Позывной: «Варяг». Спасти Севастополь! - Валерий Большаков

Рядовых японцев отбрасывало к стенке, лишь один из них успел выстрелить, да мимо, а вот Иван не промахнулся – пуля снесла косоглазому полголовы вместе с кепи.

Резко пригибаясь, Сунагава бросился вон, но выстрел из «вальтера» догнал его и бросил на тяжелую дверь из катаного стального листа, прошитого заклепками. Броня коротко прогудела.

– Закрывай! – крикнул Иван.

Николаев заскреб ногами, пытаясь вскочить махом, но Лида, гибко изогнувшись, опередила его, всем телом налегла на дверь и захлопнула ее. Подскочивший Александр задвинул засов.

– Попались! – нервно хохотнул ротмистр. – Там казарма, ваше высокопревосходительство, а вход – вот он! И ни войти, ни выйти!

Малость оглушенный, Жилин не слыхал крики из-за двери, но потом по ней забарабанили пули, выбивая резкую дробь.

– Подмогни-ка, Мишаня! – крикнули из-за перегородки.

Заскрипели, завизжали выдираемые гвозди, и дощатый угол качнулся.

– А ну-ка! – крикнул Николаев со своей стороны, наваливаясь.

Дерево затрещало и поддалось. В щель протиснулись бородатые мужики в японской форме, но явно расейского разливу.

Здоровенный бородач, углядев Жилина, вытянулся во фрунт и рявкнул:

– Есаул Нелюдин, ваше высокопревосходительство!

– Благодарю за службу, есаул, – улыбнулся Иван.

Харбинская газета «Время» за 22 августа 1945 года:

«Печальна их судьба. Они были русскими, но не видели России, не соприкасались с русским народом. В школах они изучали географию России, разделенной еще на губернии, тогда как в течение уже более 20 лет Родина наша представляет собой Союз Советских Социалистических Респуб-лик. В тех же школах им преподавали государственную мораль, которая по существу своему была не чем иным, как японской аморальностью. Им прививали взгляд, что здесь они имеют свою вторую родину, и потому заставляли ежедневно кланяться флагам Маньчжоу-Го и Японии и совершать поклоны в сторону резиденции правителей обоих государств. В слякоть и непогоду, в трескучий мороз их строем гоняли из неотапливаемых школ, в изношенных пальтишках и рваных башмаках, к японскому храму и заставляли кланяться и там. Их обучали – не только юношей наших, но и девушек – военному строю. Спрашивается: с кем готовили сражаться? Их стремились разложить духовно и физически. Но не таковы сыновья народа русского, чтобы можно было их пригнуть к земле: чем тяжелее был гнет, тем неумолчнее звучали в сердце зовы Родины. Чем больше прилагалось сил к тому, чтобы сделать из наших детей духовных уродов, тем дружнее они сплачивались и тайком около радиоприемников разучивали советские песни и приобщались к своему народу. Все это в прошлом. Стена разрушена. Будущее ясно: наши дети не видели Родины – они ее увидят; наши дети не знали родного им народа – они его узнают».

Глава 10

Капитуляция

Маньчжурия, Харбин, 9 июля 1945 года

Передохнув, 1-я Краснознаменная двигалась вдоль Китайско-Восточной железной дороги на Харбин. Хребет Чжаньгуанцайлин пришлось одолевать по раскисшему от дождей серпантину «улучшенной грунтовой дороги», как ее именовала карта.

На деле это были слякотные колеи – десятки повозок и машин, брошенных противником, выглядели как предостережение шоферам. Армейцы одолевали путь одной колонной – пехота и артиллерия вперемежку с танками.

Но люди были бодры – шли победители, в которых еще не выветрился вкус к ха-арошей драке, азарт и жажда выиграть бой.

Только вот противник отбивался вяло – разгром под Муданьцзяном надломил силы и дух 5-й японской армии. Одна лишь 1-я моторизованная бригада смертников еще сопротивлялась.

Японские парламентеры появились в шесть вечера 8 июля.

«Студебекеры» штаба ВВС как раз въезжали на станцию Ханьдаохэцзы, когда навстречу показались две японские машины с белыми флагами. Старшим был начштаба 5-й армии генерал Кавагоэ Сигесада, подтянутый и застегнутый на все пуговки и крючки.

Жилин принял его как старший по званию и спокойно объяснил – через очкастого переводчика – условия капитуляции.

– Все понятно?

– Все, – проскрипел Сигесада, – кроме слова «капитуляция». Его нет в нашем военном лексиконе, его не поймет наша армия.

– Поймет, – усмехнулся Иван. – Жизнь научит.

