Назад в юность - Александр Сапаров

– Ну проходи-проходи, хлопчик, покажись, кого это моя дочка каждый день вспоминает и с языка не снимает, – загудел басом отец Ани, Борис Васильевич. – Ты-то, Надюша, уже видела этого парня.

– Что ты, Боря, сам, что ли, ничего не помнишь? Твоя дочь только о нем и говорит. Ты подумай, у нее и подруг в школе почти не было из-за него.

Тут в разговор влезла Наталья Ивановна:

– Хватит болтать. Сережа, вот тебе кастрюля картошки – и чтобы была вычищена. Поставим варить, и за стол.

Я сидел на скамейке в саду, чистил картошку и смеялся над собой: «Ну что, Сергей Алексеевич, вот тебя уже и припахали в новой семье, скоро и белье будешь стирать».

Автоматически занимаясь своим делом, я размышлял, как буриданов осел, только вот у осла были две одинаковые охапки сена, а у меня – две совершенно разные девочки из абсолютно разных слоев общества. И если одна меня просто любила и не думала ни о каких выгодах, то вторая пока только развлекалась, найдя во мне новую и пока полезную игрушку. Но, может, если второй роман выльется во что-то серьезное, у меня будет намного больше шансов вылезти наверх, где я, возможно, смогу хоть как-то помочь своей многострадальной стране.

Пока я раздумывал, руки сами почистили всю картошку. Наталья Ивановна поставила кастрюлю на плиту, а меня позвала за стол. Естественно, я был посажен рядом с Аней. Напротив сидели ее родители, а сбоку, чтобы удобно было подавать угощения, расположилась Наталья Ивановна.

Здесь никто не заморачивался количеством налитого, и мне поставили, как и всем, рюмку с водкой. Мы посидели часа два. Сначала пели песни, потом Борис Васильевич принес гармошку, и мы с удовольствием пели и танцевали под нее. На звуки музыки подтянулись несколько соседей, и скоро уже танцевала почти вся улица. Несмотря на мои опасения, водки мне больше не наливали, так же как и Ане. Когда мы с ней танцевали, за нами следила чуть ли не вся женская половина присутствующих, что изрядно меня напрягало.

– Аня, давай исчезнем отсюда? – предложил я, и она сразу же согласилась.

– Только, Сережа, не как в тот раз. Не надо мне блузку расстегивать, пожалуйста, мы просто погуляем.

И мы сбежали с этого торжества. Гуляли по берегу реки, говорили о всяких пустяках, целовались, а я все удивлялся себе – тому, что мне действительно нравится бродить с этой милой девочкой, по уши влюбленной в меня, и слушать ее почти детские рассуждения. Когда мы вернулись, все уже разошлись. Мама и бабушка Ани убирали посуду, отец сидел у стола и курил:

– Ну что, молодежь, нагулялись? Дочь, иди спать, а с тобой, Сергей, я хочу поговорить.

– Хорошо, Борис Васильевич, поговорим.

Аня послушно ушла домой, бросив на меня тревожный взгляд.

– Сергей, – начал Борис Васильевич, – я смотрю, ты всерьез ухаживаешь за Аней. Не рано ли?

– Кгхм, – раздалось рядом скептическое хмыканье Натальи Ивановны. – Кто бы говорил.

Услышав слова тещи, Борис Васильевич несколько потускнел, но продолжал гнуть свою линию:

– Так, может, поделишься со мной своими планами на жизнь?

– Борис Васильевич, вы ничего такого не думайте. Я в этом году поступаю на медфак, и мне предстоит учиться еще много лет. Ане тоже нужно окончить школу и либо учиться дальше, либо получить профессию. Так что вы не волнуйтесь, никаких глупостей мы делать не собираемся.

– Ну хорошо, – удовлетворенно кивнул Борис Васильевич и гораздо тише добавил: – Но если что не так, голову как куренку сверну, понял?

– Отлично понял, – ответил я так же тихо. – Не переживайте, все будет хорошо.

Заметив, что мы беседуем, ко мне на защиту несся боевой отряд в составе Аниной мамы и бабушки.

– И что тут наши мужчины в одиночестве делают? Пойдем, Сережа, выпьем еще чаю с тортом, и тогда уж домой.

«Да, женская солидарность – это не шутка», – подумал я и пошел пить чай.

Три дня подготовки к биологии я провел дома. Звонила Ира, обижалась, что я не дождался ее с экзамена, и пригласила домой вместе готовиться к следующему. Но я уже знал, что это скорее всего будет не подготовка, а нечто другое, обычно заканчивающееся болезнью, в медицинской среде получившей название «эпидидимит женихов». Поэтому я поблагодарил за приглашение и посетовал, что никак не могу оставить дома больную бабушку. Услышав мое вранье по телефону, та только руками всплеснула:

– Ну ты и врать-то мастак!

