Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… - Александр Владимирович Воронков

— Слушаю, Великий Государь! — щелкнул пищальный курок, воспламененный фитилём порох зашипел, разбрасывая весёлые искорки, и выстрел громыхнул, перекрывая гвалт и звон металла.

От неожиданности, как мне показалось, участники сражения на миг застыли. Кто-то из нападающих кинулся в стороны, огибая часовню, кто-то чуть отступил, вероятно, подумав, что прибыла огневая поддержка и опасаясь оказаться на линии огня. Но многие из толпы повернулись на звук выстрела, разумно рассудив, что обороняющиеся бойцы никуда со ступенек не денутся, а вот пренебрегать пищальниками за спиной не стоит: такое равнодушие может быть весьма чревато.

Не думаю, что вид стрелецкого десятка с готовыми к залпу ружьями доставил погромщикам удовольствие, учитывая, что стволы были направлены не куда-то, а прямо в них.

— А ну, прекратить безобразие! Всем — убрать оружие и отойти! Старшие — ко мне! Что здесь происходит?

Разумеется, что происходит — абсолютно ясно: кем-то организованные, вооруженные и разагитированные москвичи развлекаются этнической чисткой иностранцев. Это у нас в стране такая старинная национальная забава, называется «понаехали тут!». Думается, организатор этого локального геноцида уже примеряет перед зеркалом Шапку Мономаха.

«Боярский царь Василий Шуйский», как утверждалось позднее в читанных мной книгах, сумел «прославиться» исключительно резнёй мужиков, клятвопреступлениями и передачей польскому королю русских городов и почти всей царской казны, включая два царских венца: золотые шапки Бориса Годунова и Дмитрия[22]. Эта порода «боярских царей» с веками не меняется: партбоссы Ельцин и Кравчук, ставшие президентами, олигархи Ющенко, Кучма, Янукович, Парашенко — все они сперва кричали о «народном благе», судорожно набивая карманы, а набив — о народе и не вспоминали, продолжая хапать, как не в себя. Видимо, генетический сдвиг…

— Православные, подсобите, выпалите в тех немчинов! А то они, анчутки, вон уж сколько наших посекли! — Один из мужиков в тегиляях, не иначе, решил, что стрельцы прибыли на подмогу.

— Как стоите перед Государем?! — не сдержался мой сотник. — А ну, пади, не то батожья отпробуешь!

Никто не поспешил выполнить команду. Напротив, к нам развернулась уже практически вся толпа. Угрюмо-яростные бородатые лица не отражали ни малейшего желания подчиниться. Скорее — наоборот.

Воспользовавшись передышкой, двое воинов на крыльце часовни, устало опустив клинки, отступили к самым дверям, стремясь хотя бы прикрыть спины.

— Повторяю: всем убрать оружие и разойтись! Я, царь и великий князь Всея Руси Дмитрий Иванович, вас всех прощаю и отпускаю с миром. А кто ослушается — тем смерть!

Толпа колыхнулась. Кое-кто и вправду в растерянности опустил топоры, сабли и окованные железными полосами дубины. Пара мужиков принялась часто креститься, то ли отгоняя «дьявольское видение», то ли молясь про себя о вразумлении: царь ли доподлинно этот всадник, пусть и в богатом кафтане, но всё же не облачённый в расшитые золотом царские бармы с венцом на голове, который окружен не огромной свитой, а всего лишь десятком стрельцов?

Но вот на «одоспешенных» мой приказ подействовал, как детонатор на взрывчатку.

— Православные, то воры!

— Бей их, пока не палят!

Страшное дело — сила примера. Уверен: если бы хоть один из мужичков в тегиляях швырнул свою саблю под ноги — за ним оружие побросали бы все. И удалось бы решить дело миром, не проливая русской крови.

Но тут случилось иначе: сперва полдюжины хорошо вооруженных бойцов кинулись на нас, рассекая воздух клинками, а мгновение спустя за ними с воплями рванула почти вся толпа.

— Бей воров! Круши!

— Пали! — По команде сотника пять пищальных стволов расцвели пламенеющими тюльпанами, швырнув в нападающих куски горячего свинца. Сложно промахнуться по куче врагов с пятнадцати метров даже из таких карамультуков.

Несколько передних упали, мешая другим бандитам, кто-то в испуге отшатнулся и, воспользовавшись этой заминкой, уже без команды, вразнобой пальнули две остававшиеся заряженными пищали.

— Топоры вздень! Левой ступи! Держать строй! — Нет, правильно я Евстафия назначил сотником. Не теряется мужик, командует толково. Вот где бы только сотню для него набрать?

А бандиты-то молодцы, не трусят. Набежали толпой, хоть и выбило у них не менее десятка. Даже жаль таких рубать: сразу видна русская удаль… И такая же наша дурость.

Стрельцы топорами и саблями отмахиваются — словно косами поутру луговину косят. Звенит железо о железо, стучит, перерубая кости, чавкают отточенные лезвия в парном мясе, алая кровь брызжет на красные кафтаны.

— Постоим за Государя Димитрия!

Кто-то из передних стрельцов упал, пропустив в грудь острие клинка. Тут же на его место заступил сам Евстафий Зернин. Молодец, истинно молодец! Тяжёлая сабля мелькает, то сшибаясь с вражеским оружьем, то просекая сукно кафтанов и стёганые тегиляи.

Рукопашный бой короток: долго тяжёлой железякой не помашешь. Тут уж кураж на кураж, упорство — на упорство, сила на силу. Вот справа подался стрелецкий строй: ещё кто-то упал, охвативши окровавленную голову. Ну, даёшь резервы!

— За Русь! — Верховой — это вам не пеший-пехотинец, это посильнее всяких «Фаустов»[23]. Ну, вспомним службу в красной кавалерии!

Склонившись вправо, добавляю вес тела в сабельный удар. Всё, как учили, с потягом назад. Клинок, попав под высокий ворот тегиляя, врубается в чужую шею.

Карие глаза давешнего агитатора по-детски изумлённо наполняются слезами, будто свежепреставленный в последний миг хочет спросить: «меня-то за что?!». Не спросит уже. Эх, Смута, мать её!

Конь хорош, хотя и пуглив: видно, что ращён не для боя, а для парадов. А вот стрелецкая сабля — дрянь: руку-то перекрестие защищает сносно и в ладони неплоха, ухватиста. Но вот весит… Рубишь — словно арматуриной машешь. Да и железо — тоже дрянь: почти при каждом ударе по подставленному оружию противника на клинке остаются отметины. Стараюсь по мере возможности не убивать: лишний грех ни к чему, а раненый в такой рукопашной — уже не боец. Сабля и стрелецкий топор не так «гуманны», как автоматная пуля, к примеру. Та, если не пробьёт жизненно важный орган, даёт возможность, перевязавшись, продолжать стрелять. А здесь каждый удар — это раздробленные кости, рассечённые мышцы, бешеная потеря крови… Нет, с такими ранами особо не повоюешь.

Хорошо, что мои стрельцы, в отличие от большинства нападающих, профессиональные воины, хоть и из столичного гарнизона. Рубиться умеют всяко лучше этого сброда, причём настолько, что разница в численности, похоже, скоро исчезнет.

Неожиданно позади нападавших упал, дымясь, какой-то темный предмет величиной с голову. Три-четыре секунды — и грохнул взрыв!

Ничего нет в бою хуже растерянности. Страх — это постоянный спутник бойца, но его можно одолеть, загнать вглубь. Нехватка боеприпасов, оружия — худо. Но их можно отбить у врага, а там