Марьинская Аномалия - Николай Бахрошин

– Навоз есть продукт жизнедеятельности всей страны, – рассказал Остапченко.

Кум внимательно посмотрел на него.

– А он их тоже видел? – спросил Евгений.

– Кого? – не понял Пал Палыч.

– Да инопланетян же. Вы, мужики, мне честно скажите, который день пьете?

Нет, не поверил. Сначала Пал Палыч даже на него обиделся. Потом помирились. Скептик, что с него взять.

И только поздно вечером, когда Остапченко уснул прямо на столе, а кум Евгений прикорнул рядышком, на диванчике, Пал Палыча наконец осенило. Точнее, сначала он вышел из нужника во дворе, держась одной рукой за штаны, а второй, для устойчивости, за ручку двери. Потом его как-то особенно лихо мотнуло, закружило, не удержался он на двух ногах и одной руке, протаранил спиною поленницу. Потом его от поленницы потащило вбок, перекинуло через козлы для пилки дров и приземлило в лопухах у забора. Здесь, лежа на спине и глядя ввысь, в бездонное звездное небо, где монументально нависли над ним его собственные штиблеты, Пал Палыч наконец отчетливо понял, что он хочет спросить у инопланетян.

Даже обидно стало. До слез. Сколько лет он этого ждал, не надеялся, но все равно ждал. А теперь, в разгар событий, ночует в лопухах у забора кума Евгения.

Разобиженный на весь белый свет, он уснул.

– Ох, надоел мне этот Демон, – в очередной раз сказал Добрыня.

– Твой земляк, между прочим, – вставил Алеша.

– Здесь говорят: в семье не без урода.

– Ты кого имеешь в виду? – невинно спросил Попов.

Добрыня покосился на него, но ничего не ответил. Словесные пикировки никогда не были его сильной стороной.

Как три богатыря в старину, мы в город въезжать, конечно, не стали. Обошлись более современными транспортными средствами. Я совершенно не против выглядеть идиотом, если того требуют обстоятельства, но если не требуют, большого удовольствия в такой позиции не нахожу.

Довольно долго мы занимались рутинной работой. Находили и дезактивировали биороботов. А те, соответственно, визжали, пищали и сопротивлялись. Чисто техническая работа, ничего интересного.

На войне как на войне. Не помню, откуда я подхватил эту поговорку, но, по-моему, она была местная. По крайней мере ни Алеша, ни Добрыня ее раньше не слышали. Им она тоже понравилась.

Теперь, как положено на войне, мы находились на наблюдательном пункте. Следили, как несет караульную службу Упырь В. Скверно он ее нес. Сидел, газетки почитывал. И оплевал все вокруг.

Скоро спать расположится, даю голову на отсечение.

Найти базовый лагерь Асмагила труда не составило. Зная его нездоровую тягу к загробной романтике, мы выяснили, где тут старое кладбище с нехорошей славой.

Все правильно, вот он Упырь В, сидит в дозоре на краю кладбища. Бдит.

Мы тоже бдели. Засели в зарослях орехового кустарника с подветренной стороны. По очереди любовались на Упыря В в полевой бинокль. Алеша Попов нацелился было собирать орехи, но, ввиду явной демаскировки, был в два голоса выруган. Мы с Добрыней поставили ему на вид. Потом переменили на выговор с занесением. Потом усилили занесение строгим предупреждением. Подумали, отменили многослойный выговор и присудили ему одно общее пятно позора. Долго спорили, является ли общее пятно позора бюрократическим термином, или это, скорее, социально-нравственное клеймо. Под гнетом общественного порицания Алеша истово каялся и клятвенно бил себя в широкую грудь.

Потом это развлечение тоже надоело.

– Паисий, а куда ты Пал Палыча отослал? – спросил меня Алеша.

– Кнопку нажать.

– Какую кнопку?

– Одноразовую. ПОС-7. Пульт одноразовый самоликвидирующийся.

– А пульт к чему подсоединен?

– Ни к чему. Надо же мне было удалить его с места событий. Любопытный он очень. Еще подвернется под руку Асмагиловой банде, поломают его.

– И далеко отослал? – снова спросил Алеша, откровенно сочувствуя Пал Палычу.

– Нет, не очень. За пятьдесят километров.

– Далеко.

– Он же на машине. Кроме того, у него там кум живет, заодно и повидаются. Найдут чем развлечься.

– Понятно, – сказал Алеша. – Развлечение здесь традиционное. Ох и много же они все пьют.

– Много, – подтвердил я. – С другой стороны, а что еще делать в провинциальном городе, на слаборазвитой планете, на окраине Галактики?

– Тоже правильно, – согласился Алеша.

Добрыня в наш разговор не вмешивался. Смотрел в бинокль.

– Упырь В засыпает, – сказал он вдруг.

– Точно?

– Носом уже клюет. Сейчас заснет.

