Каменный пояс, 1983 - Анатолий Баландин

Лозовой посмотрел на Макарова, дивясь возникшей у него такой простой и такой мудрой мысли, и, помолчав несколько, безнадежно проговорил:

— Не разрешат. Не предусмотрено.

— Ну, а в принципе?

— Думаю, что вероятность попадания будет близка к стопроцентной, — заключил Лозовой.

— Совершенно верно, Иван Тарасович, — довольно отозвался Макаров. — Плюс к тому, наши ведомые освободятся от гнетущего их минутного одиночества в воздухе, а это для них сейчас больше, чем любая академия.

— Верно. Уверенности у них будет больше, а напряжение спадет, — согласился Лозовой.

— Вот именно. А насчет того, разрешат или не разрешат, то мы с тобой давно в нарушителях ходим.

— Хм, давно! Говоришь так, будто год воюем.

— А это как мерить, Иван Тарасович. Если мерить жизнями людей и всеми потерями, то десять дней этой войны не уложишь и в пять лет мирной жизни.

Лозовой молчал. Макаров мельком взглянул на него и понял, что его мучают совсем другие мысли. Еще в начале мая Лозовой получил ордер на квартиру в авиагородке, а вот семью из Винницы так и не смог перевезти. Может, это и тревожило его.

— Смотри-ка, наше пристанище примостилось в этом лесочке, как усадьба, — заговорил Макаров, будто впервые увидел окруженное лесом строение, к которому они подходили.

— Так это и есть усадьба. Еще помещичья. А с тридцать пятого года — дом отдыха нашего наркомата.

— Откуда это ты все знаешь? — полюбопытствовал Макаров, чтобы только не дать молчать Лозовому.

— В позапрошлом году отдыхал здесь. Можно сказать, прямиком отсюда и в полк прибыл.

— Ты смотри! — удивился Макаров. — Выходит, ты тут свой человек.

— Теперь и ты удостоился, — усмехнулся Лозовой.

В столовой официантка Дуся неожиданно вместе с ужином поставила перед ними по объемистой кружке виноградного вина.

— О! Дар Бахуса! Это, что же, остатки прежней роскоши? — понюхав содержимое кружки, спросил Макаров.

— Це Иван знае. Це кажить спасибо своему Бравку, — лукаво ответила Дуся. Макаров и Лозовой недоуменно переглянулись.

— Опять что-нибудь натворил, — предположил Лозовой.

— Ну что же, последуем совету поэта, который утверждает, что мало уметь наполнить бокалы, надо уметь и осушить их, — провозгласил Макаров, пропустив мимо ушей замечание Лозового, хотя и сам был склонен согласиться с ним. Прояснилось все, когда к их столу подсел штурман эскадрильи Суханов.

Оказалось: одна из официанток шепотком на ушко сказала Бравкову, что в подвале под столовой хранится несколько бочек вина. Завхоз дома отдыха решил придержать запас вина для отдыхающих, которые, как он говорил, могут появиться через недельку-другую. Оскорбленный до глубины души неслыханным поведением завхоза, Бравков при первой встрече с Сухановым выложил ему тайну подвала.

— Ты понимаешь, добро пропадает, можно сказать, а этот жмот каких-то отдыхающих еще ждет. А что отдыхающие? Они и чайку похлебать могут.

Суть дела Суханов пересказал штурману полка Смелкову, а тот, в свою очередь, Луневу.

На другой день в обед Лунев позвал к себе завхоза.

— Старшина Хромчук слушает вас, товарищ майор.

— У вас какая должность, обязанности? — поинтересовался Лунев.

— Та я завхоз, товарищ майор. А вот як остався один тут, так усэ хозяйство на мне.

— У вас действительно в подвале хранится вино?

— Так точно, товарищ майор, трохи имеется.

— Для кого бережете? — строго спросил Лунев. — Может, немцам в подарок?

Ошарашенный вопросом, Хромчук долго не мог вымолвить ни слова и все пытался проглотить что-то, застрявшее у него в горле. Руки его беспокойно задвигались, перемещаясь от поясного ремня к пилотке и обратно.

— Шо вы, товарищ майор, яки немцы? Та нехай воны уси там полягають у сырой земли. Нехай! Ото им и будэ подарок.

— С сегодняшнего дня, старшина, к ужину должен быть стакан вина — всем.

— Понял, товарищ майор! Будэ зроблено.

На шестнадцатый день войны, словно в подтверждение правоты Макарова в необходимости заменить одиночное пикирование групповым, его звену пришлось дважды бомбить одну и ту же переправу. Вконец раздосадованный, он решил в тот же день переговорить с командиром полка. Вечером он сидел на КП против Лунева и докладывал ему свои соображения и выводы, наглядно изображая их карандашом на бумаге. Слушая Макарова, Лунев все больше проникался чувством глубокого уважения к этому человеку, не только до самозабвения смелому в боях, но и дерзнувшему поставить под сомнение состоятельность современных тактики и метода бомбардирования противника. Мрачное настроение, почти не покидавшее последние дни Лунева, развеялось. Он внимательно следил за рассуждениями Макарова, мысленно соглашаясь, что применение предлагаемого им варианта может внести существенные изменения в уничтожение переправ и вообще узких целей — мостов, переездов, железнодорожных линий.

