Лиюшка - Зоя Прокопьева

Из дома выскочила румянощекая девушка, тоже с косой, похожая на Валю, рослая, загорелая, кинулась к ней, закружила на месте.

Павел Иванович смущенно стоял в стороне.

Женщина цепко оглядела его с ног до головы, дернула Валю за платье:

— Не зять?

— Это Павел Иванович. Вместе отдыхаем. Вот… Со мной пешком шел. Знакомься.

Женщина пригладила волосы, чуть седые, спрятала руки под передник на животе, поклонилась степенно:

— Анна Егоровна.

— Павел Иванович.

— Молодцы, что приехали. Сейчас мы вам баню сготовим с дороги-то. Евгения, живо! Витюшка, Витюшка, Валя приехала!

— Ура-а! Куропатка приехала! — послышался из дома бас, и выбежал парень в одних спортивных штанах, высокий, светловолосый. — Ну, куропатка, дай я тебя обниму. — Схватил Валю, потискал, приподнял и бережно опустил.

— Витька, Витька, сдурел! — хохотала Валя и крепко обнимала брата за шею. — Медведь! — оттолкнула его, оглядела. — Ух, как ты вымахал за два-то года! Витька повернулся к Павлу Ивановичу.

— Простите, я — Виктор, здравствуйте!

— Здравствуйте, Виктор! — сказал Павел Иванович, радуясь встрече и этим людям, видимо, жившим очень дружно и весело.

— А это мои однокурсники, друзья: Леонид Ступин и Яша Фальков, — сказал Виктор, кивнув на крыльцо. Там стояли два парня, тоже в спортивном, тоже рослые, один с модной черной бородкой, другой с русым ершиком, в очках. Оба с любопытством посмотрели на Валю, отвели взгляд, кивнули Павлу Ивановичу и снова, как по команде, уставились на гостью.

Виктор распахнул ворота, отнес на обвязку амбара сети из коляски.

— Я за батей на ферму. — Включил зажигание, схватил мотоцикл, как быка за рога, вытащил за ворота, сел и лихо рванул с места.

— Ах ты батюшки, Витюшка-то уехал! Яша, голубчик, заруби хромую утку, — попросила Анна Егоровна.

— Может, вон Ленька?

Ленька уничтожающе глянул на Яшку, степенно, как и подобает бородачам, спустился с крыльца, взял топор и пошел в угол двора.

— Павел Иванович, пойдемте в огород, там, наверное, дыни есть, — заговорщицки прошептала Валя и, взяв его за руку, повела за собой.

— Жень, тебе дров наколоть помельче? — спрашивал кто-то за плетнем.

— Нет.

— Да ты не злись, Жень?

— Я не злюсь. С чего ты взял?

— Слышь, Женя, этот профессор вам тоже родня?

— Прям уж и профессор! С чего ты взял?

— Глаза умные.

— У собак тоже умные…

— Ну вот, темнота. Я тебе уже сколько раз говорил: брось ты свой курятник. Езжай учись.

— Не. Не поеду. Скучно в городе. Все куда-то торопятся, толкаются. Духота. Грохот. Не. Не поеду. Выйду замуж за какого-нибудь пастуха-пьяницу и буду курей разводить. А что, скоро курятник раз в десять больше построят!..

— Слышь, Жень…

— …Вот смешные, — сказала Валя. — Мне Витька писал, что сестренка влюбилась в этого студента бородатого. А он в нее — нет.

— Молодость! — сказал Павел Иванович. — Все пройдет.

— Какая молодость? Это дурость! Я тоже шестнадцати лет влюбилась в нашего агронома. Все девки в него влюблялись, ну и я тоже.

Валя наклонилась над дынной ботвой, сорвала дыню.

— Давайте нож!

Сели на огуречную грядку.

«Все пройдет, как с белых яблонь дым…» — вспомнилась есенинская строчка. — И у меня скоро все пройдет, разъедемся, — подумалось ему.

Он взял протянутый Валей ломтик дыни.

— Валя, сколько тебе лет?

— Двадцать шесть.

— Серьезно?

— Да, а что?

— Я думал лет тридцать с лишним.

— Ну что вы?! Когда мне будет тридцать, моему Валерке уже пойдет двенадцатый.

— А мне уже тридцать пять… — вздохнув, сказал Павел Иванович.

Где-то мычали коровы. Позванивал колокольчик. По улице протарахтела телега. Издалека приближалось жужжание мотоцикла. Горький дым обволакивал деревню.

— Павел Иванович! Идите с ребятами в баню, — крикнула Анна Егоровна.

После бани Анна Егоровна поднесла ему кружку домашнего пива. Он удивился самодельной полированной мебели в доме, телевизору, книжной полке, самодельным мягким креслам, с резными подлокотниками, кухне с водопроводом и резным лавкам, тоже отполированным под красное дерево, вокруг раздвижного стола.

