Следы неизвестного - Софья Дубинская

Женщина снова показала то место, куда он ударил ее, — чуть повыше уха, самый висок, прикрытый жидкими волосами. Да, место уязвимое, такой удар мог и роковым оказаться.

Нина снова поймала себя на том, что изо всех сил вместе с Лосихиной ищет доказательств, противоречащих ее заключению. Очень уж тяжело было видеть измученную горем женщину, которая и сейчас — Нина нисколько в этом не сомневалась — любит своего мужа. И если бы только он захотел вернуться, в доме вновь установился бы мир и покой. И сама Лосихина похорошела бы, и на халате вместо криво приколотой булавки вновь появились бы все пуговицы, а может, и сам этот халат, затрепанный и застиранный, Лосихина пустила бы на тряпки.

— Где он сейчас?

— А где же ему быть, в новом своем доме.

Адрес Лосихина точно не знала. Установить его оказалось не так трудно, начальник отдела кадров рыбокомбината быстро нашел «Личное дело» и даже раздобыл характеристику на слесаря Лосихина, которую тому давали, присваивая звание ударника коммунистического труда.

— А выпивает он часто?

— Кто? Лосихин-то? Не слышал я про такое. Да вы с начальником цеха поговорите.

Нина прошла в цех. С начальником разговора не получилось. Он торопился на совещание, на ходу давая указания, перенаправил Нину к мастеру. Видно, приняв ее за корреспондента, он на прощание крикнул:

— Если Лосихиным интересуетесь, рекомендую — парень стоящий.

— То есть как? — удивилась Нина. Но начальник уже умчался, и эстафету разговора принял мастер, молодой медлительный парень в тяжелых роговых очках. Он начал нудно пересказывать содержание записей в «Личном деле» Лосихина.

Терпеливо выслушав его, Нина спросила:

— Ну, а в личной жизни у него как?

Мастер этому вопросу нисколько не удивился. Помолчал: Потом признался.

— Толком не знаю. Полгода назад на партийном собрании разбирали заявление его жены. Да не одно — несколько. Пишет о его аморальном поведении. Однако мы ничего такого не замечали…

Будто извиняясь, добавил:

— Чужая душа — потемки. Но те, кто с ним давно работает, уверены: ложь все это…

— А с семьей-то он не живет, — возразила Нина.

— Вот потому и разбирали его дело на партийном собрании, — ровно и все так же растягивая слова, сказал мастер. — Убеждали его, уговаривали, а он молчит. Только одно ладит: «Детей я не брошу, но с ней больше жить не могу…» Ну, а приказать никто ему не может, — опять будто извиняясь, закончил мастер. И напоследок признался: — Я бы с такой, наверно, и дня не прожил. Почитали бы вы ее заявления, какой она грязью его с головы до ног обливает — это любимого-то человека…

Сказал так и сбился под насмешливым взглядом Нины. Буркнул напоследок:

— Да вы с ним сами поговорите, он сейчас на смене.

Здесь же, в цехе, Нина увидела Лосихина. Высокий черноволосый мужчина в комбинезоне возился у транспортера.

— Здравствуйте, — ответил он на приветствие. Неторопливо вытер руки ветошью, спросил: — Полина жаловалась?

Нина не сразу сообразила, что Полина — это и есть Лосихина. А он истолковал ее молчание по-своему и, глядя в сторону, сказал:

— Виновен я перед ней, крепко виноват…

— Значит, все, что она рассказывает, — правда?

— А чего ж ей врать? — спокойно и как-то горько спросил он.

Должно быть, в этот момент Нина и ощутила несостоятельность доводов Лосихиной. Откуда-то пришла уверенность: не мог этот человек ударить и тем более избить. Совсем другую свою вину перед бывшей женой имеет он сейчас в виду. Поэтому она заранее знала ответ, когда в упор спросила:

— Так зачем же все-таки вы ударили ее?

Всего, чего угодно, ожидала Нина, но только не смеха.

— Помилуй бог, девушка! Чтобы я женщину пальцем тронул?

…Нина ехала в троллейбусе к себе, на Больничный, и сопоставляла факты. Лосихина утверждает: бил и опасно бил. Нина уверилась в обратном. Но как убедиться в обратном? Надо выяснить, чем занимался бывший муж пострадавшей пятого мая в течение всего дня — по часам, по минутам. Как это она сразу не догадалась, пока была на рыбокомбинате…

Зайдя в кабинет, Нина тут же позвонила:

— Скажите, пятого мая Лосихин в какую смену работал?

— Это сразу не скажешь, — осторожно ответили ей. — Надо документы поднять…

А когда «подняли» документы, оказалось: слесарь Лосихин с третьего по десятое мая находился в командировке в Калининграде.

