Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… - Александр Владимирович Воронков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Огладив четвероногого красавца, потрепав по холке, я дал ему немного привыкнуть к запаху нового хозяина. Конечно, можно продолжать путь и пешком: здоровье молодого царя вполне позволяло пройти с десяток вёрст без привала. Но внешнее подтверждение статуса — штука в эти времена необходимая. И верховая лошадь хороших статей для меня сейчас нужна, как знаменитый броневик для Ленина, чтобы привлекать народное внимание. Проверил затяжку подпруг, и, проигнорировав подставленные «ступенькой» руки Зернина, вступил в стремя. Толчок правой, левая слегка пружинит — и мгновение спустя я — в седле.
Оглядел сверху своих парней: усталые, закопчённые дымом от выстрелов и пищальных фитилей, на лицах — разводы от засохшего пота, бороды многих нуждаются в гребне… Но в глазах — упорная решимость. Люди с такими глазами в будущие времена будут месяцами драться в Воронеже, Соловках, Севастополе, Бресте. Пройдут от Волги до Сахалина и Калифорнии. Возьмут на штык неприступный Измаил и перейдут непроходимые Альпы. В драных шинелях, с пачкой патронов и куском хлеба из муки напополам с соломой в кармане будут уходить в Ледяной Поход, неся на плечах полоски погон и в голодные чёрные Астраханские пески — те, которые без погон, со звёздами на шапках. Поставят русский красный флаг на Полюсе и бутылками с бензином станут жечь фашистские танки под Мадридом и под Москвой. С боями откатятся к кавказским перевалам, но встанут, врастая в скалы, а потом, оттолкнувшись спиной, пройдут тысячи вёрст до Вены, Будапешта, Берлина, напоив своих коней из Дуная и Эльбы. Запустят в космос «Восток» и «Буран» и проложат через всю страну «Уренгой-Помары-Ужгород» и стальную дорогу БАМа… А потом та же решимость, погасшая было из-за кремлёвских измен, вновь вспыхнет в глазах людей с гвардейскими лентами на рукавах и старых СКСах… Пусть светит!
Отряд шёл по Замоскворечью как по прифронтовой полосе, будучи готовым в любой момент дать отпор любому противнику. Судя по распахнутым воротам в некоторые дворы и изредка встречающимся ограбленным трупам на улицах, мелкие группы освобождённых Шуйскими преступников и подстрекателей к погромам, здесь уже побывали. Но, чем дальше мы продвигались вглубь, тем реже попадались следы этого безобразия. В одном месте мы обнаружили следы небольшого побоища — если, конечно, можно назвать «следами» расстрелянные из пищалей трупы десятка антисоциальных личностей. Что характерно: не считая срезанных кошельков, покойники валялись практически не обобранными, даже оружие, среди которого были не только ножи, топоры, кистени, но и вполне себе солидные прямые мечи, с какими принято было в советском кино изображать всяческих древних богатырей, осталось валяться рядом с владельцами. Правда, ничего огнестрельного или просто дальнобойного, вроде луков, не наблюдалось — не то те, кто перестрелял эту шайку, прихватили трофеи с собой, не то нынешние покойнички «по бедности своей мелкоскопов не имели».
Миновав печальное место, мы вскоре услышали характерный шум рукопашного боя: лязг металла о металл, разноязычные проклятия и команды, вскрики поражаемых сталью людей.
— Великий Государь, дозволь поворотить вобрат? Там подале еще проулок есть, по нему к Скородому[21] и выберемся. Дольше, но твоему царскому величеству гораздо сохраннее.
Желание сотника избегать, по возможности, стычек, имея под своей командой отряд численностью в десять человек, включая самого Зернина и тщательно оберегаемого самодержца, было понятно.
Но, с другой стороны, царь, прячущийся в заулках и норовящий удрать от опасности, даже не увидев, что именно ему грозит — вряд ли будет пользоваться авторитетом у окружающих.
Ведь я сам всегда презирал «начальничков», прячущихся на войне далеко в тылу под пятью накатами блиндажей, а в мирное время просиживающих кожаные кресла в кабинетах размером со спортзал. Они отгораживались от народа адъютантами, секретарями, секьюрити, полицаями, хитрыми и несправедливыми законами — и народ их люто и вдохновенно ненавидел. И рано или поздно такая ненависть выплёскивалась: то Пугачёвщиной, то Пятым годом, то Семнадцатым…
Сейчас вот дело идет к Смуте, к очередной междоусобице, в которую подбросят огонька и поляки, и шведы. Внук рассказывал в своё время, учась в аспирантуре, что когда первые Романовы провели учёт налогов на Руси, выяснилось, что много существовавших еще при Борисе Годунове сёл и мелких городков просто исчезли. Жилища сгорели или были разрушены, а жители — кто погиб, кто сбежал, кого угнали в неволю…
— Нет, Евстафий Никитин. Там нас не ждут и не знают нашего числа. Атакуем с ходу! Но сперва предложим сложить оружие. Не дело лишний грех на себя брать, русскую кровь лить зря. А вот коли не сдадутся, тогда и бить: кровь их на них же будет.
Понял ли?
— Слушаю, Великий Государь! Твоя воля.
Несколько кратких команд, очередное перестроение, трехминутное движение между неизменными московскими заборами-частоколами — и вот перед нами место стычки.
Толпа человек в тридцать, среди которой мелькают и бойцы во вполне приличных тегиляях, кое-кто — даже в шлемах и при саблях, — норовит прорваться в крохотную деревянную часовенку, на ступенях которой отмахиваются длинными клинками двое воинов в европейских шлемах и железных кирасах. На земле лежит с дюжину тел, одетых как в русские кафтаны, так и в европейскую одежду. Некоторые из них еще подают признаки жизни, но большинство не шевелится даже когда попадает под ноги нападающим.
Увлеченные боем сражающиеся даже не заметили появления нашего отряда: никто из атакующих не смотрел в нашу сторону, а защитникам часовни было откровенно не до того.
Воспользовавшись этим, стрельцы выстроились в две шеренги. Первый ряд, укрепив пищали на сошках, приготовился дать залп. Задние же держали заряженные ружья, чтобы сразу же передать их передним, если первые выстрелы не вразумят разошедшихся вояк.
Я, по чапаевскому завету, обозревал местность с возвышенности, в роли которой выступил отнюдь не киношный чугунок из-под картошки, а трофейный жеребец.
— Нет, ты посмотри, сотник, какое нахальство! К ним, понимаешь ли, сам царь прибыл, а они даже «здравствуй» не сказали!
Стоящий рядом с обнажённой саблей на плече Зернин, оценив шутку, усмехнулся:
— Так невежи ведь, Государь! Видать, пороли их мало и с небрежением. Дозволь вежеству поучить?
— Поучишь ещё. А ну-ка — обратился я к «молодому специалисту по переводу с челюстно-лицево-травмированного» на общепонятный русский, — пальни-ка разок вверх, чтоб заткнулись. А то их и не перекричать,
