Покидая Вавилон - Антон Евтушенко

Последним остаётся опальный мятежник и главный зачинщик смуты Томмазо Кампанелла. Пока казнят товарищей, Томмазо не проронил ни слова. Заключённый в кандалы, с гордо поднятой головой, он следит за гнусной, мерзейшей работой палачей, вышколенной тысячами привычных и отлаженных действий. Дурная слава всегда на шаг опережает мастеров заплечного дела. Людская молва разносит по свету, от деревни к деревне, от города к городу; крепнут страхи, перерастая в трепетный, почти благоговейный ужас перед узурпаторами испанской машины правосудия. И кастелян снова изумляется стойкости характера и силе воли этого непоколебимого вольнодумца.

Томмазо Кампанелла – уроженец Калабрии, родился в семье бедного сапожника. Отец с трудом содержал семеро ртов, а разразившаяся эпидемия чумы заставила семью бежать в Стиньяно. Но и там оказалось не слаще. Отец едва держался на ногах, по ночам он бредил, призывая Бога к страшному суду. Маленький Томмазо вряд ли мог надеяться на другую, нежели его отца жизнь, не случись той судьбоносной встречи с человеком по имени Агацио Солеа, научившим пятилетнего огольца писать и читать. Имя своего первого учителя Кампанелла вспомнит на допросах с особым умилением и чувством неизменной благодарности – ещё бы! – эта встреча изменит в жизни юного Томмазо всё.

Уже в 14 лет, согласно показаниям самого узника, он монах доминиканского ордена. Кампанелла усиленно изучает Библию, вычитывает от корки до корки труды Платона, Демокрита, Телезия. Богатая библиотека монастыря насыщает юного исследователя размышлениями и дарит красноречие. Ночи напролёт в его келье горит свет. Под скрип отточенного пера, под лёгкое потрескивание свечей в стенах монастыря рождается крамольная книга, где автор разметает философские трактаты – труды учёных мужей, положивших на святилище науки семь долгих лет упорных поисков. «Философию, основанную на ощущениях» Кампанелла заканчивает в семь месяцев. Окружающая нас природа, пишет он, живой организм и нелепо опираться на суждения старых авторитетов. Единственное, чему можно доверять – своим чувствам и опыту.

Настоятель Кастаген не терпел умников, вроде Томмазо. Ритор будоражил умы послушников, насыщая своими речами длинные полутёмные галереи общежитского корпуса. Такие умники быстро набирали популярность, оказывая большое влияние на общие настроения. Чего стоили Кастагену хотя бы братья Понцио и фра Пиццони, проповедовавшие учения Флавия Филострата. По счастью, их сумасшедшие догматы весьма скоро привлекли внимание инквизиторов Неаполя и однажды ночью они навсегда исчезли из жизни приора и его ордена. Отчаянный софист Кампанелла своими смелыми идеями оказал неоценимую услугу настоятелю доминиканского ордена, и в Неаполь полетел первый донос на строптивого монаха. Он читает тайные книги, увлекается мистикой и водит опасные связи с самим князем тьмы. Кастаген потрудился привести и доказательство: человек, писал он, не может столько знать, никак сила от дьявола.

Обретя знание, но не соратников, Кампанелла пускается в бега. Его жадность к книгам настолько беспредельна и предсказуема, что расчёт инквизиторов оказался до обидного точен. Добравшись до Неаполя, Томмазо первым делом держит путь к книгам – по шумным кривым улочкам бедных районов, мимо торговой площади и городской ратуши, к величественному серому монолиту библиотеки Арагонских королей, возвышающемся на холме среди виноградников и оливковых рощ. Но внутри колонного зала его уже поджидал отряд вооружённых до зубов испанских наёмников с приказом схватить и доставить на трибунал.

Почти целое столетие юг Италии находился под властью испанцев. Чиновники короля, осевшего в резиденции Неаполя, вытягивают из страны последние соки, вступив в сговор с церковью. С каждым годом все больший отклик находят люди из народа, распускающие идеи против церкви. Римская инквизиция то и дело посылает в Неаполитанское королевство своих уполномоченных для борьбы с еретиками. После громкого дела братьев Понцио и фра Пиццони, полностью признавших себя в распространении ереси, церковь снова обращает взор на доминиканских монахов. В особенности их интересует один беглец по имени Томмазо Кампанелла. Томмазо обвиняют в ереси, но вмешательство влиятельного друга герцога Фердинанда из Флоренции помогает избежать наказания. В рекомендательном письме, полученном от герцога, желание видеть Томмазо на месте преподавателя философии в университете Флоренции.

