Кто-то в моей могиле - Маргарет Миллар

— Не помню. Я не могу даже сказать, работала ли я еще в это время. Я ушла, поскольку не слишком хорошо управлялась с деть… — она запнулась, — с пациентами.

— Вы хотели сказать — с детьми?

— Это имеет какое-то значение?

— Возможно.

Она покачала головой.

— Моя работа все равно не имела никакого значения. У меня ведь нет специальной подготовки. В основном я сидела с детьми, родители которых пришли на обследование. Кое-кто приходил по собственному желанию, кто-то по постановлению суда или отдела по надзору над условно освобожденными.

— Вам не нравилась ваша работа?

— Что вы, наоборот. Она мне очень нравилась! Мне только не хватало опыта. Я не могла обращаться с детьми. Мне было их так жалко, я принимала все близко к сердцу. Дети, особенно дети в тех семьях, где родители приходят на обследование в клинику, нуждаются в более строгом и бесстрастном подходе. Так что, — добавила она с печальной улыбкой, — если б я не ушла, они, скорее всего, меня уволили бы.

— С чего вы это взяли?

— Да так. У меня просто сложилось впечатление, что я была скорее помехой, нежели могла оказать какую-то помощь, и в следующий раз я просто не пришла.

— В следующий раз после чего?

— После, — она запнулась, — после того как я почувствовала, что мешаю.

— Но это впечатление должно было сложиться у вас после чего-то определенного, или вы не стали бы говорить «в следующий раз».

— Я вас не понимаю.

«Нет, Дэйзи, детка, — подумал он, — ты меня прекрасно понимаешь, но только не хочешь идти по тому пути, который я тебе предлагаю. Боишься шишек. Что ж, это твой путь, и я не виноват, что здесь так много рытвин».

— Я вас не понимаю, — повторила она снова.

— Ладно, неважно.

По ее лицу было видно, что она испытала облегчение, словно он предложил ей какой-то легкий выход.

— Я не совсем понимаю, что может значить подобный пустячок, если я не совсем уверена, что работала в это время в клинике.

— Мы можем это проверить. Они хранят все документы, и у меня не должно быть никаких проблем с получением необходимой информации. Чарлз Олстон, директор клиники, мой старый приятель. У нас уйма общих клиентов — когда они поднимаются наверх, то имеют дело с ним, когда летят вниз — со мной.

— Вам будет нужно назвать мое имя?

— Конечно. Как еще…

— Нельзя ли придумать что-нибудь другое?

— Послушайте, миссис Харкер. Если вы работали в клинике, то должны знать, что их архив не имеет открытого доступа. Если мне нужна информация, я спрашиваю мистера Олстона, и он решает, давать мне ее или нет. Как еще выяснить, работали вы в конкретную пятницу или нет, если я не назову ваше имя?

— Ладно, хотя я бы предпочла, чтобы имя не называлось.

Она медленно собирала в складки край серого жакета, затем тщательно его разгладила и начала все сначала.

— Джим сказал, что я не должна устраивать демонстраций. Его очень заботит общественное мнение. Он должен был его учитывать, — здесь она сделала неуловимое движение головой, стараясь как бы защитить своего мужа от обвинений, — чтобы подняться туда, где он теперь находится.

— И где он теперь находится?

— На гребне успеха, думаю, что вы сказали бы именно так. Много лет назад, когда у него вообще ничего не было, Джим все для себя определил: как он будет жить, какой у него будет дом, сколько денег будет зарабатывать и даже какую жену себе подберет, — ему и двадцати не было, а у него уже все было расписано.

— И все получилось?

— В основном.

«Кроме одного. Не получилось и никогда не получится. Он хотел двух мальчиков и двух девочек».

— Могу я поинтересоваться, что расписывали вы, миссис Харкер?

— У меня нет такой привычки. — Она опустила глаза на проектор. — Не продолжить ли нам смотреть газету?

— Хорошо.

Он повернул ручку, и на экране появились заголовки следующей страницы: «Джон Кендрик, вооруженный преступник, усиленно разыскивавшийся ФБР, арестован в Чикаго», «Девять человек погибли в Калифорнии в день борьбы за безопасность на дорогах», «Процесс по убийству Элботта продолжается в Сан-Франциско», «Женщина в Дублине отметила свое стодесятилетие», «Повышение уровня морского прилива привело к разрушению нескольких домов на побережье Редондо», «Деятели образования в Сакраменто обсуждают судьбу городского колледжа», «В Джорджии 2000 студентов устроили беспорядки из-за расовых запретов при игре в кегли».

