Небит-Даг - Берды Кербабаев

Подавленная этой речью, Мамыш сказала слабым голосом:

— Что же я буду делать, если не пойму ее языка?

— Не поймешь — научишься.

Немного подумав, Мамыш сказала:

— Я тоже, конечно, ни один народ не считаю хуже другого, но ведь у каждого свои обычаи, свои привычки. Уживется ли девушка в нашем доме? И к тому же я уже говорила с Човдуровой! — Она вскочила с места и закричала: — Нет! Ни за что не возьму свое слово назад!

— Это правильно, Мамыш. Если все слова, которые ты сказала, взять назад, ни в каком амбаре они не уместятся!

— А все-таки я выбираю Айгюль в невестки!

— Ты выберешь ту, которую полюбит ее муж.

— Увидим!

Нурджан, торопясь в театр, не стал больше вмешиваться в спор и, кивнув отцу с порога, захлопнул за собой дверь, но даже на лестнице слышал пронзительный охрипший голос матери.

Глава двенадцатая

В разных домах одна песня

Сдав после разнарядки свой участок ночной смене, Айгюль Човдурова побежала в поселок к конторе, там у подъезда уже нетерпеливо гудел «газик»-вездеход, сзывая инженеров и техников, чтобы везти по домам.

Човдуровы жили в городе. Уже много лет рабочий поезд трижды в сутки развозил из Небит-Дага на промыслы и обратно по вахтам толпы нефтяников. В вагонах болтали по-соседски, спорили дизелисты, вулканизаторы, газокомпрессорщики, слышалась разноплеменная речь, пели песни, готовились, уткнувшись в книги, к экзаменам. По шоссе, вровень с поездом, бежали большие дизельные автобусы. Люди из окна в окно перебрасывались шутками, уславливались о встречах. Обгоняя автобусы, мчались легковые машины.

Сегодня Айгюль условилась с Тойджаном пойти в Дом культуры на балет и очень торопилась, сердито поглядывая на шофера, хотя он и обогнал уже несколько машин, но не решался почему-то обойти «победу» председателя горисполкома. Досадуя на осторожного паренька, Айгюль жалела, что не села сама за руль.

А тут еще песчаные заносы. Буря поработала на просторе! В двух-трех местах зыбкие подвижные орды песков переметнулись за день через шоссе. Теперь бульдозер теснил вылезшие на асфальт барханы, точно конная милиция толпу у стадиона в час футбольного матча. Снизив скорость, машина обошла и скрепер, который на прицепе у трактора тоже воевал с заносом, расчесывал бархан, чтобы он потерял свою слитную силу и превратился в то, из чего возник, — в бессильный песок. Под белой палаткой на скрепере сидел дорожный рабочий. Несносный шофер еще вздумал о чем-то поболтать с ним, тихо его объезжая, но Айгюль нетерпеливо буркнула: «Этого еще не хватало!..» — и парень, пожав плечами, газанул.

Когда подъехали к городу, солнце стало садиться в желтые облака, висевшие над Балханом.

Айгюль любила Небит-Даг, необыкновенно чистый зеленый город с прямыми, как стрелы, улицами, любила и свой район вблизи стадиона и парка, и свой красивый дом из благородного серого камня, и свою квартиру с закругленными арочными окнами, откуда не наглядишься на улицу Свободы с ее полдневным сверкающим накатанным асфальтом и вечерним светом высоких электрических фонарей. Возвращаясь домой, она не уставала любоваться всем этим, родным и уютным. Еще недавно их дом в сто тридцать восьмом квартале глядел окнами в солончаковую степь, а теперь улицы потянулись дальше, выросли новые жилые массивы, и дом, где жили Човдуровы, оказался в центре города. Квартира помещалась на втором этаже. На открытой лестнице с каменной балюстрадой Айгюль кормила голубей. Широкая веранда с грубо оштукатуренной белой стеной, отделанной по карнизу голубым туркменским орнаментом, выходила на запад. Там — городской парк с молодыми деревьями, за ним Дом культуры нефтяников, пожалуй, самое красивое здание в городе.

Айгюль остановилась на пороге веранды. За железными решетками ограды осенний парк — море золотой листвы — краснел в лучах заката, и Айгюль показалось, что мутное солнце лижет деревья длинным красным языком.

До начала спектакля оставалось не много времени, надо было спешить и — не хотелось торопиться. Так бы и стоять на веранде и думать об утренней буре, о терпеливых деревьях, о милом Тойджане…

С трудом преодолев мечтательное настроение, Айгюль отправилась одеваться. Сначала накинула шелковое, отливавшее травянистой зеленью платье, повертелась перед зеркалом — не понравилась себе и сменила зеленое на красное из кетени. Ее мать, Тыллагюзель, наблюдавшая за сборами из соседней комнаты, про себя одобрила выбор дочери и спросила:

— А кыз Айгюль, куда это ты собралась, не пообедав, не отдохнув как следует?

