Том восьмой. Выпуск II - Агата Кристи

— Что знает? — резко спросил Стефан.

Она слегка повернула голову, глаза их встретились Сандра прошептала:

— Не нужно бояться. Нам потребуется мужество — предельное мужество. Ты будешь великим человеком, Стефан, — человеком, решающим мировые проблемы… и ничто не помешает этому. Я твоя жена, и я люблю тебя.

— Что ты думаешь об этом вечере, Сандра?

— Думаю, это ловушка.

— И мы полезем в нее? — медленно проговорил он.

— Мы не можем раскрыть своих карт.

— Разумеется.

Вдруг Сандра отбросила голову назад и засмеялась.

— Горе тебе, Розмари. Ты все равно проиграешь, — сказала она.

Стефан сжал ее плечо.

— Успокойся, Сандра. Розмари умерла.

— Да? А мне иногда кажется, будто она жива.

3

Посреди парка Ирис сказала.

— Позволишь мне не возвращаться с тобой, Джордж? Хочется пройтись. Поднимусь на Монастырский холм и спущусь лесом. Весь день ужасно болит голова.

— Бедняжка. Ступай. Я не пойду с тобой, сегодня я жду одного человека, но точно не знаю, когда он появится.

— Хорошо. Встретимся за чаем.

Она решительно повернулась и направилась в сторону леса, опоясывавшего склоны холма.

Очутившись у подножия холма, она глубоко вздохнула. Был обычный для октября душный волглый день. Нудная сырость покрывала листья деревьев, серые тучи нависли над головой, грозясь близким дождем. На холме воздуха было не намного больше, чем в долине, но тем не менее Ирис показалось, что дышится здесь более свободно.

Она села на ствол упавшего дерева и начала разглядывать поросшую лесом лощину, в которой приютился Литтл Прайерз. Дальше, слева, сверкало белизной поместье Файрхевен.

Ирис угрюмо созерцала ландшафт, подперев щеку рукой.

Позади нее раздался легкий шорох, едва ли более громкий, чем шум падающей листвы. Она резко обернулась как раз в ту минуту, когда раздвинулись ветви и из-за них появился Антони Браун.

Она вскрикнула, притворно сердясь:

— Тони! Почему ты всегда появляешься как… как демон в пантомиме?

Антони бросился на землю возле нее. Он достал портсигар, предложил ей сигарету и, когда она покачала головой, взял себе и закурил. Затянувшись дымом, ответил:

— Потому что я тот, кого газеты называют Таинственным незнакомцем. Люблю возникать из ничего.

— Как ты узнал, где я?

— С помощью превосходного бинокля. Я знал, что ты завтракала с Фаррадеями, и когда ты ушла, следил за тобой с холма.

— Почему ты не приходишь к нам в дом, как всякий обычный человек?

— Я не обычный человек, — с вызовом сказал Антони. — Совсем не обычный.

— Я думаю, обычный.

Он метнул в нее взгляд, спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего. По крайней мере…

Она замолчала.

— По крайней мере? — спросил Антони. Ирис вздохнула.

— Надоело все здесь. Ненавижу. Хочу в Лондон. — Ты скоро уезжаешь, да?

— На следующей неделе.

— Значит, у Фаррадеев был прощальный банкет?

— Никакой не банкет. У них был всего лишь их старый кузен.

— Ирис, тебе нравятся Фаррадеи?

— Не знаю. Не особенно — впрочем, они были с нами весьма приветливы… они были приятелями Розмари.

— Да, — сказал Антони, — они были приятелями Розмари, но как-то не представляется, что Сандра Фаррадеи могла иметь с Розмари дружеские отношения, а?

— Не представляется, — ответила Ирис. Она бросила подозрительный взгляд, но Антони продолжал невозмутимо курить.

Вдруг он сказал:

— Знаешь, что больше всего меня поражает в Фаррадеях? Именно то, что они Фаррадеи. Я их всегда так и воспринимаю — не как Стефана с Сандрой, двух людей, объединенных государственными и церковными установлениями, но как определенную двуединую общность — Фаррадеи. И это более интересно, чем ты можешь себе представить. Два человека с общей целью, общим жизненным укладом, одинаковыми надеждами, страхами, верованиями. И при этом полная несхожесть характеров. Стефан Фаррадеи, должен сказать, человек широкого кругозора, исключительно чуткий к окружающему мнению, ужасно неуверенный в себе и недостаточно смелый. Сандра, напротив, отличается средневековой узостью воззрений, фанатичной преданностью и храбростью, граничащей с безрассудством.

— Он всегда казался мне, — сказала Ирис, — довольно напыщенным и глупым.

— Он совсем не глуп. Обыкновенный несчастный карьерист.

— Несчастный?

