Обречены воевать - Грэхам Аллисон

привычного жизненного уклада, соответственным образом настраивает помыслы и устремления большинства людей и в повседневной жизни.

Фукидид, «История Пелопоннесской войны»

Все, что случилось с нами, лишь пролог…[130]

Уильям Шекспир

История никогда не повторяется, но иногда рифмуется.

Марк Твен

Только мертвые видели конец войны.

Джордж Сантаяна

Война между Афинами и Спартой является классическим примером ловушки Фукидида. Но в последующие столетия было много случаев, когда преемники этих полисов оказывались в западне противостояния крепнущих и доминирующих держав, приводившего к войне. Изучив последние пятьсот лет, гарвардский исследовательский проект обнаружил шестнадцать случаев, когда крепнущая сила оспаривала позиции гегемона. (Полный отчет из исследования Белферского центра при Гарвардском университете см. в Приложении 1.) Двенадцать из этих соперничеств закончились войной.

Таблица 2

В данной главе мы попытаемся очертить траектории, что привели к пяти из этих войн. В обратном хронологическом порядке мы начнем с нападения Японии на Пёрл-Харбор в декабре 1941 года, прежде чем рассмотреть «приквел» девятнадцатого столетия, когда возвышение Японии побудило Страну восходящего солнца затеять войну сначала с Китаем, а затем с Россией. Далее мы проанализируем стремление Отто фон Бисмарка спровоцировать Францию на военные действия во имя будущего объединения Германии, изучим реакцию доминировавшей на море Голландской республики семнадцатого столетия на морские притязания Англии и оценим вызов, брошенный Габсбургами Франции веком ранее.

Читатели, которые задаются вопросом, может ли торговый конфликт перерасти в ядерную войну, должны обратить пристальное внимание на любопытный путь, приведший Японию и Соединенные Штаты Америки к Пёрл-Харбору. Если кажется немыслимым, что государство способно спровоцировать своего противника на войну ради достижения собственных внутриполитических целей, стоит вспомнить Бисмарка. А для понимания того, как морское соперничество может побуждать национальные правительства к кровопролитной войне, нет примера лучше и поучительнее, чем конкуренция Англии с Голландской республикой.

Очевидно, что между этими случаями наблюдаются существенные различия. Где-то правили монархи, где-то уже установились демократии. Где-то обмен дипломатическими сообщениями занимал недели и месяцы, а где-то связь осуществлялась в режиме реального времени. Но везде мы увидим, что главы государств сталкивались со стратегическими дилеммами применительно к мотивам и действиям соперников в условиях неопределенности и хронического стресса. При взгляде в прошлое у некоторых читателей может возникнуть соблазн оценить сделанный выбор как иррациональный или поспешный. Впрочем, по зрелом размышлении он становится понятным, и мы даже начинаем сочувствовать тем надеждам и страхам, которые обуревали этих людей и определяли их выбор.

Ни один из конфликтов не был неизбежным. Но совокупность факторов в пользу войны порой затрудняет понимание того, каким образом было возможно добиться иного результата. Намного проще вообразить, как мы проголосовали бы в афинском народном собрании после выступления Перикла, призывавшего к войне, или какой совет могли бы подать императору Священной Римской империи Карлу V Габсбургу.

Основные контуры динамики, выявленной Фукидидом, очевидны в каждом случае. Мы отчетливо наблюдаем, как принято выражаться в гарвардском исследовательском проекте, «синдром крепнущей силы» и «синдром правящей силы». Прежде всего бросается в глаза обостренное ощущение собственной значимости, свойственное крепнущей силе, ее притязания на признание и уважение. Что касается правящей силы, тут налицо зеркальное отражение ситуации с крепнущей: она демонстрирует признаки страха и уязвимости, опасаясь грядущего «упадка». Как и в соперничестве родственников, дипломатия обнаруживает предсказуемую прогрессию, которая проявляется как за обеденным столом, так и на международных конференциях. Растущее осознание собственной значимости («мой голос считается») ведет к ожиданию признания и уважения («слушайте меня, когда я говорю») и к требованию считаться с мнением («я настаиваю»). Вполне естественно, что доминирующая сила воспринимает устремления «выскочек» как неуважение, неблагодарность, даже как провокацию и явную угрозу. По-гречески преувеличенная самооценка – это гюбрис[131][132], а необоснованные страхи – паранойя.

Япония против США

Середина двадцатого столетия

Седьмого декабря 1941 года японская авиация совершила налет на базу Тихоокеанского флота США в Пёрл-Харборе, Гавайи, затопив большинство стоявших на рейде кораблей. Тогда казалось поистине невероятным, что небольшая островная страна с экономикой и флотом, сильно уступавшими американским, отважится напасть на самое могущественное государство мира. Но с точки зрения Японии альтернатива выглядела еще хуже.

Вашингтон пытался использовать экономические инструменты, в частности финансовые и торговые санкции, дабы заставить Японию прекратить региональную агрессию, в том числе против Китая. Японское правительство трактовало эти ограничения как попытку удушения, как угрозу выживанию страны. Несмотря на протесты Японии, США отказывались видеть последствия своих санкций и предугадать японскую реакцию. За пять дней до «внезапного» нападения на Пёрл-Харбор посол Японии в США дал американцам недвусмысленное предупреждение. Его правительство пришло к выводу, что Япония «находится под сильным давлением со стороны США, которые требуют серьезных уступок, и что предпочтительнее сражаться, чем поддаваться давлению». Вашингтон проигнорировал это предупреждение, пребывая в уверенности, что Япония не осмелится начать войну против заведомо превосходящей силы.

Дорога в Пёрл-Харбор фактически началась полувеком ранее, когда Америка впервые «повернулась лицом» к Азии. По итогам испано-американской войны 1898 года США приобрели свою первую колонию, Филиппины, а также остров Гуам. В следующем году государственный секретарь Джон Хэй объявил об установлении, по его словам, «порядка открытых дверей», подчеркнув, что Америка не позволит какой-либо иностранной державе колонизировать Китай или монополизировать торговлю с Китаем. Вместо этого Китай признается «открытым» для любых коммерческих инициатив (прежде всего американских) на равноправной основе.

Для индустриализировавшейся и быстро развивавшейся Японии такие заявления далеких великих держав, которые опекали собственные колонии, но запрещали Стране восходящего солнца расширять свои пределы, выглядели крайне несправедливыми. Великобритания владела Индией, а также большей частью остального мира. Голландцы присвоили Индонезию. Россия поглотила Сибирь и захватила остров Сахалин[133][134], тем самым выйдя непосредственно к берегам Японских островов. Европейские державы также вынудили Японию оставить территории, которые та покорила, победив Китай в войне 1894–1895 годов. Получалось, что американцы предлагают признать окончательное поражение. На это Япония была категорически не согласна.

После тщательной подготовки Япония вступила в войну с Россией в 1904 году, уверенно взяла верх и захватила полуостров Ляодун, Порт-Артур, Южную Маньчжурию и половину Сахалина. К тому времени она уже успела прогнать китайцев с острова Тайвань и оккупировать Корею. В 1931 году японцы вторглись в материковый Китай, углубились на пятьсот миль от побережья и стали контролировать более половины территории страны. (Символом вторжения стала Нанкинская резня[135], кровопролитная кампания 1937 года, которой до сих пор отводится заметное место