Ну а во-вторых, как сказал один известный классик: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Я решил полностью довериться этому товарищу, к тому же пишут, что в этом деле он был спец.

На биологии нам с Ирой не удалось сесть вместе.

Я вытащил довольно простой билет. Когда пошел отвечать, то вновь в составе комиссии с удивлением увидел учительницу биологии из нашей школы. Она, по-видимому, давно ввела в курс дела своих коллег. Экзамен у меня вновь принимали очень благожелательно, и я вышел с очередной пятеркой в кармане.

На свою голову, я решил подождать Иру. Та вышла минут через двадцать после меня и, ни на кого не глядя, пошла по коридору.

– Ира, что случилось? – догнав, спросил я ее.

– Ничего не случилось, ваши тупые училки поставили мне тройку.

И тут я совершил ошибку, которую, наверное, никогда не совершил бы, если бы мне было шестнадцать лет. Но я-то понимал, что Ира сдает экзамены просто потому, что ее отец хочет, чтобы она для начала попыталась своими силами поступить в вуз. Если что-то пойдет не так, он просто снимет телефонную трубку, и его дочка будет учиться там, где ей нужно.

И я сказал, чтобы Ира не волновалась, она ведь сможет поступить и с тройкой. Этот намек на отца превратил ее практически в фурию. Она наговорила мне массу гадостей, лучшей из которых было «малолетний засранец», и гордо удалилась.

Вот так легко рассыпались мои планы подняться в элиту страны через родственников планируемой жены.

Но молодое тело не давало мне зациклиться на неприятностях, и я решил, что три дня перед сочинением проведу на рыбалке. К тому же на листах бумаги, спертых из аудитории во время экзаменов, у меня уже написано три варианта сочинения, хотя бы одна из тем должна присутствовать на экзамене. Все три проверила мамина подруга-филолог и, исписанные массой замечаний, вернула с заключением: «Для экзамена сойдет».

Дело в том, что за свою первую жизнь я так и не научился правильно писать. Конечно, медицинские заключения, истории болезни и различные официальные документы были отработаны до автоматизма, но вот сочинение – это что-то. И у меня нет совершенно никакой уверенности, что я смогу написать его на абсолютно необходимую пятерку, отсюда все мои ухищрения. К тому же мой пресловутый медицинский почерк, в котором я сам через день уже ничего не мог разобрать, здорово упрощал всякие проверки, потому что любой проверяющий, кинув тоскливый взгляд на мои карты, откладывал их в сторону и выбирал карты врачей, написанные читаемым почерком.

Рыбалка прошла не очень: наверное, подсознательно я все же боялся этого дурацкого сочинения. Тем не менее в день экзамена наши сильно поредевшие ряды абитуриентов заняли места в большой аудитории. На доске написали темы сочинений.

Ура! Даже две темы, которые у меня уже написаны, присутствовали в списке.

Посидев с час и набросав черновик, я встал и начал прогуливаться между рядами столов с листами черновика в руках.

На вопрос преподавателя, в чем дело, я сообщил, что так мне легче думается. И когда я пару раз прошелся туда-обратно, листки черновика вылетели у меня из рук вместе с теми, что были под курткой, и закрыли пол в проходе. Я с извинением собрал все листки, сел на место и в оставшееся время собирал нужные листки готового сочинения.

Часть вторая

Наконец наступил торжественный день. Я пошел смотреть списки поступивших. Себя я обнаружил, как обычно, в начале списка благодаря фамилии. Я был третьим. Пройдя чуть дальше по списку, увидел там и фамилию Иры, хотя на сочинении я ее что-то не приметил.

Когда вернулся домой, вся моя семья была в сборе. Отцу поручили торжественную часть.

– Сергей, ты нас поразил. Я бы никогда не подумал, что мой сын, который еще в прошлом году играл в лапту во дворе и дрался с мальчишками, в этом году закончит экстерном школу, да еще и поступит на медицинский факультет. А уж как изменилось твое поведение – мы тебя просто не узнаем. Но, признаюсь, нам нравятся перемены в тебе. И мы приготовили тебе подарок. К сожалению, в этом году ты еще не сможешь им пользоваться. Но в декабре тебе уже исполнится шестнадцать лет, и ты сможешь сдать на права и водить мотоцикл. Выйдем во двор, я тебе кое-что покажу.

После речи отца, спускаясь во двор, я примерно представлял, что увижу. И действительно, посреди двора стояла, сверкая на солнце свежей блестящей краской и никелированными боками двигателя, мечта моего первого детства.

– «Ява-250». Сколько раз я мечтал, что я сяду на кожаное сиденье, поверну ручку газа, и мне навстречу полетит серая полоса асфальта.