– Значит, – сказал я, – диспозиция такова…

Смеркалось. На кладбище было тихо. На кладбищах всегда почему-то тихо, а здесь было особенно тихо. Кладбище было старое, заброшенное, со стойкой нехорошей славой.

Упырь В сидел на могиле, привалившись спиной к приржавевшему металлическому кресту, и читал газету. То, что он читал, ему не слишком нравилось. Точнее, совсем не нравилось. Жуть какая-то. Убили, зарезали, ограбили, расчленили. От возмущения он в очередной раз сплюнул.

Сумасшедший народ. Как они здесь живут? Лихая попалась планетка. Второй раз он на этой планете, и второй раз им не везет. Заметут их здесь, как пить дать заметут. Эти, из СБК. Служба безопасности Космоса, если расшифровать. Дергать надо отсюда, вот что. Ноги делать. Пропади она пропадом, Земля эта. Асмагил говорит, нельзя, на орбите перехватят. Может, перехватят. А может, и нет. Все-таки шанс.

Упырь В никогда толком не мог понять человеческие расы. Беспокойные они все какие-то. Бурлят, шумят, друг на дружку лезут, каждый старается занять место повыше. Никакой структурности общества. Вот у них, упырей, каждый четко знает свое место, данное ему от природы. Кто же спорит с природой? Если он, например, из Благородного клана упырей «В», третий на левой седьмой ветке от главного ствола, то каким бы образом он мог попасть, скажем, в Великий клан упырей «А»? Ну да, выгнали его. Осудили. Но его место все равно осталось незанятым. Потому что это его место. Очень важно знать, где твое место в этом мире. Как можно жить без этого?

Упырь В сам не заметил, как задремал.

Он проснулся внезапно. Словно его толкнули. А может, правда толкнули? Он вскочил на ноги.

На кладбище было все так же тихо. Вокруг ни души. Только огляну вшись назад, Упырь В понял, что его разбудило. Сердце сжалось и рухнуло в пятки. Все, замели, обреченно подумал он.

Силовое поле ловушки опустилось на него медленно и неотвратимо. Уши, как ватой, заложило вакуумом.

Ему хотелось забиться в истерике, кричать, рвать, кусаться, вцепиться в кого-нибудь зубами, в конце концов. Но он не мог. Не мог даже пошевелиться. Не мог открыть рот. Только гнулся все ниже и ниже. Врастал в землю.

Это было что-то новенькое. Вечно у этих, из службы «К», какая-то новая техника, отметил он краем сознания. А тут живешь как свинья, как свинья и подохнешь.

Потом могучая сила подняла его в воздух.

Глава 7

Экс-целителю старцу Якову было тридцать девять лет от роду. Жизнь его помотала по ухабам. Это он всегда подчеркивал.

Следы житейских ухабов оставались на его лице до сих пор. В семнадцать лет чистый юноша Яков Самойлов уехал из родного Марьинска искать счастья в большом городе. Сначала ему повезло. Он поступил в педагогический институт в Нижнем Новгороде, тогда еще называвшемся Горьким.

В институте Самойлов стал личностью довольно известной. Он быстро разобрался, что педагогика, по сути, наука скучная, а основное его призвание – литература. Складные стихи, которые он с успехом зачитывал на студенческих вечеринках, принесли ему общекурсовую известность.

Институт Самойлов окончил. Хитрыми путями он увильнул от распределения в школу и добился трудоустройства в газету «Вечерний город». В двадцать два года он уже стал штатным корреспондентом редакции, писал бойкие репортажи – в общем, подавал надежды.

В тридцать лет Яков Самойлов подавал пальто и головные уборы в ресторане «Золотая осень». К тому времени жизнь его превратилась в сплошную битву с зеленым змием. Змий победоносно наступал на всех фронтах, Яков все больше отсиживался в окопах похмелья. К этому времени он уже сам понял, что стал законченным алкоголиком.

Помогло ему чудо. Иначе не назовешь. Подобрав и отстирав его после очередного запоя, подруга пригласила в дом народную целительницу бабу Евдокию. Бабушка-старушка полчаса пошептала над ним, взяла пятьдесят долларов и ушла.

На четвертый день трезвости он, против обыкновения, не улизнул из дома опохмеляться. На пятый день снова пришла бабушка-одуванчик, снова полчаса пришептывала над ним, взяла еще пятьдесят баксов и сказала, что он здоров. На шестой день он опять не пошел опохмеляться.

Яков Самойлов бросил пить. Событие это в первую очередь потрясло его самого. Когда первая эйфория от трезвости прошла, Яков начал все чаще задумываться, что же сотворила с ним маленькая старушка. Ответ напрашивался сам собой. Бабушка была экстрасенсом. И, значит, все правда, что там говорят о потусторонних мирах, тонких материях, о неизведанных еще областях человеческой души, способной силой мысли двигать горы и поворачивать реки.