Дилемма Джексона - Айрис Мердок

Бенет пересек комнату, взял два стула — один для себя, другой для Милдред — и поднес их к мольберту.

— Хоть какое-то занятие, — ответил он.

— Да, вы можете теперь утешать понесших утрату.

— Я звонил Розалинде и собираюсь навестить ее. У Эдварда телефон не отвечает. Я ездил к Анне…

— К ней-то зачем? Вы что, думаете, она проглотила девушку? Ну ладно. Как она, не собирается осчастливить нас и остаться здесь?

— Надеюсь на это, но точно не знаю. Она-то, похоже, не прочь, но Брэн не хочет.

— Я его не осуждаю. Сам бы охотно жил во Франции.

— Вы видели ребенка? — вмешалась Милдред.

— Всего несколько минут. Он был очень сдержан.

— Точно как Льюэн, — заметил Оуэн.

— Мы все в шоке, — сказала Милдред. — «Бегаем как угорелые», по твоим словам, чтобы не отчаяться, ведь в голову лезет столько ужасных мыслей.

— Ладно, хватит переживаний, — поморщился Оуэн, — нужно, по крайней мере пока, продолжать работать. Вероятно, она сидит где-нибудь, может быть, в Брайтоне, хохочет и тайно злорадствует.

— В любом случае мы должны служить друг другу опорой, — заявила Милдред.

Бенет согласился:

— Да, в самом деле. Я хотел предложить вам сегодня вечером поужинать со мной: ужасно не хочется оставаться в одиночестве.

— Разумеется, мы составим вам компанию, — живо откликнулась Милдред. — Ты ведь тоже будешь, Оуэн, правда?

— Надеюсь, что и Розалинда приедет, хотя, когда я ей звонил, она еще не была уверена.

— Анну вы, разумеется, тоже пригласили, — заметил Оуэн.

— Да, но она не сможет прийти. Разумеется, гостей следует оповещать заранее.

— Надеюсь, Эдвард не обречет себя теперь на жизнь анахорета? — спросила Милдред.

— Возможно, он застрелится, — мрачно пошутил Оуэн. — Это придаст приключению дополнительную остроту.

— Вы должны пригласить и Туана, — сказала Милдред. — А почему бы не позвать также Александра с Элизабет?

От своего дома до дома Анны, который располагался неподалеку от Слоун-сквер, Бенет ехал на такси. Там он взял другое такси и доехал на нем до дома Оуэна. Теперь в третьем такси он ехал в маленькую квартирку Розалинды, находившуюся в стороне от Виктория-стрит. В Лондоне он редко водил машину сам. Сидя на заднем сиденье, Бенет вдруг испытал укол болезненного и горестного чувства вины. Там, у Анны, он ненадолго ощутил радость, потом позволил Оуэну немного развлечь себя. Но теперь снова предался размышлениям о Розалинде и Мэриан. Разумеется, он все это время не переставал думать о Мэриан, только она по-настоящему имела значение, заполняла все его мысли, мысли каждого из них.

Сейчас он думал еще и о Розалинде, о том, как поддержать и утешить ее. Но он помнил, что за всеми сиюминутными делами маячит мрачный ужас, которого невозможно не замечать. Мэриан могла быть мертва, могла утонуть, ее могли похитить, она могла сейчас сходить с ума от страданий и страха. «Конец счастью — ее счастью, счастью Эдварда, Розалинды, их матери и моему, — подумал Бенет, — потому что в некотором роде это, должно быть, моя вина! Ее, а вероятно, и моя жизнь погублена. А теперь еще и жизнь Розалинды».

Он расплатился с водителем, позвонил на третий этаж, толкнул парадную дверь и, когда начал подниматься по лестнице, услышал, как наверху открылась дверь квартиры Розалинды. Мгновенно вернулись боль и страх, воспоминания об ужасе сложившейся ситуации, порожденная ею бездонная пустота, что-то шекспировское, жуткая опасность, грозящая самому Бенету. Прислушиваясь к звуку открывающейся наверху двери, он подумал: «Я буду часто это вспоминать».

Розалинда держала дверь открытой, а когда он вошел, затворила и прислонилась к ней спиной. Они обнялись, закрыв глаза. Взяв за руку, Бенет подвел девушку к окну, и, усевшись на стоявшую там длинную кушетку с подушками, они стали смотреть вниз на небольшую, но шумную, сверкавшую на солнце улочку и маячивший вдали изящный силуэт католического собора. Потом они сидели, повернувшись друг к другу. У Розалинды было мокрое от слез лицо и красные глаза. Внезапно, чуть не прослезившись, Бенет сказал осипшим, сдавленным голосом:

— О, Розалинда, дорогая, не горюй так! С Мэриан все в порядке, ей ничто не грозит, я уверен в этом. — Он откашлялся и продолжил: — Скоро она к нам, к тебе вернется, очень скоро. Она все сделала правильно, поступила честно и справедливо, и этот поступок потребовал от нее большого мужества…

— Вы имеете в виду то, что она послала эту записку?