Сделав вид, что не замечает подозрительности в этом вопросе, Айгюль спокойно ответила:

— В театр.

Тыллагюзель знала, что в театре третий день дают спектакли для нефтяников, сама уже успела послушать оперу «Зохре и Тахир» и, конечно, радовалась, что дочь развлечется после работы, но все-таки, испытующе поглядев, снова спросила:

— С кем?

Айгюль удивленно обернулась: лицо матери, обрамленное белоснежными волосами, показалось ей, как всегда, ласковым и спокойным, но в глазах Тыллагюзель была заметна тревога. Девушка, будто желая покончить с подозрениями, резко ответила:

— Не все ли равно, с кем?

Мать и дочь поняли друг друга, не говоря лишних слов, Тыллагюзель уже пришлось страдать из-за несчастливой любви дочери, ей не хотелось, чтобы неудача повторилась. К тому же она с интересом прислушалась однажды к деликатным намекам Мамыш Атабаевой. Айгюль была резка, потому что догадывалась о планах матери и желала ей показать свое недовольство. Тыллагюзель эго сразу поняла.

— Конечно, дело твое. Но ведь, ласточка моя, отец и мать тебе плохого не желают…

— Я уже взрослая и знаю, что делаю.

— Я ведь, газель моя, и не говорю, что ты делаешь то, чего не знаешь.

— Что же мы воду в ступе толчем?

Мать помедлила с ответом. Рассеянно поправляя без всякой нужды платье на Айгюль, она сказала:

— Я хочу, чтоб ты знала, куда ступаешь…

— Я ведь не с бельмом на глазу, чтобы не видеть, куда ступаю…

— Газель моя, говорят, конь обходит место, где оступился, человек — где испугался, — робко, но настойчиво продолжала Тыллагюзель.

Лицо Айгюль омрачилось.

— Если раз споткнулась, так и ходить перестать?

— Нет, газель моя, но почему бы не посоветоваться?

— Ты хочешь надеть на меня пуренджик?

— Нет, я понимаю: прошло то время.

— О чем же тогда говорить?

— Я хочу защитить тебя от обманщиков.

— Талисманами?

Наконец Тыллагюзель решила высказаться без обиняков.

— Я хочу, чтобы ты встретилась с достойным юношей.

— Об этом я советоваться не собираюсь!

— Многого ли ты добилась своей самостоятельностью?

Айгюль молча опустилась на стул и закрыла лицо руками.

Нелегко было и матери. Она чувствовала, что подрезает крылья Айгюль, но не знала, как иначе удержать ее от ложного шага. Не сказав больше ни слова, Тыллагюзель вышла из комнаты. Горькие воспоминания нахлынули на нее.

Два года назад Айгюль познакомилась с Керимом Мамедовым, молодым инженером, приехавшим из Баку. Веселый красивый азербайджанец легко и быстро подружился с девушкой, провожал домой с работы, приглашал в кино, несколько раз заходил к Човдуровым. Молодые люди еще не заговаривали о женитьбе, но всем было ясно, что они любят друг друга. Хотя Керим нравился и Тыллагюзель, мысль о браке дочери с азербайджанцем тревожила ее. Смущали и разговоры соседок-кумушек, которым такой союз казался ненадежным: «Будто нет достойных юношей в своем краю…» Зная крутой нрав Тагана, Тыллагюзель не решалась посоветоваться с ним. Заранее была уверена, что муж скажет: «Не суйся в чужие дела. Не нам учить нынешнюю молодежь…» Попробовала Тыллагюзель высказать свои сомнения сыну, но Аннатувак без размышлений стал на сторону сестры: «Ай, мама, давно прошли те времена, когда смотрели, какой, мол, кости, какой, мол, масти жених. Если бы я стал советоваться с тобой, ты бы и мне не разрешила жениться на Тамаре. А теперь только похваливаешь невестку. Айгюль родила ты, но не одна ты ее воспитала. Не стоит волноваться, она не маленькая». Постепенно Тыллагюзель примирилась с увлечением дочери, иногда ей даже казалось, что Айгюль и Керим судьбой созданы друг для друга. Но слабо завязанный узел быстро развязался. Керим был упрямым парнем, он повздорил с главным инженером, сгоряча подал заявление об уходе с работы, а в это же время тяжело заболела в Баку его мать. Инженер уехал домой и там устроился на работу. Он часто писал любимой девушке, звал к себе. Как ни привязалась Айгюль к Кериму, но бросить работу, с которой сроднилась, семью, родной город она не рискнула. Шли месяцы, переписка не прекращалась, Айгюль с каждым днем убеждалась, что любит Керима, любит, любит. Наконец, не в силах больше переносить разлуку, решилась ехать в Баку.