Командир подлодки. Стальные волки вермахта - Гюнтер Прин

В канале мы погрузились для дифферентовки. Я был на центральном посту. Посты доложили:

– Чисто для погружения.

Торпедная команда сообщила:

– Все чисто.

Последовала команда:

– Погружение.

Затем внезапный крик из торпедного люка:

– Рыба.

Я побежал на нос. Торпеда выскользнула из аппарата и высовывалась из люка. Четыре человека, задыхаясь от напряжения, пытались затолкнуть ее обратно. Ясно было, что долго держать ее они не смогут. Вес торпеды оттеснял их назад шаг за шагом. Если корма наклонится хотя бы на несколько градусов, снаряд проскользнет в люк, раздавит людей и разнесет лодку на куски. Я бросился назад.

– Рыбка выскользнула! – прокричал я вахтенному.

Он понял. Зажужжали штурвалы горизонтальных рулей. Вернувшись к торпеде, я толкал ее всем своим весом. Лодка медленно ложилась на ровный киль, и также медленно, дюйм за дюймом, торпеда скользила обратно в аппарат, пока наконец крышка не закрылась за ней металлическим кольцом.

– Как это случилось? – спросил я.

Унтер-офицер стоял передо мной мокрый от пота. Вены на его лбу вздулись как веревки.

– Не знаю, сэр. – Он задыхался. – Я чистил торпеду и закрыл замок, но думаю, болт заело.

– Вы доложили о готовности к погружению преждевременно?

Он сжал губы.

– Да, сэр, – произнес он почти беззвучно.

Когда я доложил об этом командиру, он послал за унтер-офицером и вздул его до полусмерти. Позже за завтраком он сказал совершенно равнодушно:

– Это одна из многих неприятностей. Как-никак подлодка – не богадельня для престарелых.

В походе было много инцидентов. В Бискайском заливе мы попали в тяжелейший шторм из тех, что мне довелось испытать на подлодках. Когда я стоял на мостике, завернувшись в тяжелый плащ, небо казалось свинцово-серым, а море черным, как чернила. Лодка с трудом пробивалась через шипящие волны, дождь кнутом стегал наши лица. Время от времени волны захлестывали корабль, и мы оказывались по пояс в ледяной воде. Но это было только начало. Море вставало перед нами все выше, все более угрожающе, темное, испещренное полосами пены, потом обрушивалось на нас со всей силой водопада. Мы надели спасательные пояса и прикрепили их к поручням. Командир стоял впереди на боевой рубке, наклонив голову и сжимая поручни руками. Казалось, он, как бык, нападает на волны. Работали дизели. Каждый раз, как мы взлетали на гребень волны, винты крутились в воздухе. Гладкая стена воды встала перед нами выше, чем раньше, и мы исчезли под водой. Когда мы снова поднялись, отплевываясь и откашливаясь, один человек пропал. Старшина на мостике. Крепление его пояса сломалось, и его кинуло на поручни, как мокрый купальник. Одним прыжком командир бросился к нему и схватил за шиворот. Старшину с двумя другими отправили вниз, мы с командиром остались одни на рубке. Высота волн увеличивалась. Временами они были настолько высоки, что над водой показывались только головы людей на мостике. У нас не было выбора, надо погружаться. В следующий миг затишья мы нырнули в люк боевой рубки. В лодку хлынули потоки воды. Включили водоотливной насос и, наконец, погрузились. Чем ниже мы опускались, тем становилось тише, пока не стало слышно ничего, кроме шума лодки и высокого воя электромоторов. Много часов мы плыли под водой, а когда поднялись на поверхность, шторм стих. Утро было серое.

Темный испанский берег круто поднимался перед нами. Не было видно ни огонька, только луна сияла сквозь рваные облака. Штурман ругался, так как не мог определить наше положение. Только и мог сказать, что мы где-то между Бильбао и Сантандером. Мы начали патрулирование, крейсируя между Пезажасом и мысом Финистер. Море было пустынным, хотя мы заметили несколько облачков дыма за горизонтом. Земля лежала темная и молчаливая, только когда ветер дул с берега, до нас доносилась отдаленная стрельба. Эти звуки будоражили кровь и пробуждали желание всякого настоящего солдата быть там, где сражаются. Но время еще не пришло. Только однажды война подошла к нам так близко, что мы почувствовали уверенность, что втянемся в нее. Это было у Бильбао.

Сигнальщик закричал:

– Два военных корабля по носу слева!

Командир и я были на мостике. Мы узнали крейсер «Адмирал Седейра» и эсминец «Беластро», корабли Франко, идущие к нам на полной скорости. Огромные волны пенились у их носов. Глядя на них в бинокль, мы увидели, что их пушки медленно поворачиваются к нам.

– Возможно, они принимают нас за республиканцев, – сказал командир.