— Большинство карьеристов несчастны. Поэтому-то они и добиваются успеха — они стараются сами себе что-то доказать и ради этого из кожи лезут вон, добиваясь признания окружающих.

— Какие у тебя странные идеи, Антони.

— Ты найдешь их совершенно справедливыми, если только в них вдумаешься. Счастливые люди — обычно неудачники, потому что они настолько довольны собой, что ни черта не добиваются. Как я. Впрочем, и они не откажутся от лакомого кусочка — опять-таки, как я.

— Ты очень о себе высокого мнения.

— Просто я дорожу моими мыслями, в то время как ты ими пренебрегаешь.

Ирис засмеялась. Настроение ее улучшилось. Исчезли тупая апатия и страх. Она посмотрела на часы.

— Пойдем к нам на чай, порадуй моих домочадцев своим милым обществом.

Антони покачал головой.

— Не сегодня. Мне пора возвращаться. Ирис резко повернулась к нему.

— Почему ты никогда не заходишь к нам? Видимо, есть какая-то причина.

Антони пожал плечами.

— Я не нравлюсь твоему шурину — он это ясно дал почувствовать.

— О, не обращай на Джорджа внимания. Зато тетушка Люцилла и я тебя приглашаем… она милая старушка… тебе понравится.

— Не сомневаюсь — и тем не менее…

— Ты приходил к нам при Розмари.

— Это, — сказал Антони, — совсем другое дело. Ирис почувствовала, будто какая-то холодная рука чуть сжала ей сердце. Она сказала:

— Почему ты оказался здесь сегодня? У тебя тут дела?

— Очень важные — это ты. Я пришел сюда, чтобы задать тебе один вопрос, Ирис.

Холодная рука исчезла. Ее сменил волнующий трепет, знакомый всем женщинам со дня сотворения мира. На лице Ирис появилось то же самое выражение наигранного недоумения, с которым ее прабабушка в свое время восклицала: «О, мистер такой-то, это так неожиданно!»

— Да? — Она обратила на Антони свой простодушный взгляд.

Он посмотрел на нее, взгляд был мрачен, почти суров.

— Ответь мне искренне, Ирис. Вот мой вопрос: ты мне веришь?

Она отшатнулась. Не такого вопроса ожидала она. Он это заметил.

— Ты ведь не думаешь, что это единственный вопрос, который я хотел тебе задать! Но это очень важно, Ирис. Для меня это важнее всего на свете. Повторяю; ты мне веришь?

Долю секунды продолжались колебания, затем она ответила, потупив глаза:

— Да.

— Тогда я пойду дальше и спрошу тебе еще кое о чем. Поедешь в Лондон и выйдешь за меня замуж, никому не рассказывая об этом?

Она обомлела.

— Но я не могу! Просто не могу.

— Не можешь выйти за меня замуж?

— Нет, не то.

— А ты любишь меня. Ведь любишь? В ушах прозвучал собственный голос:

— Да, я люблю тебя, Антони.

— Но ты не поедешь и не обвенчаешься со мной в церкви святой Эльфриды в Блумсбери, в приходе, в котором я уже несколько недель проживаю и где я, следовательно, в любое время могу получить разрешение на брак?

— Как могу я сделать подобное? Джордж будет страшно обижен, и тетя Люцилла некогда мне этого не простит. Кроме того, я еще не достигла нужного возраста. Мне только восемнадцать.

— Ты должна будешь скрыть свой возраст. Не знаю, какое наказание ожидает меня за женитьбу на несовершеннолетней без согласия ее опекуна… Кстати, кто твой опекун?

— Джордж.

— Ну что же, какому бы наказанию я ни подвергся, развести нас не смогут, и это главное.

Ирис покачала головой.

— Не могу я так поступить. Не могу быть настолько легкомысленной. Зачем? Для чего?

Антони ответил:

— Поэтому-то я и спросил тебя сперва, веришь ли ты мне. Ты можешь на меня положиться. Так будет лучше. И ни о чем не волнуйся.

Ирис несмело произнесла:

— Если бы только Джордж узнал тебя чуточку получше. Пойдем со мной. Никого не будет. Только он и тетя Люцилла.

— Ты уверена? Я думал… — Он осекся. — Когда я поднимался по холму, я увидел человека, шедшего к вам… И, забавно, я узнал его. Мне уже приходилось с ним встречаться.

— Да, разумеется… я забыла… Джордж говорил, что ожидает кого-то.

— Человека, которого я увидел, зовут Рейс, полковник Рейс.

— Весьма возможно, — согласилась Ирис. — Джордж знает некоего полковника Рейса. Он должен был с нами обедать в тот вечер, когда Розмари…

Она замолчала, голос задрожал. Антони сжал ее руку.