Деловые письма. Великий русский физик о насущном - Пётр Леонидович Капица

Я немного отдохнул и думаю уже о работе. Тут холодно, и это всегда меня раздражает…

Кембридж, 27 января 1923 г.

Дорогая Мама!

Давно нет от вас писем, и это меня всегда волнует. Последнее письмо было с коллективным, вложенным в твое. Это коллективное письмо меня искренне тронуло и было приятно. Я так себе и вообразил вас всех за столом, как хотелось бы быть с вами!

Я работаю усиленно. Прочел две лекции. Крокодил просил меня сделать доклад в Физическом обществе, но я просил дать мне отсрочку до конца семестра. Работа идет хорошо, хоть мне кажется, [что] и несколько медленно. Но я думаю, что через месяц удастся получить числовые результаты.

Между прочим, я решил примкнуть к колледжу и сделаться членом университета. В среду я был избран в университет, в пятницу был принят в колледж. Для меня были сделаны льготы, и, кажется, месяцев через пять я смогу получить степень доктора философии. Это, мне кажется, не мешает. Диссертация – плевое дело, экзамены – еще проще. Но самое забавное, что меня приняли (все устроил, конечно, Крокодил, доброте которого по отношению ко мне прямо нет предела) на бакалавра наук, и эти пять-шесть месяцев мне придется быть под надзором тьютора[38] и носить форму. Форма очень забавная, она сохранилась с древних времен. Это четырехугольная черная шапка с кисточкой и ряса черного цвета…

Кембридж, 1 февраля 1923 г.

Дорогая Мама!

Посылаю тебе фотографию в моих новых одеяниях, а также кое-какие другие фотографии, по которым ты можешь составить себе представление о моем житье-бытье.

Я в понедельник матрикулировался[39]. Это совсем не опасно. Тебя ведут в дом сената, и там в толстенной книге ты расписываешься полным именем. После этого ты считаешься членом университета на всю жизнь…

Меня несколько беспокоит, как удастся приехать на пасху. На континенте сейчас заваривается каша[40]. Так и кажется, произойдет взрыв. Сейчас Лондон прямым сообщением отрезан от Берлина (через Остенде и Дувр). Очень пахнет революцией и войной… Дела мои идут понемногу. Отправил одну маленькую теоретическую работку в печать.

Через месяц сюда приедет Эренфест по моему приглашению. Он прочтет в нашем кружке (там же, где и я читаю) три лекции…

Кембридж, 18 февраля 1923 г.

Дорогая Мама!

…Когда ты получишь это письмо… то, наверное, будет ровно два года, как я покинул вас. Боже ты мой, два года разлуки! Но вот отчет за это время. Я думаю, что эти годы были, может быть, самые трудные и испытующие в моей жизни. Я был брошен в воздух и летел на своих собственных крыльях. Полет был смел, пожалуй, но, мне кажется, сейчас можно определенно сказать, что я не свалился и не разбился. А это было нетрудно. Приехал я сюда и работал полтора года. Началось с подозрительного отношения, полного недоверия. А сейчас я играю одну из первых скрипок. О моих работах говорят. Специально приезжают в лабораторию из Лондона, чтобы посмотреть мои установки. У меня есть предложения работать в других университетах. Крокодил заботлив почти как отец. Со мной считаются и ходят советоваться.

Как все переменилось! Как странно оглядываться назад. Было несколько шагов сделано мною, которые можно было назвать почти сумасшедшими. Как, например, приезд Э. Я. [Лаурмана]. Его Крокодил тоже оценил теперь, и ему увеличивают жалованье. Его считают моим приватным ассистентом.

Мне жутко подчас, ибо то положение, которое теперь создалось, лучше всего того, о чем я только мог мечтать.

Итак, дорогая моя, эти два года пока что дали результаты. Что будет дальше? Бог его знает. После солнечных дней бывает дождь, но потом опять тучи рассеиваются. Но как мне подчас хочется домой!

Мне бесконечно тяжело, что я не умею тебе все описать о себе. Какие мои проекты и что я предполагаю. Трудно об этом писать, так как они часто смелы, а еще чаще я действую по интуиции, не зная, куда меня приведет этот шаг.

Один из главных вопросов для меня: где считать свою точку опоры? Тут или в Политехническом? Если сравнить патронов, то такой заботливости, какую я вижу теперь от Крокодила, я еще ни от одного патрона не видел. Вопрос материальный и вообще возможность работать тут тоже гораздо правильнее поставлены. Но что поставить во главу решения – возможность работать научно спокойно и с успехом либо поставить точку на научной работе и вернуться к прежнему?

Здесь, конечно, взамен будут близкие люди, друзья, родной язык. Как решить этот вопрос? И я, как страус, его не решаю и отодвигаю на будущее. Если бы не тяжелые воспоминания пережитого, может быть, я давно уже вернулся. Но тут, в угаре работы, я увлекаюсь так, что забываю все. Ну, моя дорогая, целую тебя крепко-прекрепко. Я сделаю все, чтобы нам скорее увидеться. Целую всех наших.

Кембридж, 9 марта 1923 г.

Дорогая Мама!

Не писал тебе давно, был очень занят. С утра до поздней ночи. Приехал сюда проф. Эренфест на неделю из Лейдена, остановился у меня, и мне пришлось с ним быть все время. Потом был мой доклад в Кембриджском философском обществе (повестку при сем прилагаю). Никогда я так не беспокоился, как перед этим докладом, так как пришлось выступать с довольно смелой и малообоснованной гипотезой. Этот доклад прелиминарный[41]. Я им остался не очень доволен. Не было выпуклости, которую я так хотел. Он будет печататься. Дел у меня уйма, и приезд Эренфеста вышиб меня из колеи.

Меня очень и очень огорчает, что поездку в Питер надо отложить до осени. При всем моем бесконечном желании я не могу сейчас отлучиться из Кембриджа более чем дней на десять или две недели. А за это время в Питер не обернуться. Осенью будет целый месяц, даже более, каникул, и тогда можно будет съездить в Питер к вам. Дела, моя дорогая, обстоят так, что ты сама поймешь, что ехать нельзя. Эренфест того же мнения. Все дружной толпой меня отговаривают ехать, и я сам [это] понимаю. Только что я добился результатов в моих опытах, и ближайшие два-три месяца должны подтвердить то, что я получил уже, и, может быть, продвинуть дальше. Опыты мои сейчас приняли крупный масштаб, затрагивают большие суммы денег (5–6 тыс. зол. руб.), и прерывать их очень трудно, так как я чувствую моральную ответственность перед Крокодилом. Во-вторых, вопрос [относительно того], что мне дадут доктора, в июне окончательно выяснится в положительном