Зонт Святого Петра - Кальман Миксат

— Умеете ли вы говорить, Препелица?

Препелица погрузился в раздумье — о чем, собственно, речь? — и долго, испытующе смотрел в маленькие серо-стальные глазки незнакомца. Потом осторожно ответил:

— Говорить, сударь, и сойка умеет.

— Я из Бестерцебани.

— Что ж, там живут добрые люди. А и правда, сдается мне, будто я вас уже видел.

— Тот, кого вы видели, был мой младший брат, — хитренько сказал Грегорич. — Это он затеял то таинственное дело с котлом, помните?

— С котлом! — Препелица от неожиданности разинул рот. — Стало быть, он ваш младший был? Так я понимаю… То есть как же это… — Он стал смущенно скрести за ухом. — О каком котле вы говорите? Боже ж мой, если б я в голове все котлы да сковородки держал, какие мне в жизни на глаза попадались…

Грегорич предвидел, что без притворства тут не обойдется, и, не обратив на это особого внимания, угостил Препелицу сигарой. Препелица помуслил ее, чтобы медленнее горела, потом закурил и большим неуклюжим рабочим карандашом стал равнодушно постукивать по столу, как человек, который вдруг понял, что есть у него для продажи товар и что на этот товар нашелся настоящий купец. Главное теперь равнодушие, как можно больше равнодушия — и цена товара сказочно возрастет!

Сердце Препелицы громко стучало. Он глядел на белого петуха, заключенного в рамку над окрашенным в зеленый цвет столиком, в глазах у него рябило, петух казался живым и словно бы кукарекал: «Добрый день, Андраш Препелица! Кукареку! Ты нашел свое счастье, Андраш Препелица! Кукареку!» — Так вы говорите, Препелица, что про котел не помните. Ай-ай-ай! Вы, что же, меня за дурака принимаете? Выходит, похож я на дурака? А впрочем, правильно вы поступаете, Препелица, очень даже хорошо поступаете. Я на вашем месте вел бы себя так же. Что скажете, неплохое винцо, а? Пахнет бочкой? А как, по-вашему, оно должно пахнуть, постелью? Эй, парень, принеси-ка еще бутылку да убирайся ко всем чертям, оставь нас одних! Так на чем мы остановились? Ах, да. Вы как раз сказали что и сойка говорить умеет. Хорошо сказано, золотые слова. Умный вы человек, Препелица. По всему видно, что напал я на своего человека. Люблю таких. Мы отлично споемся, братец. Правда ваша, сойка тоже говорить умеет, да только когда ей язычок подрезают, верно? Так вас надо понимать?

— Угу, — промычал каменщик и глубоко перевел дух, отчего три волоска на его носу зашевелились.

— И еще я знаю, — продолжал Гашпар Грегорич, — что язык сойки, например, ножиком подрезают. Ну, а вы ведь не сойка, Препелица.

— Нет, нет, — скромно поспешил заверить Препелица.

— Так ваш язык я подрежу не ножиком, а вот этими двумя кредитками. — Тут Грегорич вынул из кожаного бумажника и положил перед собою две сотенные.

Глаза Препелицы так и прилипли к ним, столь чудодейственно возбуждающим двум кусочкам бумаги с двумя голенькими малютками по краям, один из которых держал пшеничный колос, другой — книгу. Препелица не мог отвести от них вытаращенных глаз, но потом превозмог себя и сказал глухим, хриплым голосом:

— Котел был очень тяжелый… Страсть, какой тяжелый был котел.

Больше ничего не приходило ему в голову, хотя он подыскивал слова, а сам не отрываясь глядел на купюры и на изображенных на них милых деток. Дома у него своих было шестеро, но они почему-то не казались такими приятными.

— Как, Препелица? — удивился Грегорич. — Вы все еще молчите?

— Тяжелый камень положил бы я на душу, если б сказал, — вздохнул каменщик, — очень тяжелый камень. Может, и не вынести мне такой тяжести.

— Что за глупости! Пожалуйста, не говорите мне глупостей! Камень, камень! Целую жизнь таскаете камни, а теперь расплакались; камень на душу. Ну и тащите свой камень. Видать, неохота вам получить от меня двести форинтов, а охота мягкую булочку вместо камня на душу. Не будьте младенцем, Препелица.

Препелица усмехнулся и демонстративно отвел назад грязные красные руки, давая понять, что не желает прикасаться к деньгам.

— Может, мало, по-вашему?

Каменщик не проронил ни звука — он пристально глядел перед собой и ерошил волосы, похожий на большого какаду; затем осушил рюмку до дна и с такой силой поставил ее на стол, что ножка рюмки тотчас отлетела.

— Срам какой, — сказал он пылко и с горечью. — Честь бедняка стоит двести форинтов. А ведь бог сотворил нас одинаковыми. Столько же чести даровал мне, сколько епископу или барону Радванскому. А вы, хозяин, честь мою оценили в двести форинтов. Стыд и срам!

