«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить - Петр Михин

Действительно, невозможное становилось возможным на фронте, потому что наши медики переднего края совершали чудеса массового героизма, отдавали раненым воинам всю теплоту своих сердец. В своем ратном благородном труде они творили чудеса воскрешения людей.

В тех же августовских боях подо Ржевом был тяжело ранен артиллерист Чеханов. Осколок снаряда пробил ему грудную клетку, повредил легкие, прошел в полость живота и раздробил правую ногу. Положение его было практически безнадежным. Но наши медики не отступились. Медсестры Бахметьева и Маслова быстро раздели больного, перелили кровь и подготовили к операции. За операцию взялась Зоя Овсянникова. Это была тяжелая борьба с приближающейся смертью. Но хирург победил. А потом, после операции, борьба за жизнь солдата продолжилась уже в госпитальном взводе. Лечили и выхаживали раненого мы, врачи разных специализаций, не могу не назвать их фамилий, это доктора Трофимова, Ковалева и Шандорина. На девятые сутки Чеханов был эвакуирован в тыловой госпиталь в хорошем состоянии. Была в этой победе жизни и частица моего труда: раненый находился под моим неусыпным наблюдением.

Подобных примеров были тысячи.

В сорок втором году фронтовиков, какие бы подвиги они ни совершали, награждали очень редко. Но самые самоотверженные медики нашего 106-го медсанбата были награждены боевыми орденами и медалями — «За высокопрофессиональную работу и отвагу».

Глава третья

«Ржевская мясорубка»

Сентябрь — декабрь 1942 года

В августе нашей армии лишь чуть-чуть не хватило сил и авиационного обеспечения, чтобы взять Ржев. Помешали нам и ливневые дожди. А когда кончились дожди, спала вода и подсохла грязь, с наших боевых позиций сняли и перебросили на другие фронты все средства прорыва: корпусную артиллерию — это тысячи и тысячи орудий, авиацию и сотни танков. Именно в это время разворачивалось грандиозное наступление немцев на Кавказ и Сталинград, туда и были брошены все резервы. Но никто не отменил жесточайший приказ Сталина: любой ценой взять Ржев. И в дальнейшем мы, оставшиеся здесь, как бы «местные войска», совсем обессиленные, оказались в шести километрах от Ржева перед сильно укрепленной обороной фашистов, вынужденные атаковать немецкие укрепления уже без артподготовки, топчась на месте и истекая кровью. У немцев был свой, не менее беспощадный приказ Гитлера: Ржев не сдавать ни при каких обстоятельствах!

И началось новое тягостное, бесперспективное, заранее обреченное на неудачу наступление средствами оставшихся истощенных стрелковых дивизий, тогда как немцы экстренно нагнали подо Ржев множество артиллерии, танков, самолетов и все время контратаковывали нас свежими превосходящими силами. С нашей стороны это было наступление ради наступления, формальное выполнение приказа Сталина захватить Ржев. С одной стороны, Жуков и Конев боялись обосновать Сталину невозможность взятия Ржева оставшимися силами; с другой стороны, они сознательно создавали у Сталина иллюзию: наступление продолжается и идет успешно. На деле это наступление превратилось в «ржевскую мясорубку». В нее наше командование методично, изо дня в день сыпало и сыпало тысячи и тысячи солдат. А результат был один: ТРУПНЫЕ ПОЛЯ, «РОЩИ СМЕРТИ», «ДОЛИНЫ СМЕРТИ», по которым мы безуспешно ползли и бежали из болот на укрепленные немцами возвышенности. Несли потери и немцы, потому что воевали мы самоотверженно, но их потери были несравнимы с нашими.

Я удивился, когда вместе со мной на передовой НП вызвался идти Красников. Конечно, это был лучший разведчик и от него будет больше проку, чем от любого другого, но лучше бы ему поберечься, не соваться каждый раз в такое пекло. Остальные ребята не хуже подготовлены, но уж слишком они молоды. Нам с Красниковым по двадцати одному, а они на целых два года моложе. Конечно, молодость предполагает большее пренебрежение к опасности, но тут потребуются также выдержка и опыт.

