Добрая фея короля Карла - Владимир Васильевич Москалев

Урсула подошла, села на кочку, ни слова не говоря. Эльза повернулась к ней: лицо заплаканное, а в глазах удивление. Взглядом и рукой указала на другой холмик, рядом.

– А это?.. – Она вскинула руки к груди. – Господи… Да неужели же?..

– Ты права. Его отец.

И, держа на себе вопросительный взгляд, Резаная Шея закончила свою печальную повесть:

– Он остался у меня… с сыном. В Париже, сама понимаешь, его ждала плаха, а еще хуже – виселица. Но он все-таки пошел туда, спрятав лицо под маской. Месяц уже минул, как жили мы вдвоем, или больше того… Одежду хотел он взять из дома, еще кое-что, а дом отдать какому-то своему дальнему родичу, жившему неподалеку. Пришел он домой, а там новый хозяин. Новый палач. Король так распорядился. Карон не стал возражать – ему ли? – а с того, нового, взял слово, что тот не выдаст его. Спустя неделю он снова пошел… и не вернулся. Напрасно прождала я его до ночи на берегу. Люди рассказали, что в тот же день его схватили и бросили в темницу. Хотели спросить у короля Филиппа, как с ним поступить, но того не оказалось в Париже; вместо него сидел принц, его сын, наш нынешний король Жан Второй. Он и повелел: предать смерти за невыполнение королевского приказа. Это я о сыне. И я пришла на площадь, чтобы увидеть, как казнят отца, который не пожелал казнить сына. Конечно же, Карон меня не увидел; откуда ему было знать, что я приду проститься с ним? Ему снесли голову – быстро, одним махом, как сносил когда-то он сам. Потом я купила его голову у палача и принесла сюда… Теперь она там. – Урсула указала пальцем на холмик. – А тело бросили в оссуарий, в груду трупов на кладбище Невинных; там гниют те, кто не опознан, у кого не нашлось родственников, дабы предать земле тело умершего сородича. Говорили потом люди, что король Филипп, вернувшись и услышав эту историю, попенял сыну на излишнюю жестокость. Но тот только рассмеялся в ответ. Таков наш нынешний король, дочка.

– Презренное ничтожество! – сдвинув брови, процедила сквозь зубы Эльза. – И некому отомстить за Карона… Догадываюсь, он был хороший человек, мать Урсула?

– Зла от него я не видела. А так… все больше молчал, мрачнее тучи, да с ненавистью глядел в сторону Парижа. И целый месяц, почитай, пробыл на могиле сына, глаз не сводя с холмика. Но ни разу больше не лил слез.

– Быть может, он мечтал отомстить королю… – промолвила Эльза, как когда-то и Карон бросая тяжелый взгляд на север. – Но не сумел. Принц Жан оказался негодяем, чудовищем! Но ты еще ответишь, Жан Второй, за это злодеяние, полагаю, не первое на твоей совести. Он ответит, мать Урсула! Ответит!..

– Всякому негодяю рано или поздно воздастся по заслугам, – кивнула в ответ Резаная Шея и прибавила: – Теперь живу я тут, как видишь, одна. Нет до меня дела людям, как и мне до них. Отшельницей живу. Худо ли? Ни единая живая душа сюда не наведывается. Жалела только до сего дня, что умру – и закопать некому будет; не хочу, чтобы вороны терзали мертвое тело. Ну да теперь есть кому схоронить… да и… – Старуха улыбнулась, погладила Эльзу по волосам. – Умирать вдруг расхотелось, коль появилась у меня ученица и наследница; пока не обучу ее науке своей – уж не помру, права такого не имею. Любой человек должен передать по наследству своим детям все то, что взял от жизни, чему научился, что приобрел. Зачем тогда он жил? Кому же мне передать, девочка моя, как не тебе?

– А свои дети?.. Ужели не было их у тебя, мать Урсула?

– Трижды я рожала, и лишь третий дожил до пяти лет. Родила и в четвертый раз. Сын это был, а как вырос – ушел в город учиться. «Выучусь, – сказал, – найду себя в жизни, да и заберу тебя отсюда, матушка, в городе будем жить, а не среди зверей». Тому уж много лет, как ушел, только больше я его не видела. Думаю вот теперь о нем, а как вспомню его, маленького, так будто по сердцу утюгом горячим… И не ведаю, где он сейчас и что с ним. Быть может, сложил голову на чужой стороне: времена-то нынче какие…

И Урсула, замолчав, опустила голову. Помедлив, Эльза негромко проговорила:

– Вот, значит, почему люди боятся тебя, называют колдуньей, повелевающей ветрами, солнцем, дождем…

– Человек всегда боится того, чего не знает, не способен понять. Его страшит неведомое, пугает тайна. Он безобиден, но в то же время сверх меры жесток. Он темен, и эта отсталость порождает в нем глупость, переходящую в звериную безжалостность. Но зверь не нападет, когда сыт; человек же нападает ради удовольствия, руководимый желанием убить неважно кого и за что. Таковы охотники и рутьеры. Так не они ли и есть чудовище, страшнее и опаснее зверя? Человек… Это слово звучит горько, точно клопа раздавил зубами. Сколь подлым, изменчивым, сколь коварным, хитрым и свирепым часто бывает это существо. И сколь отвратительно оно в жажде убивать себе подобного ради прихоти своей либо доставляя ближнему горе, издеваясь и смеясь над ним, сознавая в чем-то свое превосходство и силу! Зверь – другое дело, он неразумен, да и то не поступает столь низко и подло. Нет опаснее человека создания на земле. Можно верить зверю, птице; человеку – с большой опаской, ибо соткан из пороков; всегда таится в нем жажда обмануть, возвыситься или предать. Бойся человека, но не детей его: они не успели еще стать людьми. Но не век тебе жить в лесу, когда-нибудь выйдешь к людям. Говори мало, но больше слушай. Гляди в это время на человека внимательно; по голосу, движениям рук, головы определишь, правдив ли он либо вертит хвостом, пытаясь обмануть. Нехитра наука, я обучу тебя сей премудрости. А сейчас просвети меня, Эльза, ибо давно уж не ведаю, что происходит в королевстве французском. Жан Второй по-прежнему в плену? Должно быть, немалый выкуп запросил за него островной король?

– По-прежнему, мать Урсула. Три миллиона золотых монет хочет получить англичанин. Как собрать, когда страна разорена, а казна, идет слух, пуста?

– Как всегда. Прогуляют, пропьют народные деньги, а как дойдет до дела – то их и нет. Но и хорошо, скажу я. Этакую сумму отвалить заморскому гостю! Мерзавец, мало ему своей земли.

– И все же люди считают, что короля надо освободить. Миропомазанник! Власть дана