Возвращение Каина (Сердцевина) - Сергей Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прекрасно! — воскликнул он и заступил ей путь. — Теперь слушайте внимательно: согласны ли вы стать моей женой? Не спешите отвечать, у вас время — одна минута. — Он стал вертеться перед ней. — Вот я анфас. Вот — в профиль. Волосы русые, глаза, как видите, зеленые. Так, что еще? Да, рост — сто восемьдесят восемь. Вес надо?
— Обязательно!
— Семьдесят два!
— Прекрасный вес.
— Итак, таймер включен, время пошло!
Она сдерживала смех. И то, что она вот так может рассмеяться в первую минуту знакомства, нравилось ему.
— Вопрос можно? — спросила она.
— Да! Время идет!
— Мои… данные вас не интересуют?
— Абсолютно, — он смотрел на часы. — Я все вижу. Особое зрение… Итак, согласны ли вы…
— Согласна, — сказала она.
— Думайте, еще семнадцать секунд…
— Согласна.
— Думайте, вам говорят! — прикрикнул он. — Потом поздно будет!
— Ну, согласная я, согласная! — взмолилась она и прищурилась. — Только с одним условием…
— Слушаю.
— Весь сегодняшний день, вернее, остаток дня и всю ночь вы проведете со мной, — отчетливо выговорила она, тая смех.
— Любопытный вираж, — он сдвинул фуражку и почесал затылок.
— Вы что же, хотите жениться на мне сейчас? Вот прямо на асфальте?
— Допустим, не на асфальте, но как я слышал, женятся вроде бы в загсе, — сказал Кирилл. — А еще нам на уроках рассказывали, что сначала нужно подать заявление. И потому обязательно нужен паспорт.
— Увы, в загс мы уже опоздали, — заявила она. — Как нам рассказывали, там до обеда принимают заявления, а после обеда — расписывают. В нашем городе такой порядок.
— Ну и порядки в вашем городе…
— Так вы принимаете мои условия?
— А куда же мне деваться?
— Очень хорошо, — подытожила она. — И утром, если вы не сбежите от меня, ведите в загс. Так и быть.
Он отступил от нее и придирчиво осмотрел:
— Какая таинственная незнакомка… Давай теперь познакомимся, а таинственность оставим. Тебя как зовут?
— Нет, суженый-ряженый, — возразила она. — Давай все оставим до утра.
— У тебя определенно диктаторские задатки, — определил Кирилл. — И каблучки очень острые.
— Вот видишь, а ты заспешил в загс. К утру, может быть, тебе еще что-то не понравится…
— К тому же еще и мудрая, как змея!
— Но по гороскопу я собака, — призналась она. — А хотела бы быть змеей!.. Собака и Водолей, а ты?
— А я Кабан и Танкист! — засмеялся он, но тут же спохватился, пожалел: — Бедная, несчастная бабушка Полина! Знаешь, вчера мы с Палычем пропьянствовали всю ночь, даже немного постреляли. Сегодня вообще ночевать не приду!.. Ладно! — Он взял ее руку и завел под свою, левую. — Запомни свое место. Ходить со мной положено только слева.
— Слушаюсь, мой лейтенант! — серьезно сказала она и повела его за собой. — Теперь вперед. У нас будет очень много дел!
Кириллом уже овладела безрассудность стихии, и он был готов, как жеребенок, мчаться по улице, высоко подбрасывая ноги…
В то же утро Аристарх Павлович принял объект под охрану, выдал ключи от помещений, наскоро проверил пожарную безопасность на складе сухих кормов и, запершись в сторожке, запел. Опасаясь, как бы в голове снова не замкнуло, он вырабатывал в себе рефлекс, устанавливал прочную связь языка и мозга, якобы которая нарушилась из-за инсульта. Со своей бедой он дважды лежал в клинике, где Аристарха Павловича лечили электрическим током, иглоукалыванием, гипнозом. Ничего не помогало. Утраченная речь была как наказание за прошлую болтливость и суесловие. Ему не запрещали выпивать, и после болезни он несколько раз умеренно погулял и, может быть, еще тогда бы развязался язык, если бы в те гулянки пели песни. Их же давным-давно не пели, и Аристарху Павловичу даже в голову не приходил такой метод лечения. И вот свершилось!
Кроме возвращаемого дара речи рождался у Аристарха Павловича новый, неведомый дар — дар голоса. И он удивлялся этому не меньше, чем слову. Раньше, случалось, пел и петь любил, особенно когда пешком или верхом на коне обходил и объезжал охраняемый участок лесов. Однако пел негромко, для себя, а если в компании — то хором и, по сути, никогда не слышал настоящего своего голоса. Теперь же Аристарху было смешно, что в нем столько лет жил втайне от хозяина такой мощный голосина! Ведь голосовые связки-то остались те же и разве что окрепли от долгого молчания. Перепев все песни, которые помнил, Аристарх Павлович взял газету и стал распевать тексты. И поражался тому, что мог делать с голосом все, что захочет: действительно, как Шаляпин, бесконечно долго, на одном дыхании мог тянуть одну ноту, довести ее до самого верха, а потом, уронив с горы, взять низкую. Если хотел, одну и ту же строчку пел весело, а потом трагично, так что у самого наворачивалась слеза. И голос при этом лился, колыхался, как знамя на ветру. Сидя в сторожке, Аристарх Павлович жалел, что не помнит романсов «Гори, гори, моя звезда» и тот, в котором знал строчки «Ночь темна, долина внемлет Богу, и звезда с звездою говорит». И еще очень расстраивался, что не умеет играть на гитаре. Сейчас бы вот отдежурил, а завтра явился к женщинам в теплицу, молча, как в последнее время, принес самовар, а потом бы взял гитару и дал такой концерт! Такой концерт! Чтобы Валентина Ильинишна слезами улилась от восторга и умиления. И утешался Аристарх Павлович тем, что многие романсы и песни можно было петь без музыки.
