Критическое исследование хронологии древнего мира. Античность. Том 1 - Михаил Постников

Петрарка написал серию биографий «О знаменитых людях», почти все герои которой — деятели республиканского Рима. В частности, в этом труде содержатся биографии Юния Брута, Горация Коклеса, Камилла, Маилия Торквата, Фабриция, Фабия Максима, Катона Старшего, Сципиона Африканского. Предполагается, что источниками служили для него произведения Тита Ливия, Светония, Юстина, Флора, Цезаря. Но насколько это обосновано? В действительности мы не знаем, какими источниками пользовался Петрарка, да и пользовался ли. Ведь он писал романы. «В моем сочинении содержится только то, что имеет отношение к добродетелям или порокам, ибо, если я не ошибаюсь, истинная задача историка состоит в том, чтобы показать, чему читатели должны следовать или чего им надобно избегать». Не его вина, что потом сочинения эти стали рассматриваться как бесспорные исторические первоисточники.

Петрарка утверждал, что подражать античным классикам надо так, чтобы «новое произведение напоминало архетип, но не было ему тождественно».

Петрарка был искренним учителем Поджо Браччолини, а последний был его искренним учеником.

Петрарка назвал много «древних» имен, его последователям осталось только найти их произведения.

Следует обратить особое внимание на деятельность Петрарки вокруг собственного эпистолярного наследия. Он оставил три сборника писем, которые были им самим отредактированы, причем многие письма уничтожены как нежелательные свидетели. В своей латинской корреспонденции он затушевывал действительность, вводил древние прозвища и имена — Сократ, Лелий, Олимпий, Симонид и т.д. — и латинизировал свои письма так, что они приобретали яркий характер древности, как ее понимали в то время. Даже рассказывая о событиях современности, он маскировал их под античными одеждами. Эти письма расходились по всей Европе, в Лондон, Париж, Прагу, не говоря об Италии, и создавали тот античный колорит, который вскоре воспитал Поджо Браччолини.

Выводы

Какие можно сделать из всего этого выводы?

Мы уже отмечали явную легендаризированность и амплифицированность биографии Петрарки, вполне естественную для общепризнанного основателя и зачинателя мощного идеологического движения. Но, даже отвлекаясь от этого, мы отчетливо можем различить в его биографии общий дух этой эпохи и немедленно обнаружить многочисленные возможности фальсификаций.

Не желая подвергать сомнению личную добросовестность Петрарки, мы не можем все же не отметить его почти болезненную увлеченность, явно не допускающую критической оценки «образованных и достойных доверия людей», доставляющих ему (напомним, не даром) «древние» сочинения.

Не нужно пренебрегать также реальной возможностью, что некоторые сочинения Петрарки, написанные им бона фидэ в подражание классикам, могли быть впоследствии приняты за копии истинно «древних» сочинений. Какова объективная достоверность его биографической серии героев республиканского Рима, мы уже отмечали.

Естественно, нельзя утверждать, что все гуманисты эпохи Возрождения были мошенники и фальсификаторы. В массе они были лишь увлеченные люди, недостаточно критично относившиеся к попадавшим в их руки манускриптам.

Но все же, конечно, определенное критическое чутье у них было, о возможности фальсификаций они знали (недаром Петрарка ищет людей, «достойных доверия»), так что становится непонятным, почему были разоблачены лишь очень немногие подделки.

Ответ очень прост. Нужно думать, что фальсификаций, в соответствии с требованиями рынка, было очень много, но большинство из них было сделано столь неумело, что подделка разоблачалась первым же покупателем рукописи. Лишь подделки более искусные разоблачались не сразу и успевали получить известность. Наиболее же искусные подделки, полностью отвечающие уже унифицированной из первоначального хаоса легенде, признавались подлинными произведениями древности.

Этот процесс отбора объясняет также определенную согласованность дошедших до нас «античных источников»: рукописи, противоречащие уже сложившейся легенде, объявлялись поддельными и как таковые уничтожались. Для начала этого процесса достаточно было признать истинными одну–две рукописи, и, на каких основаниях это было сделано Петраркой (или его предшественниками и учителями), мы не знаем, а ввиду всего того, что о Петрарке известно, очень сомнительно, чтобы эти основания были очень надежными.

