«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить - Петр Михин

Наступает ночь, льет холодный осенний дождь, мы со связистом Рябовым лежим в мелком окопчике за невысокой насыпью железнодорожного полотна. Сверху, от дождя, окопчик покрыт плащ-палаткой, а чтобы не замочиться в воде, выступающей снизу, мы накидали на дно сушняка. Из-за воды окоп настолько мелкий, что вползти в него можно только скользя на животе по веткам, а внутри даже на локти нельзя опереться, потому что мокрая плащ-палатка поднимется и будет видна немцам из-за насыпи полотна. Немцы и подумать не могли, что у них под носом, между их минным полем и железной дорогой, какой уже день проживают двое русских, они специально день и ночь обстреливали из минометов предполье у железной дороги, чтобы не допустить проникновения наших разведчиков к своим окопам. Мины эти постоянно рвались позади нас, и мы боялись, чтобы какая-нибудь «гулящая» не залетела к нам в объятия; да еще разрывные пули, смертоносной трелью повторяя пулеметные очереди, взрывались от ударов по кустарнику, нависавшему над нашим окопчиком, — казалось, что пулемет стреляет не в полусотне метров, а у нас над головой. Ко всему, эти постоянные обстрелы рвали телефонный кабель, который связывал нас со своими, и Рябову, исправляя его, приходилось ползать по минному полю.

От своих нас отделяли восемьсот метров нейтралки, сплошь напичканной немецкими противопехотными минами. Не всякую ночь к нам могли проникнуть разведчики с термосами каши и чая, вчера ночью двое из них погибли, не донеся до нас пищу, и мы согласны были трое суток голодать, только бы не подвергать своих товарищей смертельной опасности.

Режим у нас был такой. Ночью один из нас отдыхает, другой дежурит у телефона и присматривает, чтобы не напали немцы. Каждое утро перед рассветом я, пригибаясь, перебираюсь через железнодорожное полотно, прячусь в мелком кустарничке, по колено залитом водой, и, когда светлеет, с помощью палочки перископа, высунутой из кустарника, разглядываю окраины Ржева. Болотная вода чуть не заливает в сапоги, и стоять приходится согнувшись — присесть тут не на что, а распрямиться нельзя, так как голова и плечи окажутся над кустарником, немцы сразу заметят. В такой неудобной позе мне надо простоять часа два, пока не перебью своими снарядами все, что увижу в расположении врага. А уж потом, хочешь не хочешь, придется на виду у немцев перескакивать через железнодорожное полотно в свой окопчик.

И однажды я все-таки разглядел, как немцы снимают чехлы с минометов, чтобы стрелять по нашим, а другие солдаты разгружают с машин ящики с боеприпасами. У меня чуть сердце не выскочило от радости! Вот они, гады, где расположились! Сейчас стрелять начнут! Чтобы такое увидеть, не жалко никаких мук и лишений! Громким шепотом через насыпь передаю команды Рябову, а он повторяет их в телефонную трубку. И вот уже летят наши снаряды и рвутся среди минометов и машин. Все окутывается пылью и дымом. Минометная батарея уничтожена вместе с расчетами. На этот раз она не успела сделать ни одного выстрела.

Какой уже день я уничтожал на окраине Ржева машины, повозки, солдат, постройки, где прятался противник. Теперь фашисты не разгуливали там по-хозяйски, как прежде, а проскакивали, как крысы.

Примерно на третий день немцы вычислили меня и стали искать. Усилили наблюдение за железнодорожным полотном. В мелком болотном кустарничке я не мог просидеть на корточках дотемна и вынужден был возвращаться за насыпь в свое убежище. Справа от нас в двухстах метрах стояла железнодорожная будка — та самая будка, которая уже около месяца не давала возможности дивизии ворваться на окраины Ржева. Из ее каменных амбразур во все стороны неслись пулеметные вихри, и никакими снарядами и атаками мы не могли ее взять. Немецким пулеметчикам, располагавшимся в этой будке, наверное, и поручили выследить меня. Прямая, как стрела, дорога хорошо просматривалась из будки, а мокрое, будто вылизанное языком, полотно насыпи не скрывало ничего. Однажды, как только я перемахнул рельсы, тут же сзади меня пронеслась пулеметная очередь. Пули зазвенели по рельсам, подняли вихри щепы от шпал и со злым свистом разлетелись в разные стороны. Теперь я знал, что немцы караулят меня. Каждое мое возвращение домой превращалось в игру, кто кого обманет.

В очередной раз сижу под насыпью в кустиках и думаю: немец у пулемета с рассвета караулит меня, притомился, бедный, злится, наверное, что я долго не возвращаюсь, а сейчас, наверное, снял с пулемета руки, закурил — значит, пора! Собравшись с силами, я метнулся через рельсы. Тут же секанула пулеметная очередь. Но поздно — я уже за насыпью! Опять прозевал немец!

