Остров Безымянный - Юрий Александрович Корытин

деле материальное благополучие профессора не только его заслуга, но и следствие несправедливого распределения благ. Ведь он богат лишь только потому, что лечит богатых. А бедным он, скорее всего, отказывает в помощи. Простой народ он глубоко презирает. Он сам в этом признаётся, когда провозглашает свою нелюбовь к пролетариату, то есть, ко всем тем, кто зарабатывает на хлеб своими руками. Это своего рода социальный расизм.

– Вы превращаете профессора Преображенского в какого-то монстра!

– Не я, а Булгаков, ведь это он поселил своего героя в «похабной квартирке», – возразила Полина. – Конечно, профессор не монстр. Не исключено, что после сытного обеда он и посочувствует всей душой страданиям народа, но всё равно ни за что не согласится поступиться и малой частью своих привилегий, чтобы облегчить эти страдания.

То, что говорила Полина, настолько отличалось от традиционного мнения многочисленных комментаторов и простых читателей повести Булгакова, что я испытал некоторую растерянность. Но сдаваться так просто тоже не собирался.

– Хорошо, готов согласиться, что этот признанный – теми, кто причисляет себя к интеллигенции – образец интеллигентности не дотягивает до идеала. Но нельзя же ему полностью отказывать в положительных качествах! Например, профессор – человек твёрдых принципов, он не отступает от них даже под давлением власти в лице Швондера.

– Да, Вы правы, профессора можно было бы уважать за твёрдость убеждений. Несомненно, он отказывается помочь нуждающимся детям Германии не из жадности, а из принципа. И как Вам такой принцип: «Я не дам ни копейки детям, потому что не обязан этого делать»?

– Но ведь действительно не обязан!

– Я опять вынуждена признать Вашу правоту. – Полина произнесла это без всякого сарказма. Вероятно, она хорошая учительница, если не позволяет себе поиронизировать над чужой бестолковостью. – Но мы не об обязательствах, а об интеллигентности. Не может человек, открыто провозглашающий: «Я никому ничего не должен», признаваться интеллигентом. Зовите его как хотите – работником умственного труда, творческой личностью, представителем креативного класса, но не называйте интеллигентом. И Булгаков-то, кстати, это понимает. Если помните, отказ якобы «положительного» профессора помочь детям вызывает у «отрицательных» Швондера с компанией настоящую оторопь! Так вот, это реакция не Швондера, а самого Булгакова.

Полина сделала жест рукой, чтобы усилить эффект от своих слов. Вряд ли она специально изучала ораторские приёмы, они рождались из её убеждённости и искренности.

– Подлинный интеллигент всегда стремится жить не для себя, а для людей, – продолжала она. В этот момент мне показалось, что дискуссия со мной отошла для неё на второй план, она просто высказывала собственное кредо. – Интеллигентом того или иного человека делают не ум, не знания, не тихий голос, не внешний лоск и не любовь к опере, а особое состояние души. Интеллигент с уважением относится к любому человеку, он болеет за общее благо, это всегда человек с больной душой.

– Душевнобольной? – Вот в чём я несравненный мастер, так это в умении отпускать думацкие шутки.

– Не иронизируйте, Вы понимаете, что я имею в виду. – Полина задумчиво посмотрела на меня и добавила: – Думаю, что понимаете… – Затем она, как бы взяв новый разбег, энергично продолжила: – Интеллигент сопереживает, принимает близко к сердцу чужую боль – боль соседской семьи или боль своего народа. Интеллигентность – это характеристика не ума и образованности, а нравственности человека. Поэтому интеллигентом может быть и простой рабочий или крестьянин, если он поднялся до вершин духовного развития.

Моя спутница замолчала, а потом закончила уже спокойным тоном, без эмоционального напора:

– Профессор Преображенский из принципа отказался пожертвовать детям пятьдесят копеек, а вот Илья Сергеевич, когда получил губернаторскую премию, всю сумму отдал школе. Мы на эти деньги закупили физические приборы, реактивы для кабинета химии, книги для библиотеки и много ещё чего полезного и необходимого. Он хороший человек – это самое лучшее, что можно сказать о любом из нас. Так кто, по-Вашему, настоящий интеллигент – профессор Преображенский или Илья Сергеевич?

Я решил не отвечать, потому что возразить было нечего, а признать правоту не позволило мужское самолюбие. Вместо ответа я спросил:

– Вы считаете, что в булгаковском «Собачьем сердце» вообще нет положительных персонажей?

– Нет, почему же! Вы забываете про собаку Шарика! – Засмеялась Полина.

– Всё-таки Вам следовало стать учителем литературы.

Но Полина оказалась то ли нечувствительна к лести, то ли выше неё:

– Повесть Булгакова читали вслух в клубе. Она задела за живое наш народ, и её долго обсуждали. Схлестнулись разные точки зрения. Так что я Вам изложила не своё, а общественное мнение относительно личности профессора Преображенского. Но я с ним полностью согласна.

Так, разговаривая, мы спустились с вулкана. От посёлка нас отделял последний спуск с холма. Тропинка шла круто вниз, но после вчерашнего шторма почва стала влажной и скользкой, поэтому Полина предложила спуститься более пологим, но и более длинным путём. В общем, я с ней согласился, но, в силу обычного мужского авантюризма, решил попробовать: а что, если спуск по тропинке всё-таки возможен? Сделал пару шагов вниз по склону и вдруг, совершенно неожиданно, заскользил по глинистой поверхности, оставляя сапогами на ней две неровные полосы. Я ещё успел оглянуться, чтобы увидеть испуг в глазах Полины. Самое неприятное, я уже ни на что не мог повлиять: все мои усилия уходили на то, чтобы просто не упасть, любая попытка изменить положение ног и тела привела бы к неизбежному падению. В первый момент мне удалось устоять на ногах, но из-за крутизны склона скорость скольжения резко возросла, я потерял равновесие и со всего размаха шлёпнулся «мягкими тканями» прямо в грязь, однако и в сидячей позе продолжал стремительно лететь вниз. Несколько раз я вставал на ноги, но они не находили упора, скользили по склону, собирая под подошвами резиновых сапог комья полужидкой глины, и всё заканчивалось очередным падением. Попытки затормозить скольжение, хватаясь за траву и ветки, ни к чему не привели, я только ободрал руки и лицо о какие-то колючие кустики.

Вот так, в ускоренном темпе, «со свистом», я и спустился с холма. Казалось бы, я должен был испугаться, но на самом деле не испытывал ничего, кроме злой досады, смешанной, как ни странно, с удивлением. Удивлялся я самому себе. В голове во время этого захватывающего дух путешествия стучала молотом одна-единственная фраза: «Ну, и дурак… Ну, и дурак!». И ведь в самом деле, зачем я полез, куда не надо, если не далее, как утром пообещал себе всегда слушать Полину? Послушал хотя бы Аскольда Ивановича, который когда-то внушал мне, мальчонке: «Запомни, Серёнька, судьба обязательно долбанёт молотком по