Дождавшись обеда, он побежал домой и с ходу предстал перед бабушкой Полиной: уж наверняка у старой библиотекарши были сборники песен и романсов! Но выпевать перед ней свою просьбу было как-то неловко, и он стал писать.
— Подойди ближе, Аристарх, — сказала спокойно бабушка Полина.
Он стал возле ее кровати.
— Еще ближе!
Аристарх Павлович приблизился к изголовью.
— Теперь наклонись… Наклони голову.
Он послушно склонился над старухой и ждал. Бабушка Полина погладила его по волосам и вдруг вцепилась железной хваткой. Пальцы ее показались жесткими и крепкими, как толстая проволока. Она несколько раз сильно трепанула Аристарха Павловича и, выпустив, оттолкнула голову.
— Понял, за что, Аристарх?
— Ага! — признался он, вытирая слезы.
— Теперь ступай на кухню, — велела бабушка Полина. — Надежда Александровна покормит. Этот недоросль все равно не явится к обеду.
Аристарх же Павлович показал бумажку со своей писаниной. Она сразу все поняла и ткнула своим побуревшим от старости пальцем на книжную полку.
— Второй ряд сверху. Смотри, томик в мраморном переплете…
Он стал переваливать книги на полке и наконец нашел нужный сборник, еще дореволюционного издания.
— Не потеряй, — предупредила бабушка Полина. — И гляди, не испачкай.
Наскоро пообедав, Аристарх Павлович снова заперся в сторожке и стал учить романсы. Зубрил, как школьник, и тут же распевал куплет. И до чего же здорово получалось! Хотелось сейчас же убежать куда-нибудь в лес и попеть там во весь голос. И чтобы Валентина Ильинишна, оказавшись неподалеку, заслушалась бы, очаровалась пением и пошла бы на голос, одержимая страстью тайно подсмотреть, кто же этот тоскующий певец. А увидев, что это Аристарх Павлович, растрогалась бы невероятно, ибо не подозревала в нем, то болтливом, то молчаливом, такой талант. Ей бы стало немного стыдно, что она недооценивала его и часто проявляла равнодушие. Аристарх бы Павлович, не замечая таящейся за деревьями Валентины Ильинишны, ходил бы между древних дубов и богатырским, но страдающим голосом пел:
— Умру ли я, и над могилою гори, сияй, моя звезда!
И опирался бы рукой на дерево, ронял голову, словно сраженный в самое сердце. И была бы на нем ослепительно белая, с широким рукавом и узким манжетом, рубаха, вольно льющаяся по телу. Валентина Ильинишна бы не сдержала чувств и в порыве собрала бы цветы, которые попались под руку, вылетела к нему и вместе с огромным букетом припала бы на широкую грудь…
И они бы долго стояли молча.
Аристарху Павловичу захотелось немедленно достать где-нибудь такую рубаху или заказать, чтоб пошили. Но служба вязала по рукам и ногам: вроде и делать нечего до ночи, но никуда не уйдешь и не подменишься. К вечеру же этот пыл угас, ибо Аристарх Павлович прикинул, что к рубахе нужно обязательно черные брюки в обтяжку, возможно, кожаные и высокие, с мягким голенищем сапоги… И когда он таким образом приодел себя и глянул со стороны, то самому стало стыдно: ведь это не Аристарх Павлович, а какой-то ряженый или вовсе тоскующий цыган.
«Недоросль», между прочим, не явился и к ужину. Бабушка Полина еще не паниковала и лишь строжилась, что нарушается домашний порядок. Она наказала Аристарху Павловичу, что, как только Кирилл появится, немедленно должен предстать пред очи. Независимо, в какой час ночи, поскольку она все равно не уснет, пока не увидит внука. Часов до одиннадцати Аристарх Павлович маялся на территории института — подвыпившему дежурному конюху нужна была компания для разговора, и он тянулся за ним, как хвост, пока не сломался и не свалился в дежурке. А к двенадцати, когда с конечной остановки у проходной ушел последний автобус, Аристарх Павлович забеспокоился. Ладно, что Кирилл убежал в город и забыл накосить травы жеребчику, наплевать, что вечером не выгулял его хорошенько по аллеям Дендрария — до утра постоит. Но то, что он не думает о своих домашних, — это никуда не годилось. Аристарх Павлович чуял еще и свою вину, что вчера устроил попойку, а сегодня результат — ночевать не идет. Если его прибрали в комендатуру, то это пошло бы даже на пользу. Но если он попал в какую-нибудь историю — в драку на танцплощадке горсада или в руки хулиганствующих молодчиков, — это худо. Военных-то теперь не любят в народе, никто и не заступится…