Переписка - Рашид ад-дин

должности, которая является пределом должностей к добродетели для государственных деятелей и искателей чинов и высоких званий. |л. 10а| И среди современников и среди близких друзей мы сделаем его [предметом] зависти, достойным всеобщей зависти живущих. Намерение наше заключается в том, чтобы, удостоив его чести пожалования [со своего плеча], препоручить ему ишрафство{47} над страной Иран{48} от границ реки Амуйе до последних пределов Рума и берегов реки Синд и отдаленных стран Мисра[146] и государств Большой и Малой Армении и Диар Рабий{49} до вилайета Балджуман и крепости Уник{50}, чтобы эмир Сутай и ходжа Таги{51}, которые [оба] являются эмирами тумана, не могли бы протянуть руку узурпации и господства в этом вилайете. [Мы назначаем его] с тем условием, чтобы он сам присутствовал при нашем подобном небосводу дворе, а каждый вилайет из тех вилайетов, о которых было упомянуто, поручил тому, кому захочет из числа своих братьев, наибов и нукеров (сообразно с их возможностями) и не допускал, чтобы тюрки тех краев обижали ра’ийатов этой страны».

Раб шахских чертогов Рашид поцеловал губами уважения подножие царского трона, надел халат служения и самопожертвования и сказал стихи:

Я был пылинкой — и я стал солнцем,

Я был каплей — и я превратился в море,

Хвала [божьей] милости, что благодаря службе шаху

Я получил власть в этом мире.

|стр. 18| Благодарение господу, что с божьей помощью

Я превратился в правителя счастливого царства.

[Государь] — да сделает Аллах вечным царство его и его правление! — когда увидел, что ничтожный раб и самый младший из слуг изящно изъясняется, воздавая благодарность за благодеяние, и раскрывает красноречивые уста, выражая в изящных словах непоколебимость сердца в любви к государству, изволил приказать, |л. 10б| чтобы как можно скорее написали оба эти указа совершенно определенно и крайне красноречиво. [Я, ничтожный] раб, когда увидел место восхождения звезды своего счастья озаренным солнцем благосклонности ильхана и нашел сад своей цели и желания зазеленевшим и цветущим [под] дождем [из] облака благодеяний хакана, из-за крайнего ликования и предельной радости тотчас же приказал панегиристу, т.е. маулане Шараф ад-Дину Вассафу{52}, чтобы он написал два царских ярлыка и два царственных указа, содержащих мудрость, [подобную мудрости] Лукмана, и красноречие, [подобное красноречию] Сахбана, и чтобы дал в этих указах, которые являются добрым известием о победе и триумфе, полное и совершенное списание этой милости, [подобной] которой никто из властелинов не оказывал никому из [своих] рабов.

Теперь надлежит, чтобы этот сын[147], возрадовавшись этим известиям, считал покровительство ра’ийатам в числе необходимых [дел] и чтобы в благодарность за то, что день ото дня счастье мое увеличивается и умножается, не был [бы] невнимателен к положению обиженных и оскорбленных.

Да будет мир над первыми последователями!

Написано в ша’бане 690 г. [х. — сентябре—октябре 1291 г. н.э.], в городе Султанийа{53}.

№ 8

ПИСЬМО К НАИБАМ КАШАНА ОТНОСИТЕЛЬНО ПОСТОЯННОЙ ПЕНСИИ{54} СЕЙИДУ АФЗАЛ АД-ДИНУ

Да ведают наибы Кашана, что в настоящее время сейид Афзал ад-Дин Мас’уд — да продлит Аллах его сейидство и да будут успешны его намерения и стремления! — прибыл в Главную Орду и доложил: из-за величины семейства |л. 11а| и ничтожности состояния не очищено место, где я питаюсь, и недостаточно [у меня] сил для того, чтобы заработать средства к существованию. |стр. 19| Я не получаю дождя [милости] ни из какого облака и не извлекаю блага ни из одного моря. Поскольку управление людьми и бразды [правления] жителями мира находятся в вашем владении и в вашей власти, я изложил лишь одно из ста и немногое из многого о положении этого несчастного и истории этого обиженного.

Согласно усиленной просьбе этого почтенного, который является основой квинтэссенции человеческого рода и наиболее знатным и родовитым [среди] населения мира, [и поскольку] великодушию великих везиров и знаменитых эмиров не подобает, чтобы во время их правления великие сейиды и благородные [и] почитаемые [люди] были опечалены бедностью и лишениями, последовал наш величайший приказ, чтобы ежегодно из налоговых [сумм] Кашана [сейиду Афзал ад-Дину] вручалось две тысячи золотых динаров. И пусть не требуют каждый год нового указа и сделают так, чтобы [к нам] возвратилась благодарность.

Занявшись из-за полного успокоения служением богу — да возвеличится дело его и да усилится власть его! — во время моления он помянет нас добрыми молитвами, и пусть [тем самым] для нас будут достигнуты постоянные моления и вечные похвалы. Несомненно, что ни у одного живого существа ни из тюрок, ни из таджиков, ни далеких, ни близких, не будет силы для изменения и простора для переделки нашего приказа.

Надлежит, чтобы этот подарок ему считали постоянной пенсией и вечным даром. «А кто изменит это после того, как слышал, то грех будет только на тех, которые изменяют это. Поистине, Аллах — слышащий, знающий»[148]. И да будет проклят всеми — Аллахом, его ангелами и |л. 11б| людьми — тот, кто будет стремиться его отменить.

Пусть все поступают согласно этому и когда [представленный им документ] будет украшен знаком нашей ал-тамги{55} — верьте. Мир вам!

№ 9

ПИСЬМО К СЫНУ, ЭМИРУ МАХМУДУ, ХАКИМУ КЕРМАНА, С ПРЕДПИСАНИЕМ НАСЕЛЕНИЮ КЕРМАНА

Пусть знает дорогой и почитаемый сын Махмуд — да продлит Аллах его жизнь! — что со времен падишаха Газана — да осветит Аллах могилу его! — город Керман находится в зависимости от нас. И уже некоторое время, как и население, и ра'ийаты, и поселившиеся там, и знатные, и большинство |стр. 20| знаменитых [людей] той стороны носят на челе знак служения нам, на шее — ожерелье наших милостей, а на языке [у них] — благодарность за наши добрые дела. С нашей же стороны доброта заботливости и попечения о них не достигают той степени и [того] размера, каковы они в пределах [наших] дум и в средоточии [нашего] понимания. В настоящее время, как слышно, по причине дороговизны съестных припасов и недостатка зерна они стали слабыми, подобно волосу, и тонкими, подобно тростинке, обратились в слушателей слова: «[Да поклоняются Господу сего дома], питающему их [во время] голода»[149], превратились в тонущих в море скудости и горящих в огне нужды, а [испытываемые] ими трудности достигли крайней степени и [самой] высокой ступени. В