Помни меня - Фири Макфолен

* * *

Когда мне было лет пятнадцать, мама приколола к пробковой доске на кухне приглашение на заупокойную службу. Умерла моя кузина Дженет, физиотерапевт из Суонси. На конверте было написано: «Празднование жизни такой-то», а внутри были фотографии: Дженет в костюме клоуна на вечеринке, Дженет сидит в байдарке, Дженет поднимает бокал с арбузной маргаритой перед камерой, стоя рядом с подругой. Дресс-код – «краски радуги». Мама послала цветы.

Я помню, как папа раздраженно проворчал:

– Мне не нравится это «празднование», и фотографии каникул, и веселье по поводу смерти. Пусть смерть будет смертью. Она печальна. И ни к чему эти нововведения! Куда это годится: мы в гавайских рубашках будем петь «КУМБАЙЯ МОЙ БОГ КУМБАЙЯ» и веселиться!

– Дженет сама решила, какими будут ее собственные похороны, – сказала мама.

– В таком случае Дженет эгоистична: они же не для нее, не так ли? Это такое событие, когда следует думать о чувствах других людей.

Мама вздохнула, а папа пробормотал что-то насчет того, что идет в магазин и не нужно ли что-нибудь купить, и вышел из комнаты.

Только годы спустя я поняла, что, вероятно, мама не пошла на похороны, потому что знала, как на это отреагирует папа. Действительно ли его раздражали эти жизнерадостные проводы с притопом и прихлопом? Или это был только предлог для них обоих, чтобы не присутствовать на заупокойной службе? Иначе им бы пришлось провести выходные в Уэльсе в обществе друг друга. Может быть, они спорили совсем не о том? Впрочем, как и всегда?

А три года спустя мы хоронили папу, зная, что он не одобрил бы веселье и не был религиозен. От этого было еще тяжелее. По странной иронии, он не подумал о наших чувствах.

Мы выбрали для его проводов стандартный набор: недорогой гроб, служба в церкви, которую папа никогда не посещал (желание мамы, потому что это шикарнее, чем крематорий), затем поминки в соседнем зале, где молодые официанты в белых рубашках и темных брюках подавали горячие напитки из больших канистр и теплое вино, кислое, как укус.

Я так явственно ощущаю ту тошнотворную атмосферу дурного сна, словно это случилось вчера. Казалось, вселенная внезапно накренилась, и не знаешь, как выбраться обратно. Мама и Эстер опознали тело. Меня не было, так как я училась на первом курсе в университете. Обычное утро – и вдруг мама услышала, как он рухнул на пол на кухне. Она бросилась туда и обнаружила, что он лежит ничком в луже кофе. Мне хотелось подойти к одному из этих мужчин с каменными лицами, в белых перчатках, обученных не смотреть в глаза, и, схватив их за серые лацканы, сказать: «Произошла ужасная ошибка. В том гробу мой папа. Смерть случается с другими людьми, но не с моим папой. И, конечно, еще не сейчас. Мне нужно срочно обсудить с ним кое-что, так что заберите его оттуда».

Слово «утрата» приобрело новое значение, либо его значение прояснилось для меня: человек, который меня любил и который незаменим, исчез и забрал с собой наши отношения. Исчез не только папа – исчезли его планы на будущее, его одобрение, его мнение обо мне. Папы нет, а он мне так нужен! Я никогда больше его не увижу? Никогда?

Мы не попрощались.

Я неохотно возвращаюсь к этим воспоминаниям, затем отгоняю их. Это все равно что запихать в буфет слишком много вещей и прихлопнуть дверцу, чтобы они не выпали. И ты знаешь, что это ненадолго: когда ты откроешь дверцу в следующий раз, на тебя обрушится каскад.

Еще один знак, что эти поминки будут скорее в духе кузины Дженет, нежели моего папы – фотографии, которые висят, как флажки, на веревке над баром. На них белокурый мужчина, которому за тридцать, с худым длинным лицом: на Пиках, или в костюме римского центуриона, или в пабах 1990-х. Снимки сделаны, когда еще не фотографировали на телефоны и все мужчины, казалось, носили короткие кожаные куртки и голубые джинсы. Над снимками висит поникший флаг с надписью: «Покойся с миром, Дэнни!»

О нет, он молодой. Просто меня сбили с толку старые фотографии. Это вызывает боль. Когда умирает человек, который прожил долгую жизнь и находится в доме для престарелых или которого одолевают недуги – это одно дело. Я второй раз смотрю на фотографии, и у меня комок в горле. Как бы поздно ни кончились эти поминки и как бы неадекватна ни была моя оплата, я не стану сетовать.

– Мне уже доставать бокалы из коробок?

Я указываю на коробки с бокалами из толстого стекла и на свободный стол, покрытый бумажной скатертью.

– Да, это было бы здорово. Вы еще можете разливать красное и белое вино. – Девлин бросает взгляд на свои часы. – У нас есть около получаса. Они еще болтают возле церкви, служба только что закончилась. Католики, знаете ли. Они любят долгие церемонии.

Я снова смотрю на цветы и теперь вижу слова, составленные из них.

– …«АЙРН БРЮ»? – спрашиваю я.

Девлин тоже смотрит на них.

– Да, Дэн любил «Айрн Брю»[38]. Когда мы вспоминали его любимые вещи, то это были «Айрн Брю», покер, виски и титьки. Но я решил, что похоронная фирма согласится только на первое.

Я смеюсь, но тут же спохватываюсь.

– Примите мои соболезнования, – говорю я, зная по собственному опыту, как мало значат эти слова.

– О, спасибо, Джорджина, спасибо, – отвечает Девлин. Как приятно работать на того, кто помнит твое имя! Это означает: Я знаю, что ты не только мой лакей и что у тебя есть своя жизнь за пределами нашей сделки.

– Так рано, так рано… Но Дэнни никогда не собирался дожить до старости.

– О… – произношу я. – Мне жаль.

Он качает головой:

– Мой лучший друг. Мы познакомились на моей первой работе, на складе. Чудесный парень, знаете, сделал бы для тебя что угодно. Но любил выпить. Всегда под хмельком.

Я чувствую, что Девлин не обидчив, и рискую спросить:

– Он… он умер от алкоголизма?

– И да, и нет. Так нализался, что упал с лестницы и размозжил себе голову. Обильное кровотечение. Доктора сказали, что мало надежды. Во всяком случае, он не был бы прежним Дэном.

– О господи!

– Тридцать три! Так рано!

– Тридцать три! – повторяю я. – Ужасно. Мне так жаль, Девлин.

– Моя невестка умерла год назад в этом же возрасте. На нас так и валится.

Мне оставалось только вздыхать и бормотать сочувственные фразы, но нашу беседу прервал