Дилемма Джексона - Айрис Мердок

Выйдя из универмага, он перешел улицу и побрел в парк, где, дойдя до скульптуры Питера Пэна, стал наблюдать, как люди бросают хлеб возбужденно толкающимся лебедям, уткам, гусям, лысухам, чайкам. Другие птицы — цапли и даже большие бакланы — вели себя осторожнее. Эта картинка, а также вид Питера Пэна заставили Бенета наконец поспешить домой.

Там он сразу позвонил Элизабет Локсон, которая сказала, что очень хотела бы прийти к нему на ужин, но сегодняшний вечер у нее занят. Потом Бенет набрал номер Присциллы Конти, автоответчик которой сообщил, что она снова уехала в Италию. У Туана телефон не отвечал, Александра не было дома. Бенет позвонил в офис Чарлзу Мокстону, который с сожалением сообщил, что они с Дженни сегодня идут в оперу. Телефон Мэриан, разумеется, молчал. Измотанный Бенет на минутку прилег на кровать поверх покрывала и тут же заснул. Ему приснилось, что Пенндин горит.

За ужином, разумеется, говорили о Мэриан, но в какой-то момент по молчаливому согласию оставили эту тему и оживленно заспорили о Соне из «Войны и мира». Оуэн — серьезно или в шутку, понять было трудно — утверждал, что Толстой изображает ее не иначе как дурочкой, живущей по чужой подсказке, Николенька видит ее насквозь и вскоре бросает, а Наташа под конец совершенно справедливо называет глупой кошкой, униженно пресмыкающейся перед семьей[20].

Милдред подобная интерпретация возмутила, она бросилась страстно защищать Соню как бедную, но храбрую, благоразумную и бескорыстную девушку, подло обманутую болваном Николенькой и абсолютно не понятую недалекой, злой и неблагодарной Наташей, которую Толстой в финале романа называет-таки — и совершенно правильно! — глупой.

В конце концов, горячилась Милдред, это преданная и любящая Соня спасла вероломную Наташу от полной катастрофы, предотвратив ее побег с мерзким Курагиным. Так что, закончила она, Соня, усталая и никем не замечаемая, разливающая чай, словно какая-нибудь служанка, — это образ молчаливой и самоотверженной добродетели!

Появившийся к этому времени Туан встал на сторону Милдред. Бенет упорно отстаивал ту точку зрения, что Толстой, который в конце благородно отождествлял себя с Пьером, выказывал презрение и к обеим девушкам, и к Николеньке, а всю свою любовь, несомненно, отдавал маленькому сыну князя Андрея как безгрешному образу будущей России.

Оуэн, обожавший поддразнивать Джексона, вдруг поинтересовался его мнением. Джексон, неслышно скользивший из кухни в столовую и обратно, с улыбкой ответил, что он всегда на стороне мисс Сони. Это рассмешило Милдред и вызвало раздражение у Бенета. Потом спор перешел на «Письма Асперна» — украл ли Генри Джеймс сюжет пушкинской «Пиковой дамы», услышав его от Тургенева? И наконец они вернулись к исчезновению Мэриан. Спустя некоторое время Туан заметил, что ему пора домой, и тихо исчез.

— Бедный мальчик совсем не умеет пить, — заметил Оуэн.

Была почти полночь, они снова говорили о Мэриан, и тут Оуэн возвратился к любимой теме Милдред:

— Разрешить женщинам принимать сан, монашенкам — носить модные платья… Признайся, ты мечтаешь наложить лапу и на потир! Только не забывай, что потир — это чаша Грааля, предмет магический. Религия — вообще магия! И в конце концов, разве не сама Непорочная Дева строго указала женщинам их место, когда определила Этос[21] как свою тайную обитель, куда не было доступа женщинам?

— Ангел, принесший благую весть, преклонил колена перед Девой Марией, — напомнила Милдред.

— Да, но что она, бедная девочка, подумала в тот миг? — парировал Оуэн, — Симоне Мартини[22] прозрел душу ее и увидел, как она отшатнулась от него в страхе и ужасе!

— Где Джексон? — спросила Милдред.

— Наш темный ангел упорхнул, как Ариэль. Я так и не понял до сих пор, он нарочно изображает этот акцент?

— Ариэль не был ангелом, — поправил его Бенет.

— Дядюшка Тим, кажется, называл Джексона Калибаном, если не ошибаюсь, — припомнила Милдред. — Ведь Калибан был единственным, кто действительно хорошо знал остров, животных, обитавших на нем, растения, произраставшие там, был чуток, деликатен и…

— Нет, он говорил о Киме, — возразил Бенет. — То есть он сравнивал Джексона с Кимом, который, как известно, бегал по крышам и сообщал новости.

