Над окошком месяц - Виталий Яковлевич Кирпиченко

— Чому?

— Просто так.

— Ни, ты вже солдат, тоби потрибно питы, — решительно отметает все мои доводы дед и наливает себе и мне по гранёному стакану. Я одолел в несколько приёмов, а потом всю ночь бегал в огород. Стойкий иммунитет приобрёл на всю оставшуюся жизнь. От одного вида или запаха самогона мне становится дурно, опять я вижу деда Трофима, его пронзительный взгляд чёрных бусинок глаз, слышу вкрадчивое: «Болиишь, чи шо?»

В дом к деду приходили соседи, они узнавали и не узнавали во мне того темноголового мальчишку, который наезжал временами в «хохляцкую» деревню из русской, «чалдонской».

Деревня деда, Тургеневка, вся из переселенцев, в основном из Гродненской и Брестской областей, была основана в 1909 году. Чужаков, как чалдонов, бурят, татар, в этой деревне не было, им туда был заказан путь. Женились, выходили замуж в своей деревне или делали набеги за невестами в такие же белорусские деревни, стоящие от Тургеневки в 3–5 километрах. Всего таких деревень было пять или больше. Пять я знаю точно. Это Тургеневка, Толстовка (деревня моего деда по отцу), Васильевское, Лиденское, Игоревка. Названия давал, очевидно, какой-то любитель или знаток литературы, по имени писателей и назвали их. Кроме Лиденского. Это название, наверное, привезли с собой из Белоруссии жители, причастные к городку Лида (есть такой в западной части страны). Местные этнографы пытаются сейчас толковать название Тургеневки, связывая его с именем зажиточного бурята тех лет и мест — Тургена. Убеждён, что это не так. Не было у переселенцев большой любви к бурятам, как и у бурят к переселенцам, и, естественно, не мог стоять вопрос о названии деревень именами ничем не примечательных, а даже чуждых, хотя бы по вере, соседей.

Что там говорить о чужаках, если меня, родившегося в такой деревеньке, и уехавшего в русское село в четырёхлетием возрасте, сверстники, двоюродные братья и сёстры, не называли иначе, как чалдонюга. И у русских я долго был отщепенцем, только там за акцент обзывали хохлёнком. Вот такое незавидное положение было у меня с раннего детства.

Люди этих деревень любили говорить громко и все сразу. В выборе слов и определений себя не утруждали, спрашивали всё, что их интересовало без всяких дипломатических подходов. И мне задавали неловкие вопросы, уже и не помню какие. А вот мой младший брат, Коля, рассказал, как он, окончив военное лётное училище, приехал в парадной форме лейтенанта показаться деду с бабой. Красавец! Ждёт завистливых взглядов, деликатных разговоров. А получилось иначе. Забежала соседка, и сразу же, с порога, бабушке:

— Хто гэто такий?

— Коля Ганнин! — с гордостью ответила наша бабка Мартося. Ей было чем гордиться: не многие из деревни получали полное среднее образование, не говоря уже о высшем, тем более военном, да ещё лётном. Таких там не было.

— Гэто той килун? — удивилась соседка, пропустив мимо ушей восклицание нашей бабушки.

Рассказывая это мне, Коля смеялся от души, хотя говорил, что в тот момент ему было не до смеха, сидел как рак, как ошпаренный кипятком.

Действительно, у него была врождённая грыжа, а когда исполнилось два годика, сделали операцию и избавили от этого недуга. Соседка деда видела этот недостаток мальчишки и все двадцать лет держала в памяти для того, чтобы некстати выпалить.

У деда была огромная баня, в ней долгое время мылась почти вся деревня. Мужики и бабы вместе. Сам же был хорошим столяром и плотником, причём с выдумкой. Одно время задумал соорудить «вечный двигатель», который бы крутил безостановочно жернова мельницы. Огромный цилиндрический барабан из тщательно обработанных и пригнанных дощечек лежал во дворе. И когда мы сидели за столом, я спросил деда, для чего ему понадобилось это колесо. Дед ответил, что строит такую машину, которая будет работать без бензина, солярки, ветра, воды. Крутанёшь раз, и будет крутиться, пока сам не остановишь. Не вдаваясь в конструкцию этой чудо-машины, я сразу же выпалил, что это невозможно, что многие уже пытались сделать «перпетуум мобиле», только затея их была напрасной. Дед, хитро посмотрев на меня, сказал, что он это уже знает, ему уже говорил инженер-геолог, который ночевал в его хате.

— Ничего страшного, — успокоил себя дед, — пускай не будет всё время крутиться, но долго будет. Крутанул раз и сиди, кури, а она сама будет молоть.

Долгое время переселенцы жили надеждами вернуться в свои старые места. В «Польшчу», как говорили они. Сразу же после войны прошёл слух, что граница с Польшей открыта, и желающие могут туда уехать. Бабушкин брат и ещё несколько человек уезжали на разведку, ходоками. Кстати, ходоками от деревень были мои прадедушки, по отцу и маме, они выбирали места для деревень в Сибири. Но послевоенные ходоки, уже в обратную сторону, вернулись недовольными: оказалось, их прежние места уже принадлежат не «Польшче», а советской Белоруссии. А жизнь в Белоруссии, сказали они, «ще гирш, чим в Сибири». Ещё бы! Такая война свалилась на бедные головы страдальца-народа! Столько бед перенести не каждому народу под силу! Не хочу никого обидеть, но, сколько доброты у этого народа, я больше нигде не встречал, а поездил я по свету вдосталь. И это после всех бед и унижений!

Отпуск пролетел быстро. На окраину села, где проще перехватить попутку, отвёз меня на своём мотоцикле Илья Козуб, паренёк чуть старше меня, тракторист, мы с ним когда-то работали на одном тракторе, только в разные смены. Илья примечателен был врождённым патриотизмом. Казалось бы, с чего ему быть таким ярым, предельно ортодоксальным патриотом, с его-то трёхклассным образованием (привилегией многих мальчишек и девчонок военной поры), курсами тракториста, с деревянной избушкой под замшелой тесовой крышей? Что ещё могла дать ему Родина, которую он так защищал? Вот тут-то и отличие тех илюш, от зажиревших нынешних обывателей, которым тогда хорошо, когда полон живот, когда им дают. Илюша был из породы людей, у которых идеи Братства, Равенства, Чести, Совести, Справедливости укладывались в сознании как чистейшая правда жизни, за которую надо бороться, не щадя живота своего. Он жил в таком государстве, где проповедовались эти идеи, он верил и хотел, чтобы его страна была ещё лучше, он вкалывал в полную силу ради этого, меньше всего думая о себе. И многие тогда так думали и поступали, и это было прекрасно…

Илюша ловко рифмовал слова, правда, не всегда они были литературные, но это уже другой вопрос. Сочинил ли он хотя бы одну приличную для слуха частушку, не знаю, если нет, тогда зачем Бог наделял его таким талантом?

…Перед