Снежный ангел - Николь Баарт

Как-то раз Бев обозвала меня мышью – и это еще довольно ласково, учитывая ее обычный лексикон. А потом, когда я свела знакомство с живой мышкой, мне это сравнение даже понравилось. Я бы с радостью прожила мышкой всю свою жизнь.

Один мальчишка из нашего пятого класса поймал у себя на заднем дворе мышонка полевки и притащил на урок природоведения. Мышонок стал нашим «живым уголком». Нам разрешили поселить его в старом аквариуме, куда мы насыпали опилок и оборудовали имуществом чьего-то безвременно почившего хомяка. Все любили мышонка, но никто не понимал коричневого малыша лучше меня.

Я обожала смотреть на него: свернется в клубочек – круглый-круглый, настоящий орешек-каштан. Или зароется в опилки и замрет, так что сразу и не заметишь. Поесть-попить мышонок выходил, только когда поблизости никого не было. Крадется, бывало, по своему аквариуму, поглядывая украдкой направо-налево, а стоит стукнуть в стекло – мигом свернется в тугой непроницаемый клубок. Прятаться и таиться мышонок умел просто замечательно. Когда все остальные в классе потеряли к нему интерес, я сочла это его мышиной победой. Он был независим и недосягаем. Я пыталась добиться того же.

Получалось не очень. Бев надо было на кого-то злиться, а мне, хотела я того или нет, требовался какой-никакой родитель. Папа вечно работал, работал, работал, поэтому, если мне нужна была помощь взрослого, приходилось обращаться к вечно пьяной матери. Кроме того, я слишком хорошо помнила, чем может обернуться папина помощь. В школе ходили легенды о моем кошмарном пасхальном платье.

А наихудшее воспоминание о Бев – фотография со школьной ярмарки печенья. В шестом классе мы решили собрать деньги на новые музыкальные инструменты для нашей группы, участие должен был принять каждый. Нарезали бумажек, написали разные задания и сложили в ведерко из-под мороженого. Я сунула руку в ведерко, молясь про себя, чтобы мне досталось что-нибудь такое, что я могла сделать одна: написать объявления, собрать деньги или прибраться в конце. Но вытащилось «испечь печенье». Пятьдесят штук, для продажи.

Я понятия не имела, как пекут печенья или что другое, и сильно подозревала, что Бев тоже в этом ничего не смыслит. Но раскопала у нас в кладовке коробку с засохшими шоколадными хлопьями, а на ней – рецепт, и решила: справлюсь. А что? Не так уж и сложно. Перечень продуктов имеется, инструкции доходчивые.

В угловом шкафу нашлась большая стеклянная миска – как раз для теста. Во всяком случае, размер, если верить телерекламе, то, что надо. Я водрузила миску посередине стола и притащила все, что разыскала в кладовке и в холодильнике. Только с пищевой содой вышла неувязка. С таким названием мне ничего не попалось, но подвернулась высокая узкая банка, на которой значилось: «разрыхлитель». Сойдет, рассудила я.

Каких-то полчаса – и все смешано, как велено. Больше всего мучений было с просеиванием. Сказано: «просеять». А как? И что вообще это означает? Пришлось все бросить и лезть в словарь. «Разделить что-либо». «Пропустить через сито». «Отделить крупные частицы». У нас сита не было. Наверное. Я так думала. Поэтому взяла ложку с дырками и старательно просеяла муку, разрыхлитель и соль. Получилось славно. Лучше, чем с яйцами.

Отправляя первую партию печений в духовку, я страшно гордилась собой. Очень приятно было думать, что я могу что-то сделать от начала до конца. И главное – совершенно самостоятельно! Я даже размечталась, как расскажу всем, что неизвестный пекарь, изготовивший восхитительные шоколадные печенья, не кто иной, как я, всем известная мышка-норушка.

Вскорости теплый, аппетитный дух готовящихся печений заманил в кухню Бев. Было далеко за полдень, а потому, чтобы не свалиться как сноп, ей пришлось уцепиться за дверной косяк. Помню, я еще удивилась: шумная возня, которую я затеяла, ее нимало не обеспокоила, а запах поднял с того лежбища, где она валялась в отключке.

– Чт-о э-тт ты тут де-ла-шь?

Бев, когда бывала в подпитии, имела привычку говорить с расстановкой, разжевывая каждое слово. Только неповоротливый язык ее не слушался, и слова звучали странновато, точно она набила рот ватой.

– Печенье. У нас в школе завтра ярмарка.

– Я и не знала, что ты умеешь стряпать.

– Я сама не знала, – отозвалась я и приготовилась услышать что-нибудь обидное, но Бев, похоже, была так потрясена моим внезапным талантом, что на время лишилась дара оскорбления. Она опасливо отлепилась от косяка, доковыляла до стола и рухнула на стул.

– Мне в школу нужно пятьдесят штук, – предупредила я. – Лишних, наверное, не останется.

– Останется.

Я не разобралась с таймером в духовке – бог его знает, как эта штука работает? – поэтому все указанные в рецепте десять минут следила за часами, как коршун. Когда время вышло, я с трепетом открыла дверцу… Ура! На противне красовались замечательные, круглые печеньица с каплями расплавленных шоколадных хлопьев. Сказать, что я была в восторге, – значит ничего не сказать. Меня обуяло дикое, безудержное ликование. Тем сильнее было разочарование, когда Бев надкусила одно печенье и тут же с отвращением выплюнула:

– Фу, гадость какая! Чего ты туда насовала?

У меня похолодело внутри.

– Как это – чего? Я все по рецепту…

Бев сползла со стула и принялась перебирать продукты, которые все еще валялись на столе. Раздавленная яичная скорлупа, пузырек из-под искусственного ванилина, который отыскался в буфете, – это она пропустила без внимания. Ее рука замерла над банкой с разрыхлителем. Какое-то время она в хмуром недоумении взирала на банку. Потом прыснула.

– Разрыхлитель? Ты что, в это свое печенье разрыхлителя наложила? Стряпня не по моей части, но что разрыхлителем пищевую соду не заменяют, даже мне известно.

– Я не знала, – пробормотала я.

Бев захохотала.

Может, она так шутит? Печенья же такие красивые. И пахнут вкусно. Я взяла одно, откусила.

Горькие. Они были горькими-прегорькими, солеными-пресолеными и уже начали оседать.

– Я не знала. – В глазах стало двоиться от слез. Я была раздавлена.

Бев и бровью не повела.

– Для того и пишутся инструкции, – хохотнула она. – Хочешь стряпать – читать сначала научись! – И удалилась.

Такой позор вместо триумфа, который практически был у меня в кармане! Мать и раньше насмехалась надо мной, но эта обида стала одной из самых горьких. Я трясущимися руками прибирала кухню. Рассыпала муку на пол. Пришлось ползать на карачках по всей кухне. И тогда, поглядывая на мусорное ведро, где большим комком покоилось абсолютно правильное с виду тесто, я поклялась никогда больше не выставлять себя такой дурой. Уходя к себе, я захватила материнские кулинарные книги (всего несколько штук) и перечитала их все, от корки до корки. Когда я в следующий раз испекла печенье, оно было идеальным.