Власть в Древней Руси. X–XIII века - Пётр Толочко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соблюдение этого «ряда», судя по обращению Святослава, было обязанностью великого князя. Роман не стал лишать Давыда волости, чем проявил свою великокняжескую несостоятельность и, по мнению черниговского князя, сам заслуживал наказания. Собрав войско, Святослав пошел на Киев и изгнал из него Романа.
Большой общерусский съезд князей, обсуждавший вопрос участия русских в борьбе с половцами, состоялся в Киеве в 1223 г. Кроме Мстислава Романовича, Мстислава Мстиславича и Мстислава Святославича, бывших старейшинами в Руской земле, на съезд собрались, как пишет летописец, «млади князи: Данилъ Романовичь, Михаилъ Всеволодичь, Всеволодъ Мьстиславичь инии мнози князи». Из старших князей на съезд в Киев не прибыл только суздальский князь Юрий Всеволодович, хотя, по-видимому, участие его также предполагалось. Если бы нет, летописец не стал бы отмечать факт его отсутствия: «Юрья же князя великого Суждальского не бы в томъ свѣтѣ».[185]
Князья собрались в Киеве для достижения соглашения об оказании помощи половцам, которые подверглись нападению монголо-татар. Были единодушны в своем решении выступить в поход, которое мотивировали тем, что «луче ны бы есть прияти я на чюжеи землѣ, нежели на своеи».[186] Летописец не называет численного состава русских дружин, выступивших в поход, но, судя по его косвенным замечаниям, он был очень значительным. Только галицкие вои приплыли к днепровским порогам на тысяче лодьях. Кроме них в русском войске находились полки киевские, черниговские, смоленские, волынские, курские и др.
Последний княжеский съезд состоялся в Киеве в 1230 г. Формальным поводом к нему, возможно, явились торжества по освящению епископа Ростовского Кирилла в Софийском соборе, но фактически князья прибыли в Киев на сонм. Причем, судя по ремарке летописца, как будто даже независимо от церковных дел. «Бяхуть же в то время инии князи Русьстии на сонмѣ в Кыевѣ: Михаила князь черниговьскый, и сынъ его Ростиславъ, Мстиславъ Мстиславич, Ярославъ, Изяславъ и Ростиславъ Борисовичь, и ини мнози князи».[187] Выше летописец назвал киевского князя Владимира Рюриковича и его сына Ростислава.
О чем совещались южнорусские князья в данном летописном сообщении не сказано. Однако, судя по предыдущему рассказу, их, скорее всего волновали взаимоотношения черниговского князя Михаила и владимиро-суздальского Ярослава Всеволодовича. Не исключено, что результатом этого сонма была отсылка посольства к Юрию Всеволодовичу с просьбой мира Михаилу Черниговскому. Это тем более вероятно, что посольство это возглавил преосвященный митрополит всея Руси Кирилл. «Си три (епископ черниговский Порфирий, игумен монастыря спаса на Берестовом и «муж Володимерь Гюргий» — П.Т.) приходиша с митрополитомъ, прося мира Михаилу сь Ярославомъ, бѣ бо Михаилъ не правъ в крестномъ целовании при Ярославѣ, и хотяше Ярославъ ити на Михаила».[188]
Приведенные примеры общерусских княжеских съездов определенно не являются исчерпывающими. Здесь не учтены те снемы князей, которые имели место во время военных походов в степь или против князей, нарушавших внутренний мир. К тому же, не все съезды получили освещение в летописях. В пользу сказанного свидетельствует, в частности, надпись на стене Софийского собора в Киеве: «Месяца декембря въ 4-е сътвориша миръ на Желяни Святополкъ, Володимир и Ольгъ». С. А. Высоцкий датировал заключение этого мира временем княжения Святополка Изяславича (1093–1113).[189]
В последнее время особое внимание исследователями уделяется обрядовой или этикетной стороне междукняжеских взаимоотношений. С кем князья собирались на съезды, где находились, как пировали, что дарили один другому, как клялись на кресте и др.[190] Разумеется, это любопытно, хотя придавать всему этому излишнюю сакральность вряд ли следует. Даже и самому крестоцелованию, которое, как утверждает А. С. Щавелёв, нельзя было нарушать и невозможно искупить грех его попрания.[191]
Еще как можно было. Князья легко клялись на кресте и легко же нарушали свои клятвы, вовсе не заботясь тем, чтобы «передать» их какому-либо духовному пастырю. Пример Мстислава Владимировича кажется единственный в этот роде. Значительно чаще они относились к этому ритуальному действию так, как галицкий князь. На замечание посла Изяслава Мстиславича, что Володимерко целовал крест к «брату своему къ Изяславу» тот ответил циничной фразой: «Сии ли крестець малый?».
