Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нынешний У., кстати сказать, серьезно отличается от того, каким он был в институте. Теперь он стал попросту скучным и занудным. К тому же с годами в нем изрядно развились худшие его черты: эгоизм, высокомерие, грубость, черствость, даже жестокость. Не столько ко мне, сколько к своим, так сказать, подчиненным — членам его съемочной группы.
А как он третирует несчастного Фигуркина! Это еще один наш бывший однокурсник. Пользуясь своей внезапной влиятельностью, У. сумел протолкнуть картину Фигуркина через инстанции. И после этой вроде бы элементарной товарищеской поддержки У. считает возможным всячески унижать Фигуркина — как за глаза, так даже и в глаза.
И мне самой все чаще приходится стыдиться того, что я являюсь фактической женой этого самого У. И что все об этом знают. Перешептываются за моей спиной и так далее. Не раз слышала я эти шушуканья коллег на мой счет. «И как она с ним может? Он такой противный». — «Да, видно, и она такая же, раз по-прежнему с ним».
Так вот, если бы мне тогда, в годы учебы, хватило ума и чувства остаться с Нестором, что бы со мной было сейчас? Вероятно, я не была бы известной. И вряд ли бы меня снимали в кино. Играла бы третьи роли в каком-нибудь заштатном театре… Но, возможно, была бы счастлива. Нестор, наверное, тоже ушел в театр — а может, на какое-нибудь провинциальное телевидение. Как бы мне хотелось узнать, что с ним. Надеюсь, он счастлив.
А может, если б я осталась с ним, он бы, напротив, преуспел в жизни? Может, я бы вдохновила его на великие свершения — неважно где, в кино, в театре ли… Конечно, нескромно так рассуждать, но я точно знаю, что Нестор — по-настоящему выдающийся человек. И раз он почему-то так сильно полюбил меня, значит, я была ему нужна. Может, он видел во мне свою музу? Но нет, лучше так не думать. Иначе получится, что я из-за своей глупости лишила мир его гениальных работ.
В любом случае я очень и очень жалею, что тогда так поступила с ним. Что сделала такой неудачный выбор. Что теперь кусаю локти и почти глотаю слезы, когда думаю о своей жизни.
Ну вот, наконец-то я хоть кому-то в своих тайных мыслях призналась. Пусть и всего лишь обычной ученической тетрадке в линейку.
2.1.62
Ходили с У. на фестиваль мультфильмов. Какой У. все-таки гадкий! Какие пошлые комментарии он отпускал, когда мы смотрели с ним все эти невинные детские короткометражки. Хватит ли у меня когда-нибудь смелости порвать с ним?
3.1.62
Были с У. на премьере картины «Человек-амфибия». Мне картина очень понравилась! А У. опять отпускал идиотские шуточки. И по дороге домой он только и делал, что критиковал этот прекрасный фильм.
— Нет, ну ты подумай, — втолковывал он мне с презрительной гримасой, — какую дешевку стали снимать на хваленом «Ленфильме»! А они еще всегда считали себя там тонкими эстетами… И вот, пожалуйста, — такую белиберду на постном масле состряпали!
— Но все-таки это по повести Беляева, — робко возразила я.
— А Беляев — кто?! — фыркнул У. — Хороший писатель, что ли? Бумагомарака, каких миллион! Вот если бы толстовский «Гиперболоид» кто экранизировал — на этот фильм еще можно было б посмотреть. Но, конечно, не в постановке этих двух клоунов — как их там? Сироткин и Чебуреков?
— Нет, Казанский и Чеботарев, — сердито поправила я, хотя отлично знала, что и У. запомнил их фамилии. Он просто позавидовал этим режиссерам. Сам-то он никогда не снимет ничего такого же волшебного.
Я ему так и сказала:
— Ты, кажется, просто завидуешь.
— Чему?! — с неубедительным пафосом воскликнул он. — Этой ничтожной мазне? Да какой-нибудь Александр Роу на студии Горького и то лучше снимает!
— Эту картину наверняка ждет успех, — вставила я. — И ты сам, конечно, это понимаешь.
— Конечно, я понимаю, что публика — дура, — отталкивающе засмеялся У. — Ты хоть знаешь, кстати, кто это сказал?
— Вольтер, — неуверенно пробормотала я.
— Вольтер! — еще противнее засмеялся он. — Ну и невежество… К твоему сведению — Александр Поп!
Я решила обернуть разговор в шутку — и схохмила в стиле самого У.
— Поп? — переспросила я дурашливым голосом. — А зачем вообще цитировать попов?
Но У., разумеется, не был бы собой, если бы и здесь не поступил назло и не сделал вид, что принял мою реплику за чистую монету.
— Ты бы хоть изредка, на досуге почитала что-нибудь кроме «Огонька», — только и ответил он мне, пренебрежительно махнув при этом рукой.
И тут уже я ему ничем не возразила. Он меня как будто парализует. А может, я постоянно нахожусь под его гипнозом? Я уже готова поверить во что угодно.
В самом деле, что меня удерживает? Я ведь могу уйти прямо сейчас. Развернуться и пойти домой — к маме. Но нет, покорно плетусь рядом с ним.
И вот я снова в его постылой квартире. У. доедает ужин, который я ему приготовила. Сама я сижу в старом кресле — единственном месте в этом доме, которое меня не слишком тяготит. Держу на коленках тетрадку и поверяю ей свои переживания и мысли. И у меня не возникает опасения, что сейчас он подойдет, внезапно вырвет тетрадку — и прочитает, что я написала. Ему настолько наплевать на все мои занятия, мнения и времяпровождение, что я точно знаю: он никогда так не сделает. А мне, честно говоря, даже хотелось бы, чтоб он прочитал. Это позволило бы У. наконец узнать то, о чем я не решаюсь сказать ему вслух. Неужели никогда не решусь? И неужели он никогда не прочитает эти записи?
Что же будет дальше?
5.1.62
Я подумывала было писать в тетрадке хоть что-нибудь о своей работе, но все-таки не стану этого делать. От моей работы мне только тошно. Я сейчас опять снимаюсь у У. (у кого же еще?). Опять в главной роли. И опять испытываю одну только тягость от участия в еще одном его тяжеловесном и неуклюжем «произведении».
Так что о работе тут больше ни-ни. По крайней мере, пока я не начну сниматься у кого-то другого, что, конечно, вряд ли произойдет. У. словно бы застолбил меня за собой. Впрочем, так ведь всегда бывает: мужья-режиссеры бесконечно снимают своих жен-актрис.
О чем же я хотела сегодня написать? Ах