— Даже более отважный человек счел бы, что уже поздно, испытал бы непреодолимую неловкость, подумал бы: «Да, я этого не хочу, знаю, что буду горько жалеть об этом, но дело зашло так далеко, что придется смириться. Однако нет сомнений, потом я буду жестоко сокрушаться, что не хватило характера сказать "нет", пусть и в самую последнюю минуту…»

Розалинда, приоткрыв рот, смотрела на Бенета.

— Вы так думаете? Но почему она не сделала этого раньше? У нее ведь было достаточно времени… Конечно, ей было неловко, вы все так на нее давили…

— Мы на нее не давили… — «Мы давили на нее, — мысленно признался себе Бенет, — мы постоянно твердили, как она будет счастлива, как оба они будут счастливы, какая они идеальная пара…» — Мы стали торопить ее, только когда она сама приняла решение, когда поняла, что такова реальность. Но на самом деле она не хотела выходить замуж за Эдварда, она желала оставаться свободной и не взваливать на себя подобную ответственность…

— Вы имеете в виду дом?..

— Ну да, да и самого Эдварда… Всю жизнь быть привязанной к нему… В конце концов, брак — это…

— Сам Эдвард? Может, она что-нибудь о нем узнала?

— Что ты имеешь в виду? Что-то порочащее или…

— Или ужасное. Ох, как все это тяжело…

«Я только делаю хуже, — подумал Бенет, — я на неверном пути. Вот Тим знал бы, что делать».

— Дорогая Розалинда, не плачь, — сказал он, — Скоро мы увидим, что лучше для них обоих. Я просто хотел сказать, что брак — это огромная ответственность и каждый обязан хорошенько подумать, прежде чем вступить в него, даже если кажется, будто уже поздно…

— А вы тоже допускаете, будто они могут скоро помириться и тайно заключить где-нибудь брак, без всех этих шаферов и подружек невесты, а потом сюрпризом свалиться нам на голову?

— Это тоже, разумеется, не исключено, — ответил Бенет. Наряду с другими возможностями он действительно допускал и эту. — Мы должны лишь спокойно ждать. Мэриан вернется. Вероятно, она подаст нам какой-то знак через день-другой…

— Если жива… Может, ее уже нет в живых… Я вижу ее… мертвой…

— Розалинда, прекрати! Ты должна быть храброй и спокойно ждать. Я чувствую, скоро мы получим добрые вести, возможно, даже через несколько часов, и ты сразу же о них узнаешь…

— Это не могут быть хорошие вести ни для нее, ни для меня…

— Розалинда, прошу тебя…

— Ладно, ладно, простите, дорогой Бенет… Я так рада, что вы пришли ко мне… А я наговорила вам столько глупостей.

— Милое, милое дитя, не плачь, я люблю тебя, мы все тебя любим… У тебя впереди вся жизнь, и что бы ни случилось… Но с Мэриан тоже все будет хорошо…

— Вы такой добрый, только… Кажется, мне нужно прилечь…

— Да, да, приляг, а я пойду… Только, прошу тебя, непременно приходи сегодня вечером ко мне на ужин, хорошо? Оуэн и Милдред тоже будут…

— А Эдвард?

— Не знаю, я не смог с ним связаться, видно, он вернулся в Хэттинг. Но ты в любом случае приходи…

Они встали. Бенет поцеловал Розалинду в горячую щеку. Она была выше Мэриан ростом, почти такая же, как Бенет.

По дороге к вокзалу Виктория Бенет снова занялся самобичеванием. Совершенно очевидно, что он должен был заметить это еще там, в галерее. Бедняжка Розалинда влюблена в Эдварда. Этого только не хватало! Он намеревался отправиться домой, но теперь решил предпринять еще одну вылазку. Взяв такси до Ноттинг-Хилла, Бенет расплатился с водителем, не доезжая до дома Эдварда, и медленно прошел вперед.

Его внимание привлекла лестница, прислоненная к фасаду дома. Осмотрев, он обогнул ее и поднялся по ступенькам к парадной двери. Там позвонил в звонок, подождал, позвонил еще раз, покричал в щель почтового ящика, потом отступил. Попасть в сад было невозможно. Бенет ощутил почти неодолимое желание взобраться по лестнице и заглянуть в окно. Что он ожидал там увидеть? Мертвого Эдварда, распластанного на полу? Бенет поспешил уйти.

Теперь ему совершенно не хотелось возвращаться домой. Он снова взял такси, велел ехать на Бромптон-роуд и там, в маленьком ресторанчике, заказал себе обед, однако выяснилось, что он почти не может есть. Только чтобы куда-нибудь идти, он отправился в «Хэрродз» и стал перебирать там какие-то дорогие галстуки, необъяснимым образом ассоциировавшиеся у него с Эдвардом, которого он ожидал здесь увидеть. Бенет снова начинал ощущать потерю индивидуальности. После смерти Тима это с ним частенько случалось.