Между прочим, поскольку документы отвергались как фальшивые на том основании, что они противоречили «истинным» документам, не исключено, что могли быть отброшены (и потеряны) действительно правдивые источники, совсем по–другому представлявшие нам события древней истории.

С чего же началась вся эта деятельность? Пока не было гуманистов типа Петрарки, древние римляне были никому не нужны и не было никакой выгоды их подделывать. Коллекционеры же рукописей, вокруг которых уже начали виться фальсификаторы, не могли появиться, пока не было рукописей. Значит ли это, что какой–то запас истинно древних рукописей должен был существовать изначально? Может быть, да, а может быть, и нет. Не надо забывать, что громадное большинство дошедших до нас рукописей средневековья анонимно. Как отмечает (применительно к древнерусским рукописям) академик М.И.Сухомлинов:

«Большею частью имена писателей исчезли вместе с ними, а иногда не были известны и при жизни их. Это обстоятельство нельзя назвать простой случайностью: в нем открывается черта древнерусской образованности. В постоянном удерживании своего имени в неизвестности видно убеждение, своего рода начало, ставившее мысль, раскрытую в произведении, несравненно выше личности автора… Не только авторы, но и самые переписчики не считали нужным называть себя по имени» (см. [71], стр. 42).

В результате уже ко времени Петрарки накопился порядочный запас анонимных произведений, которые он мог действительно в разных местах находить и, не удовлетворяясь их анонимностью, приписывать их какому–нибудь древнему автору, известному ему из хаотических легенд только по имени. Конечно, о Петрарке мы говорим здесь только для примера; это относится и ко всем коллекционерам его и более позднего времени.

Достаточно было появиться нескольким таким рукописям (и достаточно увлеченным их коллекционерам), как открылась широкая дорога и умышленным фальсификациям.

Причины апокрифирования

до и после изобретения книгопечатания

Судя по примеру Поджо Браччолини, основной движущей силой апокрифирования античных классиков в докнигопечатную эпоху была жажда наживы. Эта причина, конечно, оставалась и после появления печатных книг.

Здесь следует заметить, что традиция рукописной книги очень долго сохранялась и после изобретения книгопечатания.

«Замечательное свидетельство о случае перевеса числа рукописей над числом печатных научных книг в научной библиотеке второй половины XVI в. принадлежит английскому математику, алхимику и астрологу Джону Ди (John Dee, 1527—1608); он утверждал, что из 4000 книг его библиотеки на долю печатных произведений приходилась только 1000» ([100], стр. 56).

В Италии, наряду с уже широко развитым книгопечатанием, существовало мощное течение рукописной традиции, носившее библиофильский характер: «роскошные греческие кодексы с текстами античных авторов создаются по заказу гуманистов и коллекционеров–меценатов. Такие кодексы переписываются уже не только греками, но и самими итальянцами. Так, например, в первой половине XVI в. Джованни Бернарде Регазола, по прозвищу Феличиано, преподаватель греческого языка и латыни в Венеции, создавал изысканные манускрипты, содержащие тексты греческих медиков» ([100], стр. 109).

Кто знает, сколько таких списков было впоследствии отнесено ловкими перекупщиками и доверчивыми учеными, скажем, в VIII век? На территории бывшей Византийской империи очень долго не было греческих типографий, «поэтому из–за отсутствия типографий в Греции книгу переписывали от руки — в монастырях, при церквах, в : школах, в больших городах и самых отдаленных уголках» ([100], стр. 106). «Привозимая из Италии печатная греческая книга даже в самой малой степени не удовлетворяла существующей потребности в книге, а в отдаленные уголки Греции она не доходила совсем» ([100], стр. 110).

Многочисленные рукописные списки, возникавшие, таким образом, уже с печатных изданий, после своего обнаружения могли быть объявлены «древними».

 Интересно было бы исследовать явные опечатки в известных изданиях классических и религиозных книг для проверки, не повторяются ли эти опечатки и в «старинных» манускриптах, считаемых за более ранние оригиналы?

 В начальный период книгопечатания, кроме наживы, могли существенную роль играть и другие факторы? Например, молодой, начинающий автор, не имея еще громкого имени, испытывает значительные трудности в публикации своих произведений. Часто единственный для него выход — поставить на рукописи какое–либо древнее имя, уже достаточно известное и гарантирующее книге распространение в читательской среде. Сам автор выступает при этом как переводчик, как первооткрыватель «древнего текста», приобретая тем самым первоначальную известность.