – в Ницце. Перед тобой Променад-дез-Англе. А это отель «Негреско», с которым ты уже знаком. К сожалению, льет проливной дождь, такое тут бывает раз в сто лет, а у нас один зонтик. Поэтому ты посидишь в машине. А я зайду в отель и узнаю, где наш продюсер. У тебя готов синопсис?

– Почти. Пока ты будешь ходить, я впишу про Катю-художницу. Мне кажется, что для телесериала можно взять кой-какие эпизоды из этой истории и пришить к парижскому периоду свердловской «Мисс мира».

– Ладно. Главное – коротко и на хорошем английском. Чтобы наповал.

– О'кей…

Я включил «лаптоп» и огляделся в поисках вдохновения. Никаких праздников жизни, о которых так смачно рассказывал Стефанович и которыми знамениты Ницца, Канны и Монте-Карло, вокруг не наблюдалось. Тротуары были абсолютно пусты, дождь хлестал по вереницам машин вдоль мостовых, ветер гнул пальмы и раскачивал светофоры вдоль бесконечного пляжа. Волны захлестывали и этот пляж, и прибрежные клумбы с кустами роз.

Но не успел я сочинить и двух фраз, как Саша вернулся. Даже по его походке было видно, что он чем-то расстроен. Быстро нырнув в машину и стряхнув зонтик, он сначала выругался, а потом сообщил:

– Мы опоздали. Из-за этой гребаной погоды они отменили тут съемки и ночью улетели в Алжир.

Я молчал. В гребанстве французской погоды моей вины не было. Потом спросил осторожно:

– Так что? Полетим в Аажир?

– Для нас у портье оставлено сообщение: факсом или по E-mail прислать им свой синопсис и через три дня звонить в их парижский офис. Там, в зависимости от погоды, нам скажут, где состоится встреча.

Привал на обочине

СТЕФАНОВИЧ: Любовь – наиболее загадочное, иррациональное, но основополагающее чувство, которое движет моими поступками. На мой взгляд, к духовной сфере любовные романы имеют весьма косвенное отношение. Как-то я влюбился в очень умную, интеллигентную и высокодуховную девушку. Долго мечтал о ней, а когда добился, оказалось – ничего особенного. Но, бывает, снимаешь совершенную дурочку – и такое это чудо и удовольствие!…

ТОПОЛЬ: Саша, снимая шляпу перед твоим феноменальным опытом, я все же не могу отказаться от своих скромных познаний. По моим представлениям, сексуальный темперамент высокоинтеллигентной женщины на порядок выше.

СТЕФАНОВИЧ: С такими взглядами ты должен завести роман с престарелым академиком.

ТОПОЛЬ: А что касается любви, то ее исчерпывающую формулировку найти невозможно. Если кто-то сделает это, он убьет всю мировую литературу. Поэтому мы можем говорить о любви только с помощью метафор, сравнений или притч. И вот тебе одна из них. Я большой сластена, мед – моя любимая еда, я перепробовал, кажется, все его сорта и в России, и в Америке – цветочный, липовый, алтайский, калифорнийский, даже эквалиптовый. И всегда это был мед в желто-коричневой гамме. Но однажды в Москве на рынке я увидел рядом с банками обычного меда банку с какой-то почти прозрачной белой жидкостью.

Спрашиваю у старушки продавщицы: «Что это?» – «Мед». – «Ну, какой же это мед? Это, наверное, рассол». – «Нет, милок, это северный мед, особый. Сто рублей стоит!» То есть она за него просила вдвое дороже, чем за другие сорта. Я, конечно, купил. Знаешь, такого тонкого вкуса и изысканного аромата, такой сладости я не пробовал никогда. И съев первую ложку, я, помню, сразу подумал: этот мед отличается от остальных медов так же, как секс с любимой женщиной от секса со всеми другими, пусть даже самыми немыслимыми красавицами. С ними, конечно, тоже вкусно, да сладость не та.

Часть четвертая

Русские на Ривьере

– Если уж мы сюда добрались, то должны получить свою порцию счастья, – сказал Стефанович и завел машину. – Мы едем в «Кафе де Туран».

«Счастье» оказалось, прямо скажем, непритязательным. Какие-то убогие столы с пластиковыми крышками вместо скатертей. Грубые скамейки. Стены, выкрашенные ядовитой серо-зеленой краской. На одной из них выцветшая картина в духе грузинских примитивистов. Только вместо усатых грузин в черкесках на этой красовался лихой французский моряк с пивной кружкой и пеной, льющейся из этой кружки через край. Полог из прозрачных пластиковых ремней, которым были занавешены наружные двери, раскачивался под порывами ветра, этот ветер знобил мою и без того ревматическую спину. Таверна – поскольку слово «кафе» тут было так же кстати, как корове бантик, – не отапливалась. Гарсон в мокром фартуке тряпкой смахнул лужу пива с нашего столика и открыл блокнотик.