— Никаких намеков? — спросил Пината.

— Нет.

— Что ж, попробуем посмотреть местные новости: «Американские журналистки дали Рождественский обед», «Гильдия Святой Троицы устроила благотворительную распродажу», «Берт Паттерсон отметил свое тридцатилетие», «Был одобрен контракт на производство работ по углублению залива», «На Колинз-стрит задержан вуаерист», «Коккер-спаниель покусал четырехлетнего ребенка, собака приговорена к двухнедельному содержанию под замком», «Женщина по имени Хуанита Гарсиа, двадцати трех лет, приговорена к условному заключению за неисполнение материнских обязанностей по отношению к пяти собственным детям, которых она заперла в комнате на время, пока обходила бары в западной части города», «Городской совет направил в комиссию по водоснабжению обращение…»

Он прервал чтение. Дэйзи отвернулась от проектора, издав звук, который можно было принять за свидетельство того, что ей скучно. Но скучающей она явно не выглядела. Скорее, она казалась рассерженной. Губы плотно сжаты, на щеках красные пятна, словно она получила несколько абсолютно беззвучных и невидимых, но увесистых пощечин. Реакция ее озадачила Пинату: неужели она злилась на городской совет или на комиссию по водоснабжению? Или Дэйзи боялась собак, вуаеристов, тридцатилетних годовщин?

— Не хотите ли продолжить, миссис Харкер?

По движению головы было невозможно понять, согласна она продолжать или нет.

— Кажется, это совершенно бесполезно. Я хочу сказать, какое мне дело, был или не был вынесен условный приговор женщине по имени Хуанита Гарсиа.

Она произнесла слова необычайно страстно, словно Пината обвинил ее в том, что она сама принимала участие в деле миссис Гарсиа.

— Откуда я могу знать подобную женщину?

— Через вашу работу в клинике, например. Если верить газетному отчету, одним из условий двухлетней отсрочки приговора миссис Гарсиа было получение ею психиатрической помощи. Поскольку у нее уже было пять детей и она ожидала шестого, а ее муж служил рядовым в Германии, вряд ли она могла позволить себе частного психиатра. Значит, она могла лечиться только в клинике.

— Нет никаких сомнений, что ваши доводы весьма убедительны. Но со мной это никак не связано. Я никогда не встречала миссис Гарсиа ни в клинике, ни где-нибудь еще. Как я вам уже говорила, моя работа была связана с детьми пациентов, а отнюдь не с самими пациентами.

— Тогда, возможно, вы знали детей миссис Гарсиа. Их у нее пятеро.

— Что вы так вцепились в эту фамилию?

— У меня сложилось впечатление, что она для вас имеет какой-то смысл.

— Но я ведь уже ответила вам, что никакого смысла она не имеет. Верно?

— Да. Несколько раз.

— Вы обвиняете меня в том, что я вам лгу?

— Нет, не совсем мне, — ответил Пината. — Но нельзя исключить возможность, что, не осознавая того, вы лжете самой себе. Подумайте об этом, миссис Харкер. Ваша реакция на это имя была чересчур эмоциональной.

— Возможно, я чересчур эмоционально реагировала. Или вы чересчур эмоциональны в своей интерпретации моего поведения.

— И это могло быть.

— Не могло, а было.

Она поднялась с места и прошла к окну. В ее движениях чувствовалось одновременно негодование и желание убежать. Пинате показалось, что она приказала ему заткнуться и оставить ее в покое. Но он не собирался делать ни того, ни другого.

— Проверить миссис Гарсиа будет несложно, — заметил он. — В полиции на нее имеется досье, так же как и в управлении по контролю над условно осужденными, и, вполне возможно, у Чарлза Олстона в клинике.

Она повернулась к нему лицом, во взгляде ее царила усталость.

— Как бы мне хотелось убедить вас в том, что я никогда не слышала об этой женщине. Мы живем в свободной стране, вы можете проверить любое имя в телефонном справочнике, если у вас есть такое желание.

— Вполне возможно, что мне придется поступить именно так. Ведь у меня не слишком много фактов для того, чтобы продолжать расследование. Единственное, что у меня есть по 2 декабря 1955 года, — это то, что в горах шел снег, а вы обедали в кафетерии в нижнем городе. Кстати, а как вы туда добрались?

— Должно быть, я приехала на машине. У меня была своя.

— Марка?

— Старый «олдсмобиль» с открывающимся верхом.

— А как вы обычно ездили, подняв или опустив верх?