В землянку вошел комиссар полка Овсий. Макаров встал, приветствуя комиссара.

Овсий козырнул Макарову и молча, словно только для этого и пришел, принялся шагать от стены к степе, думая о чем-то своем.

Овсий пришел в полк комиссаром год назад. Высокий рост, завидная выправка обещающе располагали к себе. Но постоянная непроницаемость выражения его лица и необщительность как-то не вязались с понятием о комиссаре. Одни недоумевали по поводу замкнутости комиссара, другие утверждали, что ему незачем разводить с каждым тары-бары, что комиссару надлежит быть комиссаром. Первое время Овсий летал, как и полагалось ему, летчику. Но потом, погрузившись в свои сугубо наземные дела, он все реже и реже стал появляться на летном поле и, наконец, совсем перестал летать. Только с началом войны Овсий понял всю сложность своего положения нелетающего комиссара.

Да, война бесцеремонно вносила в жизнь свои поправки. Многое из того, что по сложившимся традициям принималось за норму, оказалось неприемлемым. А то, что считалось неприемлемым, становилось нормой, необходимой потребностью. Однако оставалось немало людей, которые не хотели или не могли понять требований войны и тоже по традиции продолжали ограждать незыблемость военных норм, все больше терявших свое значение.

— Ну что же, я все понял, Сергей Захарович, — возобновляя прерванный с приходом Овсия разговор, проговорил Лунев. В общении с командирами он часто называл их по имени-отчеству, хотя в то время это и не было принято.

— Тогда прошу разрешить мне завтра же спикировать на переправу звеном.

— А вот этого, дорогой капитан, я не могу. Не в моей это воле, — развел руками Лунев.

— Что, что? Как это звеном? — остановившись, спросил Овсий, непонятно к кому обращаясь.

— Да вот, товарищ Макаров предлагает пикировать на переправу не по одному, а звеньями, — сказал Лунев.

— Вот как! Значит, пришел, увидел…

— А с горы виднее, товарищ комиссар, — не задумываясь, отпарировал Макаров.

— Слыхал, командир, — Овсий повел рукой в сторону Макарова, как бы приглашая Лунева полюбоваться на нечто забавное. — Капитан взобрался на Олимп и взирает оттуда на смертные души, копошащиеся во мраке. Экспериментами, товарищ Макаров, заниматься не время, — продолжал уверенно Овсий. — Война требует строгого исполнения приказов и, конечно же, не терпит никакой самодеятельности.

— То, что вы называете самодеятельностью, я понимаю как самостоятельность, инициативу и находчивость экипажа в создавшейся боевой ситуации, — сказал Макаров. — В приказ такая самодеятельность не укладывается, а в бою без нее не обойтись.

Выработанная привычка оставлять последнее слово за собой не позволяла Овсию уйти от разговора, и он назидательно произнес:

— Инициатива и находчивость не должны исключать установленных норм и правил для военнослужащих и, прежде всего, дисциплинированности.

— У реальной действительности, товарищ комиссар, свои правила, а те, о которых вы говорите, нужны были при полетах на учебные полигоны, — опять возразил Макаров.

— А ты докажи, капитан, докажи, — вмешался Лунев, хитро посматривая на Макарова. — Убеди нас, что без этой самой самодеятельности сейчас не обойтись, что у сегодняшней реальности свои законы и правила.

— Да, да, воплотите в факты ваши рассуждения, — не без удовольствия подхватил Овсий.

До сих пор ни сам Макаров, ни кто другой из его эскадрильи не распространялись о том, что при выполнении боевых заданий они действуют по своему усмотрению, часто принимая решения уже в воздухе, с учетом обстоятельств. Макаров, однако, не собирался что-то скрывать от командира и комиссара. Он и раньше догадывался, что Лунев, если не все, то кое-что знает о самовольных его действиях в воздухе.

— Хорошо, — продолжал Макаров, — возьмем свежий случай с Загорцевым из второй эскадрильи. За два вылета его звено в один день потеряло два самолета. В каждом вылете по самолету. За день до этого ту же переправу у деревни Стефанешты бомбили другие экипажи. Те и другие летали строго по правилам, то есть привязанными к одной прямой, прочерченной штурманом на карте. Так что немецким зенитчикам оставалось только поджидать очередного появления наших самолетов. А откуда и на какой примерно высоте они появятся, немцы уже знали и, естественно, пристрелялись. После второго вылета Загорцева, так и не разбившего переправу, вылетел Лозовой. Так вот, Лозовой нарушил правила, а, стало быть, и дисциплину. Но, как знаете, разбил переправу и вернулся без потерь.