Слой - Евгений Прошкин

Да, дворик что надо. Две узких арки, невысыхающие лужи и вечный смрад. Свидетелей не будет.

Санитар помог Петру снять смирительную рубашку и сложил ее «конвертиком». Петр с наслаждением потянулся и размял ноющие плечи.

— Ну, давай.

— Я забыл, сколько с меня? — нахмурился он.

— Полштуки грина, — кротко объявил Клан.

— Какого «грина»?

— Блин... долларов, долларов, Петя. — Санитар отчего-то начал нервничать.

— А в рублях можно?

— Давай в рублях, мне по барабану.

— Сейчас.

Петр перебрал в кармане три червонца и задумался. Совсем без денег в город выходить было глупо. Но и тридцатка — тоже не деньги.

— А сдача есть?

— Какая, блин, сдача? Ты чего гонишь, козел? Ты без бабок, что ли? — взъярился Ку-клукс-клан. — Женька! Иди сюда!

— Я так и знал, — раздосадованно протянул водитель. — С тобой, идиотом, свяжешься... Сам разбирайся.

Не дожидаясь атаки, Петр незатейливо саданул Клана в пах и, пользуясь тем, что руки санитара оказались временно заняты, добавил правой в глаз.

— Теперь квиты. А денег у меня нет. Не завезли сегодня.

— Сво-олочь, — пропел санитар, опускаясь на грязный асфальт. — Женька! Да Женька, блин!

Сообщник высунулся из кабины и, оценив обстановку, дал по газам.

— Вот сволочь! — заключил Клан. — Ладно, иди, раз такой крутой. Гуляй. Бесплатно. Помни мою доброту. Ну хоть на пиво!..

— Я б тебя угостил, — сказал Петр. — Я не жадный. Но обстоятельства... Ты мне лучше вот что скажи...

Он замолчал, собирая вместе мучившие его вопросы, но так и оставил их при себе. Какой-то Ку-клукс-клан, какой-то несчастный санитар из психушки, промышляющий вызволением узников разума... Что он может знать? Он не спецагент, не провокатор, это ясно. Обычный обалдуй, и больница та — самая обычная.

— Иди-ка ты правда в морг, — посоветовал Петр. — Честное слово, с мертвыми хлопот меньше.

— Ты откуда такой прыткий взялся? Из Чечни?

— Из Народного Ополчения. Слышал?

— Нет, не слышал.

— Ну и дурак.

Пройдя через похожую на кишечник вереницу тухлых и темных дворов, Петр попал на какую-то невзрачную улочку. «Нижняя Мухинская», — прочитал он на треснутом колпаке из оргстекла и, не раздумывая, свернул направо, где светился прогал перекрестка — со светофором, с провисшими троллейбусными проводами и глупой рекламной вывеской «Бриллианты».

Нижняя Мухинская была до того тиха, что одним своим видом навевала покой и сонливость. Безобразные тополя вдоль мостовой, тяжелые струпья краски на стенах, отсутствие коммерческих палаток и обменных пунктов делали ее идеальной для съемок фильма о годах, скажем, шестидесятых или даже сороковых.

Скоро, метров через сто, она вольется в улицу пошире, растратит себя на блеск витрин, на хаос товаров, а пока Петр любовался, вдыхал и, жгуче страдая по куреву, пытался вспомнить... вспомнить — хоть что-то еще, кроме ослепившего миража, про бой у Кузнецкого, про молодого парня с мухой и взрывпакет на брусчатке.

Ничего не возвращалось. Ни важного, ни мелочей. Он даже отчества своего не знал — потому что сегодня ему не сообщили. Подумав об этом, Петр испугался. Через несколько часов наступит вечер. Если верить соседям по палате, то с минуты на минуту польются воспоминания, но ведь потом он заснет... А утром... Кто скажет, как его зовут? Утром он проснется более беспомощным, чем исколотый сульфой Гарри.

