Марьинская Аномалия - Николай Бахрошин

Вылетев в приемную, мэр в растерянности остановился и затоптался на месте. Все было как обычно: секретарша неторопливо печатала на компьютере, периодически звонил телефон, из коридора доносились голоса сотрудников. Непреодолимый детский страх, охвативший его в кабинете, слегка отпустил. Дышать стало легче. Сохраняя остатки достоинства, Кораблин расправил пиджак и откашлялся.

– Я слушаю, Илья Ильич, – тут же подняла на него глаза секретарша.

– Тамара Ивановна, я это… пойду, пожалуй.

– Конечно, Илья Ильич. Вы еще будете? – Глаз за толстыми стеклами очков не видно, спрятаны глаза, упакованы. Непонятно, издевается или просто такая невозмутимая?

Мэр подозрительно посмотрел на нее и откашлялся еще раз.

– Я это… приболел немного. Пойду полежу.

– Конечно, Илья Ильич.

Ссутулясь, Кораблин тяжело вышел из приемной. На заднице мэра вырисовывался грязный рубчатый след от подошвы, четко видимый на серой с отливом ткани костюма.

Секретарь-референт проводила его внимательным взглядом. Посидела пару минут неподвижно, потом придвинула к себе телефон.

– Алло, Ирочка? Здравствуй, дорогая, здравствуй. Шеф на месте? Я по поводу работы…

Зачем все это? Вот это все? Все вокруг? Зачем, зачем и зачем? Эти вопросы вертелись в голове у Ильи Ильича, когда он возвращался домой. Что все и что он имеет в виду под словом «зачем», городской глава так и не смог для себя сформулировать. Просто чувствовал, что все неправильно. Все вокруг. Или он сам. Может быть и такое. Все вокруг как всегда, а сам он уже не тот, далеко не тот, неправильный он теперь. Или давно уже неправильный? Впрочем, чушь какая-то, правильный, неправильный, зачем, почему. Как-то по-детски звучит. Глупо и непонятно даже самому себе. Думать он разучился, вот что, неожиданно понял Илья Ильич, глядя на пробегающие за окнами «Волги» марьинские пейзажи. Соображать умеет, соображает он быстро, как таракан на кухне, а думать давно уже разучился. Впервые в жизни с ним случилось что-то из ряда вон, что-то необычное, или как еще можно это сказать? А он даже не может понять, что с ним случилось.

Мало сказать, что мэр был ошарашен. Он был разбит. Его мир рассыпался на осколки внезапно и безнадежно, как оконное стекло от удара футбольного мяча. Дело даже не в этих двух нахальных типах, черт с ними, и не таких видел за свою жизнь. Но когда городской глава мысленно возвращался к своим странным посетителям, перед глазами почему-то вставала необъятная бездна мрака с тусклыми вкраплениями звезд. Пусто там было. Пусто, холодно и одиноко. И это холодное одиночество было страшнее всего, что он когда-либо переживал.

Вернувшись домой, Илья Ильич, как был, не переодеваясь, прошел к себе в кабинет. Бесцельно походил по комнате, потом лег на диван, кашлянул, всхлипнул, два раза икнул и умер.

Здесь, на диване, его обнаружила тетка Мария. Поняв, что случилось с хозяином, она сначала запричитала и заохала. На крики примчался шофер Василий. Он был человек опытный, прошедший две войны в составе ограниченного контингента войск. Он сразу все понял.

– Умер. Преставился хозяин. Судя по всему, полчаса-час назад, – коротко констатировал Василий, поискав пульс на шее у мэра.

Тетка Мария закивала головой и снова захлебнулась в рыданиях.

– Не убивайся. Все там будем, – нейтрально сказал шофер.

– Это точно, – сказала тетка Мария и сразу успокоилась, словно на тормоз нажала. Ее растекшееся было лицо снова стало привычно строгим.

– Я ничего, я для порядка, – сказала она.

Тетка Мария прошлась по кабинету, машинально подняла с пола упавшую подушку, потом махнула рукой и достала из бара бутылку самого дорогого коньяка:

– Помер Трофим, да и хрен с ним. В народе так говорят. Давай, Василий, за помин заблудшей души.

– А я что? Я разве против, – заулыбался Василий. – Давай, поехали.

– Врача бы вызвать, – сказала тетка Мария.

– Вызовем, – ответил Василий, наливая рюмки. – Как только, так сразу вызовем. Ему теперь торопиться некуда.

Они поехали по первой, потом по второй, по третьей и дальше. Как положено на поминках, не чокаясь.

Они еще ничего не сказали друг другу, но оба уже все поняли. Дело в том, что в домашнем кабинете Ильи Ильича за деревянной панелью стены был вмонтирован бронированный сейф, где мэр всегда держал крупную сумму в долларах. Это были неучтенные деньги на случай непредвиденных взяток. Шифр они знали.

