Революtion! - Валерий Соловей

История революций обильно орошена кровью и страданиями, устлана жертвами и разбившимися надеждами. Стоила ли ускоренная экономическая модернизация Советского Союза чудовищной цены, которая была за нее заплачена? И разве нельзя было добиться этих результатов без революции? Беспрецедентный экономический рост Китая, начавшийся на рубеже 70-80-х годов прошлого века и продолжающийся до сих пор, был следствием китайской революции или реформ Дэн Сяопина, отступивших от левой догматики? На эти и подобные вопросы мы отвечаем гадательно.

Но точно знаем, что многие революционные страны так и не смогли компенсировать понесенные потери, а попытки пришпорить экономическое развитие, несмотря на некоторые тактические успехи, в стратегическом плане вели к еще большим потерям и диспропорциям.

Английская XVII в. и Великая французская XVIII в. революции вошли в историю под названием «буржуазных». Однако невозможно напрямую вывести из этих революций длительный экономический подъем XIX в., превративший Великобританию в «мастерскую мира», и успешное экономическое развитие Франции. (Успех последней, кстати, был бы гораздо масштабнее, если бы не понесенные ею в ходе Наполеоновских войн колоссальные демографические потери, от которых Франция едва оправилась лишь к концу XIX в.)

Историки и социологи, которые выводят впечатляющий экономический рост и социальный прогресс этих стран именно из революций, находятся в плену ретроспективной телеологии. Зная результат, они подводят под него логику предшествующего развития. Однако post hoc non est propter hoc.

Нам известны страны, в которых демократические революции создали эффективные новые институты, обусловившие неплохой экономический рост. Например, Польша и Чехия, Словакия и Словения, Эстония. Однако уже в Болгарии и Румынии, Венгрии и Латвии дело с этим обстоит несколько хуже.

Так что вряд ли получится напрямую связать революции – даже номинально демократические, буржуазные и капиталистические – с успешным экономическим развитием. Но вот с экономическим проседанием они связаны однозначно.

Третий вывод. Чтобы удержать власть, революционному режиму надо выглядеть эффективнее свергнутого предшественника. В долговременной перспективе показателем эффективности выступают экономический рост и повышение благосостояния. Компенсировать его отсутствие способны террор, повышение эффективности работы государственного аппарата, а также стремление к национальному освобождению. Последний фактор в странах Центральной и Восточной Европы послужил мощной и самой значимой морально-психологической компенсацией трудностей, лишений и дезорганизации, вызванных «бархатными» революциями и выходом из коммунизма. Проще говоря, люди знали, ради чего они страдали и почему шли на жертвы.

Четвертый вывод. Демократические революции не обязательно ведут к установлению демократии. По крайней мере на постсоветском пространстве это вовсе не правило.

Говорить об устойчивых демократических режимах в бывшем СССР можно лишь применительно к трем прибалтийским республикам – Литве, Латвии и Эстонии. И то в двух последних демократия включала элементы этнической дискриминации в отношении значительной части русского населения. Политическая и социальная интеграция русских в этих молодых демократиях оказалась затрудненной.

В Российской Федерации такие демократические завоевания 1990-х гг., как разделение властей, конкурентные выборы и относительно свободные массмедиа, были выхолощены в 2000-е гг. В стране утвердился сущностно недемократический режим, функционирующий под прикрытием квазидемократических процедур и институтов.

Увлекательный вопрос о том, почему и как происходил демонтаж робких демократических завоеваний, лежит вне рамок моей книги. В связи с темой данной книги – революцией – достаточно будет сказать, что это был контрреволюционный реванш. По крайней мере в политической сфере дело обстояло именно таким образом. В экономике – сложнее.

Здесь надо иметь в виду, что чаще всего контрреволюция не возвращает положение дел к status quo ante, а частично абсорбирует некоторые революционные результаты, используя их в интересах контрреволюционного режима и его бенефициаров. В российском случае дело обстояло именно таким образом.