Последующие три года, согласно записям судебной книги, Томмазо живёт в Никастро, где собирает отряд повстанцев для борьбы с испанской властью. Он не скрывает своих взглядов и часто выступает с речами на городских площадях. Здесь же заводит знакомства с Каччьей, Тодеско и Витале.

«Возлюби ближнего своего больше самого себя», – проповедуют пастыри с каждого амвона, а монах из Калабрии провозглашает открыто у городских ворот: «Уже столетие мы под испанским игом, и большинство заботит только собственная выгода. Идёт и множится изо дня в день несправедливость».

Последняя запись в судебной книге гласила, что Томмазо Кампанеллу схватили ночью по тайному доносу. Доносчик не указан – да это и не важно. Теперь кастеляну остаётся покончить с зачинщиком смуты. Прокурор не любит проволочек, всё должно быть гладко и в срок. Хотя, конечно, подумал кастелян, калабриец славный малый, храбрый и бесстрашный, из такого получился бы отличный наёмник. Но, впрочем, к чему эти сантименты? Он встряхнул головой, словно отгонял наваждение. Солнце догорало в море, оплавляясь кроваво-красным спумулитом.

– Чего ждёшь? – гневно закричал он, обращаясь к палачу. – Кончай с этим.

На столик ложится депеша. Рядом с кастеляном возникает Ксарава.

– Уважаемый дон! – он низко кланяется. – Этого преступника нельзя казнить!

– Отчего? – возмущается кастелян.

– Он в юрисдикции церкви. Обвинение в ереси так и не было снято. Монаха нельзя ни вешать, ни чет вертовать.

– А акулам его скормить можно?

– Можно сжечь на костре, – терпеливо поясняет Ксарава. – Но это решает только церковь! – С этими словами он приподнимает свиток и легонько потрясает им у самого уха.

– Дай! – Он нетерпеливо выхватывает бумаги из рук Ксаравы. Разворачивает листы и быстро пробегает глазами по строчкам. – Он или невероятно удачлив, – говорит, наконец, кастелян, убирая бумаги долой, – или, убереги Бог, умён настолько, что смог одурачить испанское правосудие и святую инквизицию. Если это так, то я не позавидую тому, кто станет на пути этого человека. – И кастелян делает короткий жест, призывая палача прекратить казнь.

Глава 10

Щёлкает замок и в дверях карцера показывается голова Алонзо. Он с подозрением высматривает Томмазо, следит за его судорожными движениями, прислушивается к скулежу и сопению арестанта. Наконец, не выдерживает и швыряет на пол миску. От удара несколько вонючих рыбин выпрыгивают из тарелки и скользят на брюхах в сторону узника. Вслед за ними летят сухари. «Жри, тварь!» – кричит он, и дверь плотно затворяется.

Верхний кирпич в дальнем углу двигается. Его расшатали давно – это видно по продольным царапинам инструмента – гвоздя или ложки – которым терпеливо скребли известняк. Но кирпич поддался лишь вчера. Стена выходит во внутренний двор крепости. Щель так мала, что в неё не проходит и ладонь – застревает в широком месте. Но этого вполне хватает, чтобы наблюдать. Едва шаги Алонзо затихают, Томмазо утирает слюнявый рот и перевоплощается в лице: взгляд обретает осмыслённость, внимание и зоркость, скулы подёргиваются в лёгком напряжении; он ловит каждый шорох, он осторожен, словно кошка. Кирпич уходит в сторону. Глаза долго привыкают к свету: вислобрюхие тучи, как льдины в шуге, часто плывут по небу, разбавляя тенями полуденное солнце. Оно купает щербатые стены крепости, ухоженные дорожки и молодые апельсиновые деревья, словно под ярким светилом не тюремный двор, а божия обитель. Из караульного помещения в равелин тяжёлой походкой шаркает надзиратель с кучей свёртков. Он косится на женщин, по-хозяйски развешивающих бельё, и щипает ту, что ближе за тощий зад.

– Вот сейчас мокрой тряпкой да по наглой роже! – кричит она и смеётся.

– Поговори мне! – довольно ухмыляется надзиратель и остальные бабы густо и похотливо смеются.

– Не насытился, Иларио? – Томмазо слышит бархатный голосок, но не видит обладателя. Приходится менять обзор. Говорящей оказывается женщина с покрытой головой. Ослепительно-белый платок сияет на её голове, словно снежная вершина Корно-Гранде. Усевшись сверху плахи, чёрной от запёкшейся крови, она невозмутимо чистит овощи и швыряет их в медный таз. От летящих картофелин и морковей, метко и с шумом попадающих в центр таза, поднимаются фонтанчики.

– А что? – обиделся он. – Я мужик!

– До утра койка ходуном ходила! Дал бы передышку Козиме… мужик! – Опять хохот. Он заставляет Иларио, поджав хвост, скрыться побеждённым.