Глава 5

Второй день у бабы Гаши не было времени ни прилечь, ни присесть. Да какой уж тут отдых, поесть было некогда, чаю раза два попили с куском хлеба, вот и вся еда. Второй день баба Гаша хлопотала, как мышь в амбаре.

Нет, странные события в родном Марьинске не застали ее врасплох. Она точно знала, какие продукты ей надо запасать в первую очередь, какие – во вторую, а что может подождать хотя бы до послезавтра.

Баба Гаша до сих пор помнила, как начиналась война с германцем. А дома – две коробки спичек и полпачки соли. Не как у людей. Те, которые посмекалистей, почти всю войну прожили на подкожных запасах, успели вовремя. А вот они бедовали, конечно. И при Хрущеве Никите Сергеевиче, когда стоимость денег в десять раз уменьшили, кто оказался в выигрыше? Правильно, у кого мелочи было много, копеечки – они копеечками и остались, только стоить стали в десять раз дороже. Один мужик, сама слышала, на эти подорожавшие копеечки себе машину купил. Вот так-то умные люди живут. Запас карман не тянет, люди знают.

Конечно, она тоже не сразу сообразила, что к чему. Когда соседский Димыч рассказал ей, как над его огородом полчаса кружилась Баба-Яга в ступе, она было не поверила. Решила, целится беспутный Димыч на ее самогонку, опять в долг небось, никак не наопохмеляется. Потом Ильинична рассказала, что видела на городской площади натурального трехголового змея. Рассказывала, огнем клокочет, хвостом острым по земле стучит и лапой когтистой по асфальту цок, цок, цок. Как петух перед курами, честное слово. Умереть от страха, не встать.

Тут баба Гаша засомневалась. Ильинична, конечно, баба тверезая, так ведь и на старуху найдется шкалик, как говаривал в таких случаях покойный муж Василий. А потом уж она и сама чуть не родила с перепугу. Когда увидела на собственном заборе мерзкую вертлявую тварь с рогами, зубами и вроде даже с хвостом. Вся зеленая, тиной пахнет, глазищами бесстыжими хлопает. Ну, чисто кикимора болотная. Тварь покривлялась, проскакала по острым штакетинам, швырнула в нее зеленым помидором и обругала матерно.

Дальше начались вообще несуразности. Нечистая сила, иначе не назовешь, расплодилась в городе, как грибы-поганки после дождя. Участковый Синеглазов рассказывал, как они всей милицией ловили по городу черного человека, стреляли в него, палили, а тот только зубы скалил. Издевался над органами, выходит дело. А еще, рассказывали, повадилась ездить по Бродвею черная «Волга». Проедет этак, за угол завернет и исчезнет. И, глядишь, опять едет. Так и ездит. А на мебельном, рассказывали, в цехах появился живой пень. По цехам ходит, всех сучьми хлещет и гукает. Все мужики от страха побросали работу, гужуются и наливают друг другу на последние рубли. Хоть молись, хоть плачь, а хоть просто так помирай.

Чудны дела твои, Господи, привычно заключила для себя баба Гаша.

Впрочем, особенно раздумывать было некогда. Пока суть да дело, пока что-то происходит, непонятно что, она взялась за покупки. Гречу, слава Богу, купила без очереди. Три раза бегала от дома до магазина, мало что руки не оборвались. С пшеном ей тоже повезло. В магазинах, в «Девятке», «Тринадцатом» и «Фруктовом раю», уже начал собираться народ, но она сообразила вовремя, отоварилась пшеном, рисом и спичками в палатке у армян. В хозмаге на всякий случай прихватила четырехведерную бутыль керосина. Натерпелась, пока донесла, три раза чуть не выронила по дороге.

За солью, правда, пришлось выстоять две большие очереди. Народ мало-помалу начал соображать, выметали с прилавков все, вплоть до залежалой морской капусты.

Страшно было в очередях, нехорошо и муторно. И никто, главное, не понимает, что происходит. Кто говорит, кино снимают, кто – учения у военных, а отец Никодим, рассказывали, сразу все понял. Конец света, мол, наступает, и точка. Грядет зверь силы немереной и лютости неописуемой. От его речей, рассказывали, многие уже впали в буйство.

Словом, доигрались дерьмократы, попили из народа кровушки. Ответ идет. От нечистой совести, говорили, мэр Кораблин, например, даже преставился.

К исходу второго суматошного дня баба Гаша почувствовала, что рук-ног больше поднять не может. На душе у нее стало вдруг спокойно. Что бы ни случилось дальше, хоть смена власти, хоть потоп, хоть конец света, она готова. Одной гречневой крупы килограмм тридцать с лишком. И это не считая риса, пшена, манки, крупы перловой и ячневой. Соль, спички, сахар – всего запасти успела. Картоха в погребе еще прошлогоднего урожая, соленья-варенья всякие. Ладно, проживем как-нибудь, успокаивала себя баба Гаша, всю жизнь как-нибудь жили, и теперь проживем. Мы – люди маленькие.