Ну, вот и все. Можно писать объяснительную, можно в два счета доказать лживость гражданки Лосихиной и даже добиться, чтобы ее привлекли к ответственности за клевету. Все можно, если бы только не вспомнилось несчастное лицо сорокалетней женщины, и горькие складки у губ, и нервные движения рук, и вся она, такая неприкаянная и горемычная… Да, но эта горемычная чуть не посадила человека на несколько лет в тюрьму.

Нина попыталась трезво порассуждать. И сразу поняла: не сумеет она рассудить как надо, пока снова не встретится с Лосихиной.

Во второй раз дорога показалась куда короче. А в остальном все было так же: неприбранная комната, неприбранная женщина, бесцельно передвигающая стулья от окна к столу и наоборот. И одновременно повторяющая по просьбе Нины свой рассказ.

— Ну, тут он меня и ударил, — закончила она.

— Вспомните, может быть, вы днем ошиблись? — допытывалась Нина.

— Ну что вы, пятое мая у меня приметный день был. Ведь шестого я уже на работу не вышла — лежала с сотрясением…

Лосихина долго вдевала нитку в игольное ушко, потом со вздохом придвинула к себе коричневый чулок с круглой дыркой на коленке.

— А что, отпирается? — сочувственно посмотрела она, глядя на Нину. И вздохнула: — Ох, и работенка у вас, не позавидуешь…

Именно после этой реплики Нина невинным голосом спросила:

— А никто другой не мог вас ударить в тот день?

Иголка с ниткой остановились на полпути. И тут же Нина увидела во взгляде Лосихиной враждебность.

Это была разведка боем. А сам бой так и не состоялся. Потому что примерно после третьего или четвертого вопроса Лосихина перестала отвечать совсем. Она остервенело дергала нитку, та путалась, и никак не получалось на чулке аккуратной штопки. Потом повернулась и зло спросила не то Нину, не то себя:

— А ты как думала? Он будет там со всякими шлюхами прохлаждаться, а я — любуйся? Нет уж, не захотел со мной жить — ни с кем не будет. Вспомнив он меня, ох вспомнит…

Интонации были совсем новыми, и Нина скорее с любопытством, чем с неприязнью, смотрела на женщину. Все оказалось гораздо проще. Пятого мая Лосихина — она работала стрелочницей — поскользнулась и сильно ударилась головой о рельс. Стукнулась так, что «аж в глазах потемнело». Вот тогда-то и появился план, которого давно искал возбужденный ненавистью мозг.

«…Ох, и работенка у вас», — стучало в голове у Нины, когда она шла домой. Где-то далеко хриплыми голосами перекликались буксиры, цепочка огней убегала вдаль на противоположном берегу залива. Нина глубоко вдохнула морозный воздух и ускорила шаг.

ВЗРЫВ

Когда начальник учебного пункта спросил Шилова, почему тот решил пойти работать в милицию, Михаил не нашелся, что ответить. Пока майор листал анкету, заявление, характеристики с работы и из горкома комсомола, рассматривал аттестат зрелости, Михаил, пользуясь паузой, соображал: что же надо говорить в таких случаях? Решив, что на казенный вопрос надо отвечать тем же, буркнул:

— Хочу охранять общественный порядок…

Майор — ноль внимания. Снова вернулся к комсомольской характеристике, перечитал ее внимательно.

— Понятно. Можете идти. Пусть следующий заходит…

Сейчас трехмесячный курс молодого милиционера позади. Изучение законов, постановлений местных органов власти, специальные лекции, конспекты которых хранятся в сейфе, занятия по самбо в спортивном зале, и почти полгода службы стрельбы в тире — с места, на бегу — все это привело в систему те отрывочные знания и навыки, которые у Михаила были. Уж одно это настроило его на более терпимое отношение ко всякого рода бумагам и обязательным вопросам: на множестве примеров его успели убедить, что так называемые «казенные» вопросы могут в ста случаях из ста играть сугубо ритуальную роль. Но в сто первом вдруг обернутся решающими, единственно обеспечивающими монолитную крепость милиции — организации, чей повседневный труд — готовность к борьбе или борьба. Понял Шилов: процедурный порядок — при оформлении ли на работу, при опросе ли потерпевшего, при допросе ли преступника — нельзя нарушать без риска трагично поплатиться за это. Уставы пишутся не типографской краской — кровью. И неписаные тоже, как это ни парадоксально звучит…

Осторожнее стал Михаил судить о людях. «Казенщик»-майор, например, оказался таким знающим специалистом и, главное, таким талантливым лектором, что пожилой уже Выхристенко, умудрявшийся засыпать даже в тире, на его лекциях не спал, а Малафеев, которому всякая наука давалась с огромным трудом, после двухчасового занятия поглядывал вокруг счастливыми глазами и приставал: «Ты понял эту штуку? Понял, да? Жаль… А то давай расскажу, а?».