Записки купчинского гопника - Глеб Сташков

– Он ничего другого не знает, – в двадцатый раз подхватывал Аркаша, и все улыбались.

– Не хотите ли чайку? – спрашивала мама девушки.

– Нам бы пивасика, – говорил Толик, и все опять улыбались.

Иногда мы заводили разговор про мопед. Аркаша включался, а мы радовались, глядя, как девушка-пианистка изнывает от тоски.

Наконец мы собрались на дискотеку. На другой берег Луги. Толмачево расположено по двум берегам. На нашем, дальнем от Петербурга, – деревня. А на другом – поселок городского типа.

На высоком холме построено здание в стиле классицизма. Желтого цвета с белыми колоннами. Зачем его построили – никто не знал, поэтому там проводили дискотеки.

Аркаша решил удивить пианистку. Поехать с ней на дискотеку на мопеде.

В принципе, удивить ему удалось. Пианистка, увидев, мопед, весьма удивилась.

– Это ездит? – брезгливо спросила она.

– Отлично ездит, – соврал Аркаша.

Правильные люди врать не умеют. А вранье – это ремесло, которому нужно долго и усердно учиться. Вранье – это искусство, которое нужно постигать умом и сердцем.

Врать нужно, когда вранье нельзя проверить. Скажем, один мой знакомый уверял, что пробежал стометровку за восемь секунд, только этого никто не видел.

– Пробеги сейчас, – говорили ему.

– Сейчас не могу. После перелома разучился. А в детстве за восемь секунд пробежал.

Как говорится, простенько и со вкусом. Не подкопаешься.

Врать можно, когда проверить вранье сложно.

– На Спартакиаде в Лодейном Поле я пробежал стометровку за восемь секунд. Мировой рекорд – девять и пятьдесят восемь, а я за восемь пробежал. Илья Петрович может подтвердить.

Ну не ехать же в Лодейное Поле искать какого-то Илью Петровича.

Но врать глупо, когда вранье немедленно выползает наружу.

– Я могу пробежать стометровку за восемь секунд.

– Пробеги.

И что остается? Остается только стоять и, как говорили в детстве, обтекать.

Аркаша соврал глупо.

– Отлично ездит, – сказал Аркаша и завел мопед, который, конечно же, не завелся.

Мы стоим. Смеемся. Пианистка хмурится и поджимает губки:

– Лучше бы, – говорит, – вы меня на автобусе отвезли. Оно, – говорит, – проще и сраму меньше.

– Конечно, лучше, – сказали мы и пошли на автобус.

Пока мы ехали в автобусе, случилось чудо. Мопед не просто поехал, но и умудрился доехать до дискотеки.

Аркаша сиял от удовольствия. Пианистка потирала отбитую об раму задницу.

Местная детвора тыкала в мопед пальцами и отпускала колкие шуточки. Предлагала купить мопед за бутылку пива. Показывала, в какой стороне принимают металлолом.

Пианистка делала вид, что она не имеет к мопеду никакого отношения, и пыталась ретироваться, но Аркаша крепко держал ее за руку.

– Смотри, как движок нагрелся, – говорил Аркаша. – Ты потрогай, потрогай.

– Пустите меня, – рвалась пунцовая пианистка.

– Лучше потрогай движок, иначе не отстанет, – сказал Кирилл.

Когда пианистка освободилась, мы угостили ее грейпфрутовым ликером.

Выпив, пианистка подобрела и простила Аркашу. Их отношения были еще столь чисты и благородны, что не предполагали долгой ссоры из-за какого-то мопеда.

Ссоры-то не было, но и отношения как-то не развивались. Они танцевали медляки. Все кругом танцевали, прижавшись друг к другу. Терлись друг о друга потными телами, получая умеренное сексуальное наслаждение.

Аркаша танцевал строго. Одна рука на талии партнерши, во второй руке – ее рука. И расстояние между его грудью и ее скромным бюстом – сантиметров тридцать. Расстояние, разумеется, а не бюст.

После танца Аркаша церемонно кланялся, а она изображала нечто вроде реверанса. Местная детвора продолжала показывать на них пальцами и отпускать пошлые шуточки.

– Действуй, старик, – сказал Кирилл.

– Как? – спросил Аркаша.

– Выпей для храбрости.

Аркаша немедленно процитировал Сократа:

– Пьянство – добровольное безумие.

– Добровольное безумие – это две недели обхаживать девку безо всякого толка.

– Мы замечательно общаемся, – сказал Аркаша. – Нам интересно вдвоем.

– Он у вас дурачок? – спросила буфетчица.

Буфетчица была самой симпатичной девушкой на дискотеке.

– Кого угодно можешь клеить, только не ее, – предупредил меня мой троюродный брат.

Брат жил в Толмачево и знал местные порядки. Я его не послушал. Решил, что обойдется. Буфетчица ушла из-за стойки и сидела с нами за столиком, вызывая раздражение постоянных клиентов. Раздражение, ежеминутно готовое перерасти в нечто большее.

Во-первых, я нарушил табу на буфетчицу. Во-вторых, буфетчица, пересев за наш столик, прекратила отпускать водку и грейпфрутовый ликер. В-третьих, столик, за которым мы сидели и не собирались уходить, был единственным столиком в буфете.

Народ обижался на нас, а Аркаша обиделся на «дурачка». Он хотел возразить, но не знал, что сказать.

Я сказал за него, вспомнив подходящую цитату:

– Нальем! Пускай нас валит хмель!Поверьте, пьяным лечь в постельВерней, чем трезвым лечь в могилу!

– Этот если и ляжет в постель, то один, – засмеялась буфетчица. – Так до могилы один и проваляется.

Аркаша не выдержал. Он готов был сносить наши издевки. Издевки местной детворы. Но вынести насмешки симпатичной буфетчицы Аркаша не смог.

– Иной раз не грех позволить себе толику безумства, – сказал Аркаша и хлопнул ликера, после чего потребовал водки.

Дальнейшее не нуждается в описании. Как всякий трезвенник, Аркаша быстро захмелел, не понимая этого. Ему казалось, что он остроумен и вальяжен.

– Ничего страшного, – сказала пианистка, когда дискотека закончилась. – На самом деле он хороший. Просто развезло беднягу с непривычки.

Несмотря на сочувствие, пианистка старалась держаться от Аркаши подальше. На ее беду, держаться поближе к нам было еще хуже. У нас начались неприятности. Из-за буфетчицы.

На выходе нас окружила толпа молодых людей. Не шибко большая толпа, но для нас – достаточная. Пианистка упорхнула в неведомом направлении.

– Поговорим? – предложили молодые люди.

Вопрос не предполагал отказа.

– Это человек, видевший смерть, – зачем-то сказал я, указывая на Толика.

– Сейчас он увидит еще одну смерть. Твою, – сказал бритый наголо человек.

– Погоди, – вмешался другой человек, тоже бритый наголо. – Это же Толик.

– Вовик! – воскликнул Толик, и трудно было понять, чего в его голосе больше – восторга или испуга.

– Толик! – закричал второй бритый, и в его голосе определенно содержался беспримесный восторг. – Братва, это Толик! Мы с ним на День ВДВ бухали.

Десантник Вовик заключил в объятия спецназовца Толика.