Травля русских историков - Виктор Брачев

Тем не менее для С. Ф. Платонова наступили плохие времена. Правда, 11 августа в своих собственноручных показаниях он еще старался «держать удар» и энергично отрицал какие-либо переговоры по политическим или организационным вопросам с деятелями русской эмиграции. Категорически отверг он и обвинения в приверженности идеям интервенции в СССР иностранных государств с целью изменения здесь общественного строя. Никакой контрреволюционной организации под его руководством в Академии наук никогда не существовало, утверждал он, и речь может идти всего лишь о небольшом кружке единомышленников.

Поскольку следствие настаивало, что в своих предыдущих показаниях С. Ф. Платонов уже якобы признал, что вел борьбу с существующим советским порядком, ученый вынужден был пояснить, что он отнюдь не имел в виду политическую борьбу. «Единство настроения и работа в ученых кружках — это единственные элементы борьбы мне в этом деле известные, — заявил он. — Ни в чем другом борьба моя против советской власти не выражалась. Только в период «чистки» Академии (1929) я решительно боролся против внедрения в Академию наук на службу лиц, выдвигаемых общественностью, но не соответствующих делу ни знаниями, ни личными свойствами. Других форм борьбы за собой не ведаю»{160}.

Однако уже на допросе от 12 августа С. Ф. Платонов неожиданно «сломался» и согласился признать, что в конце 1927 г. у него и у его друзей-единомышленников (Е. В. Тарле, Н. П. Лихачева, С. В. Рождественского, А. И. Андреева, Н. В. Измайлова) возникла мысль о необходимости придания их встречам «характера организованности». Состоялось несколько совещаний, на которых присутствовал специально приезжавший для этого из Москвы академик М. М. Богословский. В результате весной 1928 г. вопрос этот якобы был решен положительно, и организация, получившая название «Всенародный Союз за возрождение свободной России», была создана{161}.

Ничего нового своими признательными показаниями С. Ф. Платонов следователям не сообщил, поскольку все это уже было «известно» им из показаний других подследственных, и в частности Е. В. Тарле{162}. Тем не менее, вымученные у С. Ф. Платонова показания были большим успехом следствия, т. к. без недвусмысленных признаний руководителя «контрреволюционной организации» в самом факте ее существования передавать дело в суд и идти с ним на открытый процесс (а именно таков был первоначальный замысел) было, конечно же, нельзя.

Затронутые в показаниях С. Ф. Платонова сюжеты являлись своеобразной подготовкой к основному признанию ученого, сделанному им 19 сентября 1930 г. и посвященному тому главному, что от него, собственно, и требовало следствие, — «раскрытию» структуры и личного состава «контрреволюционной организации».

К сожалению, до нас не дошли вопросы следователей к С. Ф. Платонову, без чего не так рельефно выступает то огромное давление, которое оказывалось на него в процессе следствия, и то неимоверное интеллектуальное и моральное напряжение, потребовавшееся от него в отстаивании избранной им линии поведения или, быть может, правильнее сказать, своей защиты, ибо защитить С. Ф. Платонова в создавшейся ситуации мог только он сам.

Согласившись подтвердить показания своих однодельцев в том, что касалось его лично, С. Ф. Платонов оставался в то же время непреклонен во всем, что могло быть использовано против его однодельцев, друзей и учеников. Другими словами, и в тюремной камере С. Ф. Платонов оставался самим собой; вынужденный его компромисс со следствием очевиден, но дух ученого сломлен все-таки не был и морального падения, как это случилось с его коллегой Е. В. Тарле и некоторыми другими подследственными, у него не произошло.

С полным основанием можно сказать, что в ходе следствия 70-летний больной ученый не только не уронил высокого звания Учителя, но и преподал своим ученикам, оказавшимся слишком «словоохотливыми», последний и, быть может, самый важный для них урок — урок гражданского мужества и высокой нравственности.

О результатах следствия впервые публично было объявлено 2 февраля 1931 года, когда на чрезвычайном Общем собрании Академии наук СССР ее непременный секретарь В. П. Волгин сообщил собравшимся «об установлении факта участия» С. Ф. Платонова и его коллег Е. В. Тарле, Н. П. Лихачева и М. К. Любавского в «контрреволюционном заговоре», в связи с чем они были исключены из состава ее действительных членов — одна из наиболее позорных и тяжелых страниц нашей истории науки.

Оставшиеся на свободе младшие коллеги и ученики С. Ф. Платонова из опасений за свою судьбу вынуждены были отрекаться от него. «Что думал перед смертью знаменитый русский историк, — писал в этой связи А. Изюмов, — я не знаю. Мне кажется, что деяния чекистов его не удивляли: он чересчур хорошо знал историю Смутного времени. Но вот плевки, которыми награждали его же ученики, я думаю, доставляли ему наибольшие страдания»{163}.