Ситуация была сложной. Я посмотрел на Хартмана. Что он собирается делать? Если мы изменим курс, они примут это за отступление и откроют огонь. Если мы пойдем на сближение, они решат, что мы атакуем. Если мы погрузимся, они забросают нас глубинными бомбами.

– Стоп оба двигателя, – приказал командир.

Мы легли в дрейф и покачивались на волнах, подняв флаг. Прожектор сигналил с трехсекундными интервалами: «Немецкий, немецкий, немецкий». Напрасно. Они продолжали идти вперед.

– Становится жарковато, – сказал я, проводя пальцем под воротником.

Командир засмеялся. Дула их пушек смотрели прямо на нас, но, когда мы были около полутора миль, корабли повернули и пушки вернулись в обычную позицию. Они проплыли мимо нас, приспустив флаги в приветствии.

Глава 9 ПЕРВЫЕ БОЕВЫЕ СХВАТКИ

Я получил первую команду осенью 1938 года. Наконец я был капитаном собственного корабля. Я поехал в Киль в декабре и встретился с капитан-лейтенантом Собе, командующим флотилией, на плавбазе «Гамбург». Он принял меня в своей каюте.

– Вы уже видели свой корабль?

– Нет еще, сэр.

Он улыбался, а острые серые глаза изучали меня.

– Познакомились с командой?

– Нет.

– Ну, тогда вам лучше пойти и посмотреть на них.

Мы пожали друг другу руки, выкрикнув «Хайль Гитлер!», и расстались. Мой корабль еще стоял на верфи, где велась последняя доводка. Это была прекрасная лодка с плавными линиями. Я поднялся на борт и, сгорая от гордости хозяина, проверил каждую мелочь от носа до кормы, потом зашел к старшему лейтенанту и приказал назначить командирскую проверку на десять часов следующего утра.

День был ясным и солнечным. Поднявшись на квартердек, я испытал удивившее меня чувство волнения при мысли о первой встрече с командой. На палубе стояли тридцать восемь человек, с которыми я разделю жизнь в течение следующих нескольких лет. Будут ли они хорошими или плохими в мире или, если случится, в войне. Я увидел их построенными в два ряда. Резко прозвучала команда:

– Смирно! Равнение налево!

Вахтенный офицер отрапортовал:

– Команда построена! Докладывает старший лейтенант Вессель.

Это был широкоплечий человек с мрачным серьезным лицом. Я вышел вперед, прокричал: «Хайль Гитлер!», они проревели в ответ: «Хайль Гитлер!» Я часто обдумывал, что скажу моей первой команде. Но теперь, когда я стоял перед ними, я просто сказал:

– Через несколько дней мы станем новой единицей германского военно-морского флота. Прошу всех четко выполнять свои обязанности, а я буду выполнять свои. Если мы все будем так делать, все будет в порядке.

Я прошел вдоль строя, спрашивая имя и должность каждого члена команды. У большинства были молодые свежие лица, жизнь еще не оставила на них следов. Несколько лиц произвели на меня особое впечатление. Это были Эндрас, первый офицер, маленький, спортивный, Спар, штурман, сильный, хорошо владеющий собой. Запомнились широкое добродушное лицо Густава Бома, главного механика, любопытство в глазах помощника инженера Хольштейна, проницательность Смичека и открытое одобрение Лудеке. Я говорил со всеми и старался понять, что они за люди. Но это было в лучшем случае только угадывание: качества людей не проявляются полностью нигде, кроме работы или в опасности.

Следующей весной мы провели несколько пробных походов сначала в заливе, потом в Балтийском море. Я начал узнавать своих людей. Конечно, они не годились для парада, но были каждый на своем месте, а их сердца наполнены духом приключений и энтузиазма, который они проявляли при любой возможности. Все они были добровольцы и надеялись, что жизнь на подлодке интереснее, чем служба на надводных кораблях.

В начале августа мы ушли в Атлантику на широкомасштабные маневры. Международное напряжение усиливалось, и многие ожидали, что ко времени нашего возвращения начнется война. Маневры прошли успешно. Погода была прекрасная: ясные летние дни, едва заметное волнение моря, звездные ночи. По возможности мы слушали радио из дома. Это давало странно приятное чувство – слышать голос диктора, идущий за тысячи миль. Но новости были серьезными, пахло войной. Тренировки, которые мы начинали с таким энтузиазмом, перестали иметь значение, люди появлялись расслабленные, небрежные. Свободные от вахты лежали в своих койках и обсуждали политику. Неустанно выступал Густав Бом. Слова его были проникнуты мудростью. Но в глубине души мы не верили в возможность войны, по крайней мере большой войны, потому что мысль о народах, вцепившихся в глотку друг другу, казалась слишком невероятной.