Потом, уже затемно, Витька привез отца. Когда тот умылся наскоро и переоделся, Павел Иванович увидел молодого мужчину в сером лавсановом костюме, в белой рубашке, сильно загорелого, светловолосого, с короткой стрижкой. «Ребята обсовременили», — подумал Павел Иванович.

— Степан Петрович, — отрекомендовался хозяин. — Пойдемте покурим, пока на стол собирают.

Павел Иванович согласился.

— Значит, вы вместе отдыхаете с моей дочерью?

— Вместе.

Он провел Павла Ивановича в комнатку с открытым в сад окном, с низкой кушеткой, обитой зеленым, и головой лося на стене, мастерски вырезанной из дерева.

— Ваша работа? — спросил Павел Иванович.

— Моя. Балуюсь вечерами.

— Великолепная голова!

— Ну бросьте! Разве это великолепная? Завтра, если у вас будет желание, я покажу одну вещичку. Может быть, я пристрастен… Но она мне самому нравится…

Павел Иванович понял, что перед ним художник, каких все меньше и меньше на Руси. Ведь резьба по дереву становится такой же диковинкой, как русская тройка.

Позвали к столу.

Ребята приоделись в белые рубашки и настраивали магнитофон. Женя и Валя помогали матери расставлять тарелки. И снова Павел Иванович удивился резному деревянному кувшину на белой скатерти, и пузатому самовару, и льняным салфеткам с петушками в уголках.

Все уселись за стол. Пошли тосты, усиленное потчевание Павла Ивановича, разговоры, танцы. И вот уже кто-то на кого-то шикнул, выключили магнитофон, хозяин запел:

Из-за острова на стрежень,На простор речной волны,И-эх, выплывают расписныеСтеньки Разина челны…

Поддержала Анна Егоровна, подпели ребята один за другим. Виктор принес гитару, и полилась могучая песня, много раз слышанная Павлом Ивановичем, но тут всколыхнувшая душу ему совсем по-новому. Казалось: несет его не челн по реке, а тройка, степью, по белым снегам-сугробам несет, и он не может остановиться, и бьется сердце, мечется, вырваться хочет…

Потом, за полночь, Павел Иванович вышел на улицу и сел у амбара за поленницу дров.

Где-то совсем рядом свистели сверчки. Было слышно, как ворчали во сне куры. Вздыхала корова. Прошли Яша с Ленькой. Приставили к амбару лестницу и залезли на сеновал. Повозились там.

— Лень, как тебе Витькина сестра?

— Сила!

— А Женька?

— В свояченицы сойдет!

— Она ж по тебе сохнет!

— Пусть сохнет!

— Дурак-человек!

— Она еще десятерых полюбит. У нее же ума нет.

— А у тебя есть?

— Есть.

— Сократ…

Помолчали.

— Лень…

— Что?

— А этот дядя, что с ней приехал, на журавля похож.

— Похож.

— Лень…

— Ну?

— Что-то Витьки долго нет.

— На сестру смотрит.

— А чего он на нее смотрит?

— Сходи, спроси.

— Лень…

— Да чего тебе?

— А она мне нравится!

— Кто?

— Валя!

— У нее двое детей.

— Ну и пусть!

— Сделай завтра предложение, а сейчас спи, у меня звенит в голове.

— Это от ума.

— Иди ты…

Павел Иванович сидел и смеялся. Потом стал думать о работе о разросшемся саде, об озере и огромной щуке в нем. Щука плавает у самого валуна, словно знает, что ловить ее все равно никто не будет.

Павел Иванович не спал всю ночь. Ему виделась в окно луна, жизнь на ней и его лаборатория, а оттуда чуть приблизившееся лицо Вали.

На рассвете тихонько подошла Валя.

— Павел Иванович, поехали на охоту?

— Поеду. Сейчас?

— Одевайтесь. Я вам принесу фуфайку и сапоги резиновые. — Он приподнялся и потянул ее за руку.

— Господи, дверь же открыта, — прошептала она, теряясь и отворачивая лицо от его жадных, горячих губ…

Выехали затемно. Витька вел мотоцикл, Валя и Женя сидели в люльке с узлом провианта, Павел Иванович сзади. Ребята ехали следом на «Яве». Вскоре остановились у болотца, у шалашика. Женщины наскоро сделали охотникам бутерброды с колбасой, а сами решили остаться и сварить часам к десяти завтрак.

Павлу Ивановичу дали старую двустволку. Он легко шагал с ребятами по мокрой осоке. Ему просто нравилось ходить с ружьем, подсматривать повадки птиц, зверей.

В камышах крякнула и хлопнула крыльями утка. Витька стал пробираться по кочкам к воде. Только ступил в воду — проснулась стая, загомонила и с отчаянным шумом взлетела.

— Пуганые, — тихо сказал Яша, протирая запотевшие очки.

— Ничего, — успокоил Ленька. — Без дичи не придем.

Чуть-чуть развиднелось. Жидкая тучка выронила немного дождика и растаяла. День просыпался. Над головами охотников низко пролетела в мокрый тальник сорока и затрещала там. Ленька вскинул ружье.