Главный смысл съездовских встреч князей конечно же не в этикетной обрядовости, а в политической содержательности, месте в государственной системе власти. Именно так они рассматривались в историографии советского периода, хотя, чаще всего, исследователи видели в них не свидетельства государственного единства Руси, а ее распада. Согласно Б. Д. Грекову, княжеские съезды оказались неспособными примирить противоречивые интересы феодальных владетелей. Сильный феодал имел возможность игнорировать постановления съездов.[192] Близкие мысли высказал и Б. А. Рыбаков, по которому княжеские съезды не были средством выхода из кризиса, а их благородные принципы не имели гарантий.[193]
На этих жестких выводах, по-видимому, сказалось убеждение советских историков в том, что так называемая феодальная раздробленность Руси была несовместима с ее государственным единством. Рубежным в этом отношении считался Любечский съезд, на котором, как думал Б. Д. Греков, было констатировано наличие нового политического строя. Владимир Мономах, согласно ему, предпринял попытку удержать Русь от расчленения, но она не имела продолжения. Б. А. Рыбаков прибавил к этому еще и время княжения Мстислава Владимировича, после чего Русь будто бы окончательно разделилась на 15 суверенных княжеств-королевств.[194]
Между тем, ни на Любечском съезде, ни после него, не произошло ничего такого, что бы давало основания утверждать о наступлении нового политического строя. Призыв «каждо да держить отчину свою» был злободневен для Руси и до Любечского съезда. Впервые, о чем шла речь выше, был заявлен и реализован сыновьями Владимира Святославича Ярославом и Мстиславом в 1026 г., поделившими отцовское наследие на две части, а затем и Ярославом Мудрым, разделившим Русскую землю на три удела. Аналогичные призывы будут звучать и после Любечского съезда, что определенно является свидетельством сосуществования на Руси не только системы вотчинного права, но и старейшинства в различных его видах. Старейшинства от отца к сыну, от старшего брата к младшему, старейшинства княжеской ветви, старейшинства киевского стола.
И, наконец, было еще представление о единородности и равноправности князей, которое являлось основой для так называемых «родового» и «коллективного» княжеских суверенитетов над Русью.[195] В сущности, что было уже отмечено в литературе, несмотря на определенные терминологические новации обе эти концепции являются традиционными для отечественной исторической мысли.[196] В их основе теория «родового владения» С. М. Соловьева или «семейного владения» А. Е. Преснякова. Историки, обосновавшие эти суверенитеты, почему-то ограничили их во времени: родовой, будто бы, имел место только на первом этапе истории Руси, а коллективный — на втором. Такое хронологическое их соотнесение представляется некорректным, поскольку коллективный владельческий статус княжеского рода Рюриковичей с X по XIII в. не претерпел принципиальных изменений.
Не случайно, многие князья претендовали и получали в старой Русской земле так называемые «части» или наделы (Всеволод Юрьевич, Роман Мстиславич, Мстислав Мстиславич). По существу, претензии на «причастие» основаны в том числе и на вотчинном праве. Князь уже давно и прочно сидел в своей земле, но знал, откуда он родом и поэтому претендовал если не на Киев, то хотя бы на какую-то часть владений в великокняжеском домене, как общем родовом наследии. Юрий Долгорукий, на изгнание из Русской земли его сына Ростислава, воскликнул: «Тако ли мнѣ части нѣту в Рускои земли и моимъ дѣтемъ».[197]
Отражением коллективного сюзеренитета являлись княжеские съезды, которые, несмотря на их нерегулярность, все же можно считать высшим законодательно-распорядительным органом страны.
Одним из проявлений коллективного сюзеренитета являлось соправительство на киевском столе. Особенно когда на нем утверждались представители двух соперничавших за обладание Киевом княжеских ветвей.
Может показаться парадоксальным, но в одном ряду с различными формами старейшинства и коллективного сюзеренитета находилась и вотчинная система, так и не приведшая к независимому существованию русских княжеств. Прежде всего потому, что не обрела четких правовых понятий. Каждый удельный князь мог применить отчинное право не только к конкретной волости, перешедшей ему непосредственно от отца, но и к другой, где когда-либо княжил его отец или дед, и даже к Киеву, на столе которого сидели представители различных ветвей княжеского рода.
