Заклинатель - Николас Эванс

В спальне Грейс все оставалось, как в то злополучное утро. Длинная футболка, которую Грейс использовала как ночную рубашку, небрежно валялась на краю неубранной постели. Энни наклонилась, чтобы поднять брошенные на пол джинсы – те, протертые на коленях, на которые поставили цветные заплатки, выкроенные из старенького платья Энни. Она вспомнила, как предложила Грейс свои услуги и как ее больно ранили небрежные слова дочери: «Эльза сделает это лучше». Энни прибегла тогда к своему обычному приему – нахмурила брови, и девочка тут же раскаялась:

– Прости, мамочка, – залепетала она, обнимая мать. – Но ты ведь сама знаешь, что не умеешь шить.

– Нет, умею, – смеясь, возразила Энни, хотя обе знали, что она шутит – ведь правда, рукодельница из Энни никакая.

– Ну, пусть умеешь. Но хужей, чем Эльза.

– Ты хочешь сказать – хуже Эльзы, – поправила Энни дочь с изысканно-оксфордским произношением. Она никогда не упускала случая поучить свое чадо. Однако ее замечания только подстегивали Грейс изображать из себя эдакую деревенскую простушку.

– Пусть так, мамочка. Ты же знаешь, что я хочу сказать.

Энни аккуратно сложила и убрала джинсы. Застелила постель и осмотрела комнату, соображая, что нужно взять с собой. В подвешенной над кроватью сетке лежали любимые игрушки Грейс – целый зоопарк: медведи, бизоны, дельфины, разные бумажные змеи… Родственники и друзья привозили игрушки со всех концов света, и теперь они, поселившись здесь, поочередно делили с Грейс постель. Каждый вечер дочь, демонстрируя удивительное чувство справедливости, выбирала две или три игрушки – в зависимости от размеров – и укладывала их рядом с собой на подушке. Энни видела, что вчера предпочтение оказали скунсу и грозному драконообразному чудищу, привезенному Робертом из Гонконга. Энни положила игрушки снова на сетку, а затем, порывшись, отыскала там давнего любимца дочери – пингвина Годфри – его в день рождения Грейс коллеги Роберта привезли прямо в родильный дом. Теперь вместо глаза у него была пуговица, и из-за частых посещений химчистки пингвин пообтерся и потерял прежнюю форму. Энни затолкала пингвина в сумку.

Еще она взяла с письменного стола магнитофончик «Уокмен» и несколько кассет, которые Грейс всегда брала с собой в поездки. Доктор посоветовал включать в палате Грейс ее любимые мелодии. На столе стояли также две фотографии в рамках. На одной – они в лодке. Грейс – в серединке, обнимает их с Робертом за плечи, и все трое весело смеются. Снимок был сделан пять лет назад к Кейп-Коде – чудесное было время, может, лучшее в их жизни. Эту фотографию Энни тоже положила в сумку и взяла в руки вторую. На ней Пилигрим. Снимок был сделан прошлым летом, вскоре после того, как его привезли. Ни седла, ни уздечки, ни поводьев на нем не было – солнце играло на лоснящейся коже. Конь стоял спиной к снимающим, но в последний момент, повернув голову, посмотрел прямо в аппарат. Энни никогда раньше особенно не всматривалась в снимок, а теперь во взгляде больших конских глаз ей вдруг почудилась тревога.

Она даже не знала, жив ли он еще – их конь. Миссис Дайер передала в больницу сообщение, что Пилигрима перевезли в чэтхемскую лечебницу – далее предполагалось везти его в Корнелл. Глядя на фотографию, Энни почувствовала угрызения совести. Но не потому, что ничего не знала о его судьбе, а из-за чего-то другого, более важного, чего не сумела бы выразить словами. Опустив в сумку и этот снимок, она выключила свет и спустилась вниз.

За высокими окнами холла уже брезжило утро. Поставив сумку у дверей, Энни, не включая свет, пошла на кухню, решив сначала выпить кофе, а уж потом прослушать автоответчик. Дожидаясь, пока в стареньком медном чайнике закипит вода, она подошла к окну.

Снаружи, всего в нескольких ярдах от дома, стояло несколько белохвостых оленей. Они замерли, уставившись прямо на нее. Может, просят еду? Энни не помнила, чтобы олени подходили так близко к дому – даже в самые суровые зимы. Что бы это значило? Энни сосчитала их. Двенадцать, нет, тринадцать. Надо же, как раз столько, сколько лет ее дочери. Не будь суеверной, укорила себя Энни.

Послышался тихий, постепенно нарастающий свист – закипал чайник. Олени тоже услышали этот звук и, разом дружно повернувшись, помчались в сторону леса – только хвостики подпрыгивали на бегу. О Боже, подумала Энни: наверное, она умерла.

3

Гарри Логан поставил свой автомобиль под вывеской, гласившей, что здесь расположена лечебница для крупных животных. Впрочем, университетские службы так странно сформулировали название лечебницы, что было непонятно – то ли это лечебница для крупных животных, то ли крупнейшая лечебница для зверей всех калибров. Выбравшись из машины, Логан с трудом пробирался через грязную слякоть, в которую превратился выпавший в выходные снег. Со времени несчастного случая прошло три дня, но конь был до сих пор жив. Поразительно… ведь чтобы заштопать страшную рану на его груди, Логану потребовалось четыре часа. В кровавом месиве застряли осколки стекла и хлопья черной краски с грузовика – все это пришлось извлекать, потом хорошенько промывать рану. Очистив ее полностью, Логан осторожно подровнял ножницами болтавшиеся лохмотья краев, скрепил артерию и вставил несколько дренажных трубок. Только после этого, предоставив ассистентам следить за наркозом, переливанием крови и аппаратом искусственного дыхания, Логан стал зашивать рану.

Шил в три этапа: сначала разорванные мышцы, затем – соединительную ткань и только потом кожу – каждый раз не меньше семидесяти стежков! Два внутренних слоя Логан сшил кетгутом – рассасывающейся потом ниткой. И все эти адовы труды ради коня, которому вряд ли суждено проснуться! Но этот чертяка проснулся-таки! Просто невероятно! И что еще невероятнее – сохранил бойцовский пыл, так рьяно продемонстрированный им у реки. Когда Пилигрим, очнувшись в реанимационном отделении, бился, стараясь подняться на ноги, Логан молил Бога, чтобы раны не открылись вновь – страшно было подумать о том, что придется вновь латать этого бесенка.

Пилигрима продержали на успокоительных уколах еще двадцать четыре часа, прежде чем его положение стабилизировалось настолько, что он мог выдержать четырехчасовой переезд в Корнелл.

Логан хорошо знал Корнеллский университет и ветеринарную лечебницу при нем, хотя с шестидесятых годов, когда он здесь учился, многое изменилось. Да, славное было времечко – большинство воспоминаний Логана было связано с женщинами. Он и его друзья, прямо скажем, не скучали! Особенно запомнились ему летние вечера, когда, развалившись в тени деревьев, они любовались лежащим внизу озером Кейюга; красивейшее место… Но сегодня здесь было не очень-то приятно. Зябко, к тому же собирается дождь, в такую погоду озера и не разглядишь. Но самое гнусное – он отвратительно себя чувствует. Все утро чихал, ничего удивительного – все яйца отморозил, отлавливая тогда в воде Пилигрима. Логан почти вбежал в теплое приемное отделение и спросил у дежурной сестры, может ли видеть Дороти Чен – врача Пилигрима.