Лиюшка - Зоя Прокопьева

— Что же делать? — говорила она. — Ведь счастья на всех все равно не хватит.

Светило солнце. В ветвях берез отчаянно пели пичуги. Цвели кусты, пахнущие антоновкой. Роились пчелы. Млела трава под солнцем.

Он еще не чувствовал вялости в теле, был возбужден и радостен.

— Аннушка, ну иди ко мне!

— Ты что, а люди вдруг? — слабо отбивалась она, а потом затихала у него на руках.

…Кедрин отошел от окна, трудно вздохнул и снова принялся разбирать на столе бумаги, подписывать.

Кое-где лед просел и над ним ломко блестели лужицы. Можно было запросто влететь в какую-нибудь забитую шугой полынью. Но Владька об этом не думал. Мчали они вдвоем на мотоциклах напрямик по озеру к водной станции, в яхтклуб завода.

Скорость! Ветер! И жаворонок над головой, и огромные поля с черными проплешинами, на которых кое-где уже робко проклевывалась первая зеленая травка пырея. А на зубчатой кромке льда, подтаявшей с берега, красноногие бакланы. Гвалт. Хохот. И слепящее солнце.

У Владьки кружится голова от весеннего воздуха, простора и счастья. Он то и дело переключает скорость, слышит звонкое хрупанье ноздреватого льда под колесами, задирает ноги, чтоб не замочить, но это уже бесполезно. В ботинках вода, штаны до колен мокрые — провалился у берега, когда въезжали.

Берегом и дорогой не проехать. Снега еще рыхлые и глубокие. Добраться до яхтклуба можно только по озеру. Снег, какой был, со льда еще зимой сдуло.

Толька Кравцов затормозил. Впереди, у водной станции, от берега отнесло лед. Остановились. Слезли. Повели мотоциклы вдоль полыньи, в сторону блекло-желтых камышей — там лед еще цел.

Вода волнует застоявшимся запахом сгнивших водорослей, рыбы и талой земли, снега. Выбрались на каменистый берег. Разожгли костер. Владька сходил через дорогу к стогу и принес охапку жесткой соломы. Раструсил у костра. Сели. Стали разуваться и сушить носки, ботинки. Толька вытащил кисти, банку краски для своей яхты и бутылку вина.

— Что-нибудь перекусить есть? — спросил он.

Владька молча вытащил из сумки бутерброды с колбасой. Ему не очень-то хотелось пить с Толькой. Он его презирал. Еще в прошлом году, весной, они втроем поехали на дюралевой лодке на чаечный остров за бакланьими яйцами. Разыгрался ветер. Сломалось весло. Спасжилет рыл у одного Тольки. А Толька позеленел от страха и по-кошачьи вцепился в плечо Владьки. И когда они оба упали в воду, Кравцов вместо того, чтобы надуть жилет, взревел и закричал маму. Третий — Валера Козлов, худенький, плохо умеющий плавать, дотянулся с кормы и стукнул кулаком по голове Тольку. Тот обмяк и отпустил Владьку.

— Вытряхни этого слизняка из спасжилета, пусть тонет, — сказал Козлов.

— Жалко.

— А чего мельчить русскую породу.

— Брось смеяться, — сказал Владька из воды. — В лодке уже вода. Нам не залезть — перевернем. Ты, Валера, держись. Тебя вместе с лодкой выкинет на берег. Тут километра два. А я попробую доплыть с этой кулемой. А ну, рыцарь, надувай жилет! Плыви впереди…

Остались живы. Сегодня Владька остановился у тракта в деревне купить сигарет. Зашел в магазин — там Кравцов.

— Ты, куда, Кедрин?

— На водную, загорать.

— Я тоже. Поехали вместе.

— Ну, поехали, — нехотя согласился Владька.

— Ты куда думаешь сдавать?

— В ЧэПэИ.

— А я в авиаучилище. Отец обещал пристроить. Батю у меня уважают, — комэскадрильи был.

— Ну из тебя летчик… Хвосты разве обтирать от пыли…

— А что я?

— Мне не жалко. Можешь и в космонавты проситься. Даже в разведчики.

— А что я?

— Мне не жалко. Только если б довелось, я бы с тобой не пошел…

— Да иди ты…

Владька развернул мотоцикл и поехал. Кравцов за ним. Обогнал. Помчал с олимпийской скоростью. Доволен. «Достижение, — думает Владька. — Дурак». И уже не дает себя обогнать. Издевается. Подпустит и умчит. У Тольки глаза — «лампочки». Боится выжать больше ста… Потом Владьке надоело. Пристроился сзади. Так и доехали до водной станции…

— На, выпей, — говорит Кравцов и подает стакан.

— Не хочу.

— Чего ты? Я ведь ем твой бутерброд. Зазнаешься?

— Нечем пока.

— Брось. Все мы человеки. На, испей. От простуды.

— Да изыди ты.

— Зазнаешься?

Владька взял и выпил. Холодное. Горькое.

— Ты чего сегодня с яхтой будешь делать? — спросил Толька, хлопая от дыма белобрысыми ресницами.