Если в России и в Белоруссии первых десятилетий XXI в. утвердились и консолидировались сущностно недемократические режимы, то на Украине, в Грузии, Молдавии и Киргизии сформировались транзитные состояния. Я использую этот термин для описания нестабильных состояний с большим демократическим потенциалом, не развившимся, однако, в консолидированную демократию. В то же самое время в этих странах была купирована авторитарная тенденция.

В транзитных состояниях власть меняется в ходе выборов. Авторитарные тенденции блокируются революциями или сильными протестными движениями. Но и революционные режимы не обладают достаточной внутренней силой для перехода к авторитаризму и сталкиваются на этом пути с сильными внешними ограничителями.

Вероятно, главным препятствием на пути авторитаризма оказывается внутриэлитный раскол. Равенство сил элитных фракций ставит их перед дилеммой: взаимное уничтожение или компромисс, вынужденным механизмом которого оказываются демократические институты и процедуры. В этом смысле постсоветская ситуация лишний раз подтверждает давнишнее наблюдение: демократия вырастает не из достоинств людей, а из их недостатков. Она служит не для того, чтобы создать на земле рай, а для того, чтобы не возник ад.

Правда, если в политике элитный конфликт ведет к упрочению демократии как механизма внутриэлитного компромисса, то в управлении и экономике его результатами с высокой вероятностью могут стать дезорганизация, управленческий паралич и рост коррупции. Феноменальный украинский экономический подъем закончился почти сразу же после «оранжевой революции» 2004 г., причем вследствие внутренних причин, а не в результате влияния внешних факторов. И хотя с начала 2010 г. украинская экономика демонстрировала неплохие темпы восстановления, в 2014 г. экономический рост был вновь прерван революцией. На этот раз внутренние факторы кризиса были усугублены войной в Донбассе, приведя к беспрецедентному экономическому падению и поставив страну на грань дефолта.

Причем, как показывает опыт той же Украины, в транзитном состоянии можно застрять надолго. И это крайне скверно для экономики, государственной машины и общества. Скверно, ибо ведет страну в категорию так называемых провалившихся государств – failed states.

Украину от попадания в эту категорию спасает западная помощь. Однако, несмотря на кардинальные экономические проблемы, страна сохраняет потенциал демократической трансформации. Верховная власть в стране конституировалась вследствие свободных и конкурентных выборов, то есть эта важная демократическая процедура в стране успешно прижилась. Украинское общество смогло породить гражданские институты. В стране, несмотря на все политические и идеологические разногласия, существует широкий общенациональный консенсус по части признания демократии безальтернативной формой политического устройства.

Приблизительно то же самое, что и об Украине, можно сказать о Грузии. Несмотря на некоторые авторитарные черты режима Саакашвили, его смена произошла вследствие свободных и конкурентных выборов.

Даже пережившая два революционных переворота Киргизия движется по пути демократической консолидации. Возможно, что именно невозможность установления авторитарного режима обусловила ее движение по демократическому пути.

Из стран, переживших арабскую революционную весну 2010–2011 гг., демократическая трансформация более-менее удалась лишь Тунису – вероятно, самой вестернизированной из арабских стран. Не случайно Нобелевскую премию в области мира за 2015 г. присудили «за решающий вклад в создание плюралистической демократии в Тунисе вскоре после Жасминовой революции 2011 года». Ее обладателем стал Тунисский диалоговый квартет – организация гражданского общества, которая смогла наладить широкий диалог между различными политическими силами, гражданами и властью.

Но уже применительно к Египту говорить о демократической трансформации не приходится. Достижением страны следует считать хотя бы то, что она избегла гражданской войны и сохранила государственность. А вот Ливии, Йемену и Сирии пришлось сполна вкусить гражданской войны, под сомнением оказались их территориальная целостность и государственный суверенитет.

Почему одни революции носят мирный или преимущественно мирный характер, а другие оборачиваются кровавой вакханалией и ведут к гражданской войне? На сей счет возникла и процветает обширная академическая казуистика. Острота предреволюционных противоречий, масштаб конфликта столкнувшихся классов и социальных групп, накаленные идеологии и религии, прагматизм или доктринерство революционной власти – все это, а также многое другое имеет немаловажную цену при определении (пост)революционной траектории.