— Ладно, Препелица, — выбросил Грегорич свой последний козырь. — Сердиться не стоит. Раз ваша честь так дорога, поищем дешевле. — С этими словами он взял со стола свои двести форинтов и отправил назад в карман брюк. — Пойду поищу другого каменщика, вашего приятеля. — Вынув перочинный ножик, он постучал им по бутылке: — Получите!

— Ну и ну! — засмеялся Препелица. — Так-таки бедному человеку и слова сказать нельзя. Ладно, поищите другого. Тот не такой честный, как я. Да, да. — Он нерешительно поскоблил затылок, на котором красовался здоровенный волдырь. — Ладно уж… прибавьте, хозяин, еще полсотни, и я все расскажу, как на Духу.

— Бог с вами! По рукам.

И Препелица обстоятельно пересказал все события последней ночи, как несли котел через двор, через сад в какой-то малюсенький домик.

— В «Ливан», — сладострастно прошипел господин Гашпар, и вихор его взмок от пота, — в домишко того ублюдка.

Препелица выложил все: как попал туда вечером вместе с другим каменщиком, как снесли котел в маленький дом, как стоял на посту Пал Грегорич, пока котел в стену замуровывали. Господин Гашпар, взволнованный, бросал вопросы:

— Тяжелый был котел?

— Страсть, какой тяжелый.

— Видал кто-нибудь, когда через двор несли?

— Ни одна душа не видала. Все в доме спали.

Гашпар Грегорич жадно глотал каждое слово, весь подавшись вперед, глаза его сверкали, а мысли унеслись в будущее, где он представил себя богачом, обладателем сказочных сокровищ. Бароном!.. Барон Гашпар Грегорич! Хо-хо, недурно! Минка — баронесса. Этот осел Пал ничего не смыслил в деньгах. А накопил много, ой, как много, — при его бережливости это было вполне возможно.

— Сколько дал вам мой младший брат?

— Мне да приятелю по полсотни форинтов.

— Правильно дал, справедливо.

Уф, уф, прямо гора свалилась с плеч — всего по пятьдесят форинтов. А он было испугался, не швырнул ли Пали за молчание тысячи.

Убыток был бы ему неприятен — ведь «Ливан» теперь станет его собственностью, он купит его любой ценой — с котлом и со всем прочим. Завтра же выкупит его у опекуна… Гашпар заранее наслаждался мыслью, как обведет вокруг «пальца Болдижара и Паньоки.

Не теряя ни секунды, он помчался назад и, даже не зайдя домой, поскакал прямо к Столарику покупать «Ливан». (Так называлась усадьба покойного священника, которую Пал Грегорич откупил у вдовой его супруги для Дюри Вибра. Покойный священник ни в единой проповеди не обошелся без того, чтоб не упомянуть о кедрах ливанских, и, приобретя небольшой участок, пытался и сам разводить кедры в саду среди яблонь; но благочестивая земля Бестерце не пошла на такое святотатство, не дала им пищи и задушила их, а бестерецкие безбожники прелестное маленькое именьице прозвали в насмешку «Ливаном».)

Господин Столарик не выразил ни малейшего удивления. — Хотите купить «Ливан»? Дело хорошее — превосходный фруктовый сад, дает немало дохода. Нынешний год один ресторатор из Вены скупил у них весь урожай яблок и даже не заикнулся о цене. Но что это вам заблагорассудилось вдруг?

— Я хочу там выстроить дом, побольше старого.

— Гм, продажа такого рода всегда связана с неприятностями, — холодно объявил Столарик. — Владелец усадьбы несовершеннолетний, и вам придется много хлопотать перед опекунским советом. Я бы оставил все как есть. А вот когда мальчик кончит ученье, достигнет совершеннолетия, тогда с его шкваркой [Шкварка — пренебрежительное название крохотного земельного поместья в провинции. (Прим. автора.)] делайте, что хотите. А то ведь он же потом и упрекнет меня… Нет, нет, господин Грегорич, в этом деле я вам не потатчик. В конце концов для мальчика эта маленькая хижина с двумя хольдами земли — praetium affectionis [Ценна как память (лат. ] — там он играл, там провел свое детство.

— А если я как следует заплачу? — бросил в волнении господин Грегорич.

Господин Столарик навострил уши:

— Что вы называете «как следует»? Сколько вы за него дадите?

— Я дал бы, — тут у Грегорича внезапно начался приступ удушливого кашля, он покраснел, как рак, — я дал бы, ну, скажем, пятнадцать тысяч форинтов.

«Гм. Сумма недурна. Пал Грегорич купил это имение за пять тысяч. Земли всего два хольда, и довольно далеко от рынка, каждая сажень форинта три стоит, не больше. Стоимость домика, допустим, две тысячи… но это уж максимум».