Тем временем 10 февраля 1931 года по приговору «тройки» ОГПУ была решена судьба первой, самой крупной партии арестованных (84 человека): 29 человек были приговорены к расстрелу, остальные 53 подлежали отправке в исправительно-трудовые лагеря сроком от трех до десяти лет, двое — к трехлетней ссылке. Однако расстреляно было не 29 человек, а только шестеро: бывшие офицеры Л. А. Кованько, В. Ф. Пузинский, А. С. Путилов, Я. П. Купреянов, П. И. Зиссерман, Ю. А. Вержбицкий.

В отношении остальных постановлением Коллегии ОГПУ 10 мая 1931 года предыдущее решение тройки было пересмотрено в сторону смягчения с заменой расстрела на концлагерь сроком от пяти до десяти лет{164}.

Со страхом и тревогой ожидалось решение по последней, руководящей группе, куда, собственно, и входили ленинградская и московская профессура. Постановлением Коллегии ОГПУ от 8 августа 1931 года 10 человек были отправлены в концлагерь сроком от трех до пяти лет, 18 (в том числе С. Ф. Платонов) были приговорены к «высылке в отдаленные места СССР» сроком на пять лет; три года ссылки в Западную Сибирь получил А. Г. Вульфиус{165}.

Местом ссылки С. Ф. Платонова и его дочерей Марии и Нины была определена Самара. Нина Сергеевна стала работать там преподавателем французского языка в Сельскохозяйственном институте. Мария же устроилась на работу в библиотеку. Зимой 1932 г. С. Ф. Платонова навестила еще одна его дочь — Наталья Сергеевна с внучкой Таней. Летом этого же года она вернулась к мужу, Н. В. Измайлову, сосланному в Печору, оставив в Самаре на попечении отца и сестер свою дочь. Это отчасти скрасило последние дни Платонова. Умер С. Ф. Платонов в больнице 10 января 1933 г. от хронического фиброза миокардита. Здесь же, в Самаре, на городском кладбище его и похоронили. Сохранилась ли могила ученого — не известно. Так закончилась жизнь этого замечательного ученого и патриота, оставившего крупный след в нашей историографии.

Часть III

АКАДЕМИК Е. В. ТАРЛЕ И ЕГО «ДЕЛО»

1. ВЕХИ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ (1874–1929 гг.). АРЕСТ (1930) И ПЕРВЫЕ ПОКАЗАНИЯ УЧЕНОГО

Родился Евгений Викторович Тарле 27 октября (8 ноября) 1874 г. в Киеве в зажиточной еврейской семье{166}. Отцом будущего историка был владелец магазина готового платья на Киевском Подоле купец 2-й гильдии Виктор Григорьевич Тарле, мать — Розалия Арнольдовна Тарле. В семье было пятеро детей.

Детские годы Е. В. Тарле прошли в Херсоне, где подвизался в качестве коммерческого агента страхового общества его отец. Что касается имени, то следует иметь в виду, что первоначально оно звучало как Григорий. Имя Евгений он получил только в 1893 г., когда в возрасте 19 лет он перешел из иудаизма в православие. Поводом для этого стала женитьба на 19-летней девице Ольге Григорьевне Михайловой — дочери дворянина. Само бракосочетание состоялось 5 сентября 1893 г. в Свято-Георгиевской церкви села Егоровка Одесского уезда.

К этому времени Е. В. Тарле был уже студентом 2-го курса историко-филологического факультета Новороссийского университета, куда он поступил в 1892 г. после окончания 1-й Херсонской гимназии{167}. Однако уже через год перевелся на историко-филологический факультет Киевского университета Св. Владимира. В 1896 г. у этой четы появился сын, названный в честь деда Виктором. Однако в 1899 г. он умер. Больше детей у супругов Е. В. и О. Г. Тарле не было. Однако крепости их семейных уз это нисколько не помешало. Е. В. Тарле был однолюб. «Многих на своем веку видел, у многих имел успех, — а любил и люблю по-настоящему только тебя, всегда и неизменно. И это — с 18 лет, когда встретил тебя», — писал Е. В. Тарле своей жене из тюрьмы 10 октября 1930 г.{168}.

Но вернемся к студенческим годам Евгения Викторовича. Оставленный после окончания университета профессором И. В. Лучицким для подготовки к профессорскому званию, Е. В. Тарле не только работал над диссертацией «Общественные воззрения Томаса Мора в связи с экономическим состоянием Англии его времени»{169}, но и был прикосновенен к социал-демократическим кружкам, печатаясь в то же время в либеральной прессе. Как говорится в донесении начальника Киевского жандармского управления генерал-лейтенанта Навроцкого директору Департамента полиции в Петербурге, 29 апреля 1901 г. во время стачки пекарей и булочников в Киеве стипендиат университета Св. Владимира Е. В. Тарле был «застигнут» в числе 55 человек нелегальной сходки в помещении студенческой столовой, арестован и привлечен к дознанию в качестве обвиняемого.