– Такого слова нет и во всем японском языке.

Жилин посмотрел на генерала Максимова, на полковника Ивановича – сидят оба, улыбаются. Смешно им…

– Господин генерал, – терпеливо сказал Иван, – насчет японского языка возражать мне трудно. А вот товарищи – они с вами с удовольствием потолкуют. А заодно объяснят вам письменное распоряжение, которое передадите со связным своему командующему. Сегодня же ваша армия должна разоружиться и под конвоем, полковыми колоннами, отправиться на сборные пунк-ты для пленных. Во избежание недоразумений каждой части иметь впереди знаменосца с большим белым флагом.

Утром 9 июля началась капитуляция Квантунской армии. Явился командующий 5-й армией генерал-лейтенант Норицунэ Симидзу – это был пожилой, маленький, полный, коротко стриженный человек в летнем кителе с орденом и в высоких желтых кавалерийских сапогах со шпорами.

– Мы не предполагали, что русская армия пройдет через тайгу[14], – вяло сказал он. – Ваше продвижение было молниеносным.

– Ваши потери? – поинтересовался Жилин.

– Сорок тысяч. Считая убитых, раненых и разбежавшихся.

– Где же ваши раненые?

– Не знаю, – ответил генерал Сатоо, начальник медслужбы армии.

– А кто же знает? – сощурился Иван. – Вы не занимались ранеными?

– Не занимались. Они шли сами. Кто мог идти. А кто не мог, оставался.

– Истекать кровью? Так?

– Так, господин маршал.

– У нас оставалось двадцать тысяч верных императору солдат, – поджал губы генерал Симидзу. – Они дрались бы до последнего человека.

– Предположим, что так. Много у вас было самоубийств?

Командующий армией поднял голову.

– Нет. Нас не взяли в плен, мы только исполнили приказ императора. Исполнить приказ его величества – долг японского офицера. Это не позор, это не влечет за собою сэппуку.

– Сэппуку – это закон самураев?

– Да, это закон чести.

– Мужской закон?

– Да, высший закон японского дворянина.

– А при чем здесь женщины и дети?

– Какие?

– Жены, матери, дети ваших офицеров и колонистов.

– Не понимаю.

– На железнодорожном переезде южнее города Дзиси мы обнаружили грузовики. В них лежали и сидели женщины и дети в белых ритуальных повязках, застреленные или зарезанные. Четыреста человек или больше.

Симидзу пожевал губами и сказал:

– Каждый народ живет и умирает по своим законам. Вы – по вашим. Мы, японцы, – по нашим.

– Те, кто причинял смерть женщинам, боялись не вас, не русских, – пояснил начштаба Кавагоэ. – Они боялись, что их женщины и дети попадут в руки китайцев. Китайцы обозлены, они жестоко мстят нам.

– Понятно, – усмехнулся Жилин. – Непонятно только, почему закон сэппуку исполняют женщины и дети, а генералы уклоняются от него. Переведите точно, – обратился он к переводчику и покинул комнату для допросов.

Сопротивление врага было сломлено так быстро, что Иван ощущал некую странность в происходящем, искусственность. Словно и не война шла, а детская игра в «войнушку».

Из Линькоу Жилин со всем штабом вылетел на «Ту-12». Рейс вышел совсем недолгим – показался Харбин.

Это был большой город, к нему, петляя среди зеленых полей и островков леса, тянулись десятки грунтовых и несколько железных дорог. Паровозы, похожие сверху на модельки, тянули за собой составы – на платформах стояли «ИС-3» и «Т-54».

Промелькнула товарная станция с путаницей рельсовых путей и ветками, отходившими к большим огороженным дворам, где теснились длинные строения под железными крышами – арсенал и склады Квантунской армии.

Пройдя над пустым ипподромом, самолет сделал круг и сел на травянистом поле аэродрома Мадзягоу.

Жилина встречали офицеры-десантники. Здесь был порядок.

Японские истребители и бомбардировщики стояли в ряд с зачехленными моторами, около них – охрана.

Погрузившись в трофейные машины, маршал со всею своей «свитой» отправился в Харбин.

Это был русский город, выстроенный для русских. Само название его носило славянский призвук – по-маньчжурски «харба» – брод, а окончание приклеилось от «великого и могучего».

И выглядел Харбин на волжский манер – на простор желтой, величавой Сунгари выходили купальни и рубленые баньки.

А повыше да подальше крепко сидели дома, украшенные голубыми ставенками да белыми наличниками. Кирпичные трубы увенчаны вырезанными из жести навершиями, затейливыми и узорными – чисто императорские короны.