Нет, кое-что все-таки отложилось. В частности, охранники у выхода из отделения — он помнил всех четверых, а не только сегодняшнего. Уже что-то, уже не ноль. И КВН. Целую неделю по утрам. Это он тоже помнил. И еще — план побега. С трудом шел, со скрипом, но ведь в итоге получилось. Нет-нет, он далеко не безнадежен. А Кочергин, а Нуркин! Оба — из черного списка Народного Ополчения. Много их там, гавриков? У-у-у! На твой век, Петя, хватит.

Он дошел до перекрестка и остановился, размышляя, куда идти дальше.

— Эй, ты! Топай сюда! — начальственно крикнул парень у черного «БМВ». — Денег хочешь?

Тон Петру не понравился, еще больше ему не понравилась уверенность постороннего человека в том, что он нуждается в деньгах, однако он в них действительно нуждался.

— Чего тебе?

— Не «тебе», а «вам». Тьфу, ну вы, бомжи, оборзели! Толкнуть надо. До заправки. Во-он там. У тебя мышцы остались или пропил все? Короче, десятка. Взялся. Быстренька!

На молодом парне были превосходные брюки и симпатичная пестрая рубашка. Петру захотелось иметь такую же — он как раз спохватился, что сам одет с чужого плеча, да и бланш под левым глазом наверняка успел налиться всеми цветами радуги. Бомж и есть.

— За десятку сам толкай.

Владелец «БМВ», собравшийся было сесть за руль, многозначительно замер.

— Гордый пролетарий? Сельская интеллигенция? Две. Две десятки, но за это — бегом. Чтоб ветром сдувало. Ферштейн?

— Маловато. — Петр не приблизился к машине ни на шаг, но и уходить тоже не собирался.

— Сколько ж тебе надо, гегемон?

— Полштуки грина. Это долг отдать. И еще на жизнь.

— Ладно, клоун. Даю тридцать. Не за хамство, за находчивость.

— Сто рублей, и меняемся рубашками. Тот попытался изобразить гомерический хохот, но хохот вышел так себе.

— А зачем мне твоя? В ней, наверно, блохи живут.

— Не ходить же тебе с голым пузом, — резонно ответил Петр. — Не на пляже.

— Сам нарвался, бомжара, — тихо сказал парень.

Прохожие, предчувствуя конфликт, заторопились на другую сторону, а некоторые из пытливых пристроились возле троллейбусной остановки.

Человек в красивой рубашке расстегнул золотой браслет и опустил часы в задний карман, затем снял с круглого лба солнцезащитные очки и бережно положил их на приборную панель.

"Сам нарвался, — молча подумал Петр, занимая стойку. — А часы хорошие, «Картье». Если выгодно толкнуть, можно всю больницу у Клана выкупить. И устроить карнавал — прямо на Красной площади. Нуркину понравится.

Нет, — решил он. — Психов тревожить не станем, часы для другого пригодятся. Я по ним время засекать буду — что и во сколько вспомню. Скоро вечер. Скоро начнется".

— Давай, мил друг, не томи, — сказал он обладателю золотых «котлов» и модной рубашки. — Без тебя дел по горло.

Глава 6

Сначала Костя решил, что это всего лишь похмелье — тяжелое и безобразное. Потом понял: нет. Нет такой похмелюги, чтоб своя постель была неудобной, чтоб родная жена казалась посторонней бабищей, а на лице у нее обнаружилось столько изъянов, что и для посторонней непростительно.

Вылезая из-под одеяла, Константин приготовился к тошноте и головной боли, но организм был абсолютно свеж. Да и то сказать — двести грамм! А все же свалило вчера, прямо под корень срезало. И, уже заходя в ванную и одобрительно проводя пальцами под носом, Костя сообразил: не его вчера свалило. Другого кого-то. Того придурка, что отпустил немыслимые усищи, что таскался в школу — три раза в неделю, ну и получал соответственно. А дома — тоже получал, от этой обезьяны под названием жена. Вот житуха, елы-палы!