— Днище шкурить.

— А я думаю покрасить. Как только лед сойдет, сразу же сброшу на воду. Поставлю паруса. А-ах.. Ты Алю Чернову знаешь?

— Знаю.

— Просится на яхту.

— Из красивых девчонок яхтсменов не получается — быстро замуж выскакивают, — сказал Владька, вспомнив о Файке.

Файка сама написала ему записку. Встретились. Сходили в кино. У Файки зимой и летом смуглое лицо, зеленоватые мечтательные глаза, русые, короткие волосы хаотически падают на высокий лоб. Владьке охота поцеловать тугие, потрескавшиеся губы Файки, но, когда это будет, он еще не знает.

— Она что, тебя любит?

— Кто?

— Ну, Алька.

— Прямо. Ей мой брат приглянулся. А брат любит Римку — стюардессу с ребенком. Хохма! А мне что-то никто не нравится, — сплюнул, — свяжись с бабами…

— Ну, тебе это не грозит.

— А что я?

— Быстро поймут и бросят.

— Да иди ты…

— Некуда.

— Брось, это ж поговорка, — сказал Толька, подкидывая в костер соломы.

— Ага.

— У тебя носки как? У меня подсохли.

— У меня тоже.

— Поехали на водную?

— Поехали…

Яхты лежали в сарае вверх днищами, как большие рыбины. Несколько ребят возились у яхт, видимо, пришли пешком. Один обжигал краску с днища паяльной лампой. Владька поздоровался со всеми и принялся за работу. Потом организовали перерыв и футбол. Играли на проталине у берега, на мокром песке.

Возвращались домой затемно… Ехать на мотоциклах по озеру никто не решился. Пошли вокруг озера пешком по снегу до тракта.

Озеро проехали благополучно. Но у деревни нарвались на автоинспекцию. Тольке хорошо — восемнадцать есть. У Владьки даже прав нет. Рано еще. Толька затормозил, а Владька прибавил газу и рванул. Оглянулся. Милиционер прыгнул в седло мотоцикла и за ним. Ну, кто — кого? Владька видел, что поспешал за ним пожилой дядя. Значит, долго гоняться не будет. Надоест. И прибавил еще скорость. С тракта свернул в деревню. Из деревни в лес. В лесу темно. Спрятался в соснячке, стал выжидать. Мотоцикл протарахтел мимо. Владька увидел промелькнувшую фуражку и внутренне сжался. Зачем убегал? Дернул какой-то бес, и вскипела кровь. Убегал он от милиции много раз. Отец не знал этого. Отец даже не знал, что сын ездит на мотоцикле. Права на вождение мотоцикла и машины были у Андрея. Подводить отца не хотелось и все-таки…

«А может, все правильно. Зачем няньки? Ведь отец учился и кормился и заботился о себе сам. Родители жили бедно. Шестеро детей. Один из них во чтобы то ни стало хотел учиться. Он запасал на житье себе летом, ловил петлей рябчиков, приносил домой в мешке. Общипывал и солил в бочонок. Зимой мать жарила соленых рябчиков, стряпала и морозила пельмени и он увозил в мешке с собой в город, в общежитие института. Кормился этим, подрабатывая ночами… Теперь директор».

Владька тихонько, опасливо вывел мотоцикл и повел его к дороге, по еще твердой снежной лыжне, прижимаясь к тени соснового леса.

Андрей приехал днем. Дома никого не оказалось. Поставил у двери чемодан, повесил на ручку двери сумку с подарками и, взяв в обе руки несколько самых крупных апельсинов, пошел к тете Наташе за ключом.

Тетя Наташа два раза в неделю убирала в их квартире. Жила она с дочкой и внучкой на первом этаже в маленькой квартирке. Дочь работала стрелочницей, была робкой и безвольной, сходилась и расходилась с мужем в дни ее получки.

Тетя Наташа получала небольшую пенсию, потому что всю жизнь работала в колхозе, и только 10 лет на заводе, — уборщицей. Теперь же ей приходились подрабатывать — мыла подъезды и убирала в квартире Кедриных. Она полностью содержала на свои доходы шестилетнюю внучку Настеньку, потому что не хотела унижаться и получать алименты с зятя.

Увидев Андрея, она засуетилась:

— Слава те, господи, Андрюша приехал! Настенька, беги посмотри на него — какой сокол! Гостинчик тебе привез с юга. Раздевайся. Чай пить будем.

— Спасибо, тетя Наташа. Как у нас дома?

— Дак что у вас дома? У вас — не у нас — все хорошо. Отцу бы вот жениться надо, а то днюет и ночует на заводе. Владик все мотается — где-то паруса ставит. А дома все пленки крутит, как от мартовских котов, спасу нет… Соне вот моей все не находится человек хороший — нет нашему брату счастья. Мучится с этим Мишкой, град бы ему на голову, прости, господи.

Андрей стал играть с Настенькой, представляя себе ее мать Соню, маленькую женщину, с несмелыми серыми глазами, которой был нужен человек хороший.