— Просперо испытывал чувство стыда, — заметил Оуэн. — В конце концов, почему он оказался на острове? Безусловно, во искупление какого-то греха, он страдал тайными угрызениями совести…

— Джексон тоже из-за чего-то страдает, — сказала Милдред, — быть может, из-за чего-то ужасного…

— Что имел в виду Просперо, когда говорил: «А это порожденье тьмы — мой раб»?[23] Что это может означать? Конечно же, Калибан был его сыном от Сикораксы. Вся эта история о том, что у Сикораксы в Алжире был сын, — лишь «дымовая завеса»…

— Какая чушь! — воскликнула Милдред.

— Вполне вероятно, Шекспир испытывал угрызения совести, — предположил Бенет. — Макбет, Отелло…

— Художникам они хорошо знакомы, — сказал Оуэн. — Как, должно быть, чувствовал это в глубокой старости Тициан, его «Наказание Марсия»[24] — это боль, боль, которая, должно быть, страшно мучила старика в конце жизни. Интересно, а чего стыдится Джексон?..

— Этого мы никогда не узнаем, — сказала Милдред, — и мы ему не судьи. Скорее, это он может нас судить.

— Готов поспорить, он совершил какое-то ужасное преступление и должен понести за него наказание. Вероятно, он сбежал из тюрьмы, не зря же он такой скрытный.

— На свете существует и искупительное страдание, — заметила Милдред. — Нет ли рубцов у него на спине? Бенет, вы ведь видели рубцы…

— Нет, не видел, — тут же ответил Бенет.

— А что, если он был проклят, как Король-Рыбак — любимый персонаж Милдред? Возможно, он и есть этот самый Король-Рыбак в маске, — предположил Оуэн.

— Вероятно, он еще более благородный король в маске, — сказала Милдред.

— Уличный нищий из любимой Индии Тима — а может, он просто начитался об этом в книгах! Тим, разумеется, был привязан к Джексону, но смотрел на него как на туземца — нечто примитивное, только что вышедшее из джунглей…

— Джексон совсем не похож на нищего, — возразил Бенет, — равно как и на примитивное существо или…

— Вы нашли его в картонном ящике под мостом, не отпирайтесь! Вы нашли его в корзине, где он лежал, свернувшись клубочком, словно змея, и привели домой. Он, бедняга, пленник, окольцованная птица, мудрец, который, скорей всего, чувствует себя, как Платон в рабстве…

— Зачем же держать в доме Платона? — вставил Бенет.

— Платон рабом никогда не был, — уточнила Милдред.

— Нет, был, так написано у Плутарха, — возразил Бенет. — Джексон и в самом деле человек образованный…

— Понял! — воскликнул Оуэн. — Теперь все совершенно ясно! Джексон — незаконный сын Бенета!

— Думаю, вам обоим пора домой, — сказал Бенет, вставая.

— А что? — обронил Оуэн, — Это имеет смысл. Я узнаю в Джексоне своего брата!

Наконец, долго простояв в холле, еще не раз вспомнив Мэриан и заверив друг друга, что она через день-другой обязательно объявится, они расстались. Бенет вернулся в столовую и окинул взглядом стол, на котором царил хаос. Обычно, прежде чем лечь в постель, он кое-что убирал. Но сейчас у него не было никакого желания это делать. Джексон встает на рассвете, он и наведет тут порядок. Бенет, цепляясь за перила, медленно поднялся по лестнице. Он был пьян, на сердце лежал камень. Шторы в спальне оказались не задернуты. В темноте он пересек комнату и посмотрел на сад. Там, в маленьком отдельном домике, который Бенет называл сторожкой, жил Джексон. В сторожке горел свет. Бенет задернул шторы и, не зажигая света, быстро прошел к кровати.

На следующий день Бенет вернулся в Пенн. Прежде чем уехать из Лондона, он, еще не вполне протрезвев и по-прежнему испытывая чувство вины, сделал несколько звонков. О Мэриан никаких новостей не было, телефон Эдварда не отвечал. Да и не должен был Эдвард в его нынешнем незавидном положении, обуянный горем и наверняка ощущающий «потерю лица», отвечать на звонки. Ну почему он не остался в ту последнюю ночь в Лондоне с Мэриан, что это означало? Почему Эдвард не обращался с ней как положено?

Сколько, должно быть, между ними накопилось недопонимания, сомнений, неопределенности, тайных обид и преувеличенных страхов. Им следовало подождать. Ну почему они не подождали? Да потому, что он сам все время подгонял их, Бенет был так уверен, что они созданы друг для друга! У него возникло острое желание поговорить с Эдвардом. Он любил Мэриан и был готов полюбить Эдварда, он испытывал по отношению к ним обоим отеческие чувства, с удовольствием думал о том, как будет навещать их в Хэттинг-Холле, и мечтал увидеть их детей.