Чтобы немцы не догадались о существовании нашей берлоги, а думали, что я каждый раз прихожу сюда со своей передовой, железнодорожную линию я пересекал в разных местах.

Вот уже в десятый раз я возвращался с «работы» из-за насыпи к себе и думал: добром для меня эта игра не кончится — подстрелят, а то и засаду устроят. Дома заползаю на сырые палки над водой. Весь мокрый, голодный. Рябов сразу заснул. Но один из нас должен всегда быть у телефона, а сегодня еще и праздник, и, нацепив на ухо петлю из обрывка бинта, привязанную к трубке, я слушаю, что там творится у нас, в дивизионе, в День 7 ноября. А там веселые голоса, праздные разговоры про довоенные застолья, про женщин. Подвыпили ребята. У них там, в блиндажах, тепло и сухо, вот и гуляют. Внезапно в ухо врывается громкий, властный голос командира дивизиона Гордиенко:

— Михин, — обращается ко мне, зная, что я наверняка у телефона, — поздравляю тоби!

— Служу Советскому Союзу!

— А что не пытаешь, с чим поздравляю?

— С праздником Великого Октября, товарищ майор, с чем же еще можно поздравлять сегодня?

— Ни-и, — самоуверенно-протяжно, понижая голос и отрыгивая, говорит Гордиенко, — назначаю тоби начальником разведки дивизиона! Поздравляю з повышением!

Как удар молнии поразили меня его слова! Назначает на место погибшего лейтенанта и, конечно, пошлет с новой группой за «языком»! На верную погибель! Дивизия уже в течение месяца не может взять «языка», специально обученные полковые и дивизионные разведчики никак не могут добыть пленного, хотя погибло много людей. Все поиски оказались безуспешными — через немецкую оборону проникнуть было невозможно, немцы сами по ночам рыскают у наших окопов. Нужно было кропотливо искать иные способы поиска. Но Гордиенко, проявляя инициативу, вызвался с помощью своих, не приспособленных к этому виду деятельности артиллерийских разведчиков привести пленного немца. Конечно, брать «языка» — не дело артиллеристов. Но Гордиенко на то и Гордиенко:

— Кто? Я не возьму?! — самодовольно бросил начальству.

Ага, никто не может взять «языка», а он возьмет! Чужими руками, конечно, а вернее, чужими жизнями! Вот и послал неделю назад к немцам за «языком» шестерых своих разведчиков и погубил всех до одного. Но и это не остановило его! Этот мог послать и вторую группу, а то и третью — лишь бы выхвалиться и выслужиться перед начальством! И точно, послал вторую группу, причем на том же самом участке, повторяя уже использованные примитивные способы. Безрезультатно погубил одну за другой две группы разведчиков вместе с начальником разведки дивизиона! А теперь назначает меня на его место! Меня, командира взвода управления батареи, определяет командовать — разведкой! Все это за секунду пронеслось в голове, а в трубке уже звучали последние слова Гордиенко:

— Так что давай! Сегодня ночью чтоб был у меня!

Вот почему я так не хотел покидать это гнилое и опасное место. Но когда я сказал о возвращении своему телефонисту, он обрадовался: наконец-то можно вернуться к своим. Для меня же это повышение по должности и уход из-под носа у немцев были равносильны смертному приговору. Пусть я тут у черта на рогах, но все же — по эту сторону от немцев. А за «языком» надо лезть за их передний край, да и обратно вернешься ли…

Пришел я после возвращения в дивизион принимать взвод разведки и поразился. Ребята не умываются, не бреются, валяются на лежаках, задрав вверх ноги, и молчат. Они так переживали гибель своих товарищей, что на всех напала полная апатия. Подумал, хорошо еще, что не знают они о приказе Гордиенко готовить их к поиску, сам я пока и не заикался, что скоро предстоит им повторить роковой путь своих погибших товарищей.

— Ребята, — обращаюсь к ним, — русские солдаты испокон веков перед боем брились, одевались в чистое белье, чтобы умереть с честью, а вы даже умываться перестали. Неужели в жалком виде умереть легче?

Много мне пришлось потрудиться, чтобы войти в контакт с разведчиками. Первым делом сходил с ними в баню. Баня — это четыре столба, обтянутые с боков плащ-накидкой, сверху дырявая бочка, одни льют воду, а другие моются. После бани побрились, привели в порядок оружие. В дальнейшем я все время был с ними вместе: дежурил, спал, ел, рыл землю. Постепенно разведчики ко мне привыкли, стали уважительно относиться, доверять и приняли меня как командира. Однажды мы проанализировали ошибки погибшей группы и исподволь стали разрабатывать план нового поиска.