Красников не замечал, что я оберегаю его больше, чем других ребят: у него же сын растет, а мы все холостые. Когда в Коломне весной сорок второго формировалась дивизия, ни к кому родственники не приезжали, в то время это было не принято, а к Красникову приехала жена. Да не одна — с грудным ребенком. Она была моложе своего мужа и выглядела совсем юной. Но как она смотрелась с ребенком на руках! Я тогда выделил Красникову на двое суток единственную маленькую комнатку в казарме. Зашел в нее, чтобы посмотреть, как они устроились, и, извинившись, тут же вышел. Но эта идиллия крепко врезалась мне в память. Любо было смотреть, как упитанный карапуз самозабвенно сосет материнскую грудь, нещадно терзая ее своими цепкими ручонками, от напряжения или удовольствия он непрерывно подрыгивал голенькой ножкой, а увлеченная ребенком молодая мать, казалось, и о муже забыла, хотя стремилась к нему за тридевять земель. С какой нежностью рассматривала она родной комочек живого существа! А Красников сидел напротив и не сводил глаз со своего семейства. Иконописцы еще до великого Рафаэля гениально открыли и мастерски изобразили неповторимую красоту: Богоматерь с младенцем.

Я радовался за Красникова, за его сына, жену. Единственное, чего мне хотелось тогда, — это чтобы Красникова не убили на приближавшейся к нам войне. О собственной судьбе мы тогда еще не думали. И только на фронте как-то внезапно вдруг ощутили, как хотелось нам тоже иметь детей. Нам казалось, что имевшим семью умирать не так страшно — у них гарантировано продолжение рода, а с нашей смертью исчезнет все. Отцов семейств я всегда оберегал более тщательно: не хотелось, чтобы дети остались сиротами, а потому на опасные дела брал с собой неженатых.

Высокий, стройный и красивый Красников был несуетлив в движениях и в мыслях. Все делал размеренно, обдуманно и четко. Никого никогда не обижал, был терпелив и уступчив. Человек, даже случайно причинивший ему неприятность, сразу же ощущал свою вину, глядя на беззлобную улыбку разведчика. Физически Красников был силен, ловок и гибок — в этом не всякий мог с ним поспорить. Скорее всего он попросился ползти вместе со мной под пули из уважения ко мне или из-за желания лучше, чем кто другой, обеспечить мои действия. Он никогда не думал о собственной безопасности. Когда же я отказался взять его с собой, он убежденно сказал:

— Товарищ лейтенант, ну кто лучше нас с вами справится с этим делом? Они же котята, хоть и хорохорятся. Могут и глупостей натворить.

А предстояло нам по минному полю незаметно проникнуть на травянистый бугорок, откуда хорошо видны вражеские позиции, чтобы обнаружить и нанести на разведсхему огневые точки противника.

Мины натяжного действия немцы прикопали на капустном поле, что подступало к совхозу «Зеленкино». В ту осень капустные кочаны были особенно крупными, высоко поднимались на своих длинных упругих ножках, так что и днем вполне можно было проползти между ними по-пластунски — не заметят. А ползти можно было только днем, когда тоненькие проволочки, что натянуты между минами и кочанами, блестят на солнце, как паутинки осенью на лугу. Главное, не зацепиться ни за одну из растяжек и не высунуться при этом спиной из капусты.

Выпрыгивать из самой передней нашей траншеи на нейтралку, чтобы ползти к немцам, в темноту, неизвестность, — всегда страшно и тревожно: все наше, советское, остается позади, и ты теперь будешь не защищен ни с флангов, ни с тыла.

Перед рассветом мы с Красниковым покинули траншею и двинулись по нейтральной полосе к капустному полю: взовьется осветительная ракета — припадаем к земле, неподвижно лежим между трупами, а их тут видимо-невидимо. Было зябко и относительно холодно, но тихо. Лишь изредка раздавались пулеметные очереди, их огненные трассы в разных направлениях полосовали нейтралку и уходили к нашим окопам. Перед капустным полем залегли, прячась между трупами, в ожидании солнца.

Взошло солнце, и капельки росы на капустных листьях, траве и на проволочках засветились бриллиантами. К счастью, растяжки четко выделялись в траве своею прямолинейностью среди затейливых узоров стеблей и листочков, хорошо было видно, какая грядка капустного поля заминирована, а какая свободна. В конечном счете нам удалось выявить проходы в минном поле. Свободные от мин междурядья тянулись метров на двадцать, потом шли мины, зато соседний рядок был снова незаминирован. Переползая в нужном месте от рядка к рядку, мы миновали мины и в высокой траве за капустным полем устроились на целый день, так как возвращаться нам предстояло только вечером, когда солнечные лучи опять будут падать на наши затылки, высвечивая смертоносные проволочки на капустном поле.

Нанеся на разведсхему необходимые данные, мы к вечеру благополучно вернулись домой. Чернявский был сильно обрадован нашим «уловом», предвкушая, как завтра с утра расправится с вражескими огневыми точками.