Вопрос любви - Изабел Уолф

— Нет, — ответила я. — Не значит. Нет.

— У меня просто мурашки побежали, — рассказывала я Фелисити следующим вечером. Я сидела за кухонным столом на Мурхаус-роуд, а Оливия гулила, устроившись у меня на коленях, пока Флисс мыла салат в сдвоенной мойке. — Она сказала, что видит Ника на цветочном поле. Ну что скажешь?

Фелисити выглянула в окно посмотреть на сад, который совсем недавно начали окутывать сумерки.

— Звучит слишком хорошо. Похоже на рай. — Она заправила выбившуюся прядь своих светлых волос за ухо. — Он не заслужил такой благосклонности судьбы.

— Перестань, Флисс. Не будь такой жестокой. — По радионяне мы слышали, как Хью копошится наверху в спальне. Стоило ему сделать какое-то движение, как линия огоньков начинала сиять и мерцать.

— Нет, Лора, — продолжала Фелисити. — Я не боюсь об этом говорить. Ник совершил слишком гнусный поступок — и даже не удосужился никого предупредить! Я знаю, некоторые могут отнестись с большим сочувствием, но он причинил тебе слишком много горя, чтобы я могла его простить.

— Это не твоя забота — прощать его или нет, — негромко заметила я. — А моя. В любом случае вопрос его прощения в данных обстоятельствах остается теоретическим.

— Да, ведь он в вечном отпуске. — Сестра ехидно хохотнула.

— Какой кошмар, Флисс!

— Извини, — виновато улыбнулась она. — Что еще сказала эта мадам Аркати[24]? — Я вспомнила, что Синтия сказала в самом конце, но не стала посвящать Фелисити. Несмотря на то что она частенько откровенничает со мной о своей жизни, есть то, что она никогда не узнает о моей. — Почему она не могла вступить с Ником в контакт? — продолжала она. — Чтобы узнать у него, зачем он так поступил? Причинил так много горя всем нам?

Я заерзала.

— Она не медиум, а я не хотела ее заставлять. А что касается того, зачем он так поступил… этого мы, наверное, не узнаем никогда. Но пожалуйста, не рассказывай никому о том, что случилось с ним, Флисс. Я очень не хочу, чтобы это просочилось в прессу.

Она положила салат в миску.

— Хорошо.

— Афаклатаоллаллагазззагойягоягоя, — сказала Оливия.

Фелисити обернулась и одарила ее такой широкой улыбкой, что я испугалась, как бы у нее не лопнуло лицо.

— Так говорят на планете, откуда ты прилетела, моя сладкая?

Пока я держала пухленькую Оливию на своих коленях, ее пушистые светлые волосы щекотали мой подбородок. Я хлопала ее по пухленьким ручкам с маленькими подушечками жира, локоткам с ямочками, сжимала ее толстенькие коленочки. Я люблю Оливию, но это горькая любовь.

— Какая же ты… милая, Оливия, — с любовью произнесла я. — Очень-очень. — Я чмокнула ее в темечко.

Она крутанулась, чтобы взглянуть на меня: ее огромные васильковые глаза решительно и ласково, с интересом смотрели на меня. Потом она подняла свою правую ручку с растопыренными пальчиками, похожими на морскую звезду, и коснулась моей щеки.

— Ияклалефафффооохутанагагоягоягоягоягоя.

— И тебе гоягоягоягоя, — сказала Флисс, подходя к нам и смачно целуя ее. Оливия звонко засмеялась, и сестра снова поцеловала ее, а потом вернулась к мойке. — Я стою рядом с ее кроваткой, — тихо призналась она. — Ночью. Когда она спит. Я нагибаюсь к ней, чувствую ее приятное дыхание на своей щеке, будто дует слабенький западный ветер, и не могу поверить, что она моя. Я так люблю ее, — сказала она, нарезая помидор. — Я бы все время только и любовалась на нее, целовала ее маленькое личико. С каждым днем я люблю ее больше и больше. Я… — ее голос дрогнул, — я никогда не думала, что можно так любить.

— Я знаю, — пробормотала я. Фелисити даже на мгновение прекратила резать. — То есть я… догадываюсь.

— И это совсем не то же самое, что любить мужчину. Честно говоря, Лора, отношения с Оливией меня полностью удовлетворяют. Я почти завидую одиноким матерям, — виновато поведала она. — Наверное, это так здорово — только ты и малышка, и больше никого. — При этих словах мы услышали, как наверху бродит Хью, сопя и покашливая, открывая комод и сервант. — Он через минуту придет ужинать. — Она сняла крышку с детской бутылочки и вручила ее мне. — Ты не дашь Оливии молока? Вечером она ест смесь, потому что к вечеру у меня уже болит грудь.

Пока я усаживала Оливию на руку, Флисс открыла холодильник и достала стейки, горшок сметаны и тюбик масла.

— Ты сидишь на диете Аткинса, Флисс? — Она бы ей, безусловно, не помешала. Обычная прибавка веса за время беременности составляет примерно двадцать восемь фунтов[25], но и без того пышнотелая Фелисити умудрилась набрать четыре с половиной стоуна[26].

— Аткинса? Ты шутишь. — Она открыла морозилку и достала пакет картофельных чипсов. — Я слишком люблю мои углеводики. Кроме того, я до сих пор кормлю грудью, поэтому мне нельзя сидеть на диете. Вот какое у меня оправдание.

— Да, но молоко поступает непосредственно из жировых запасов матери, так что если ты сбросишь несколько фунтов, то ничего страшного не случится, Флисс. — В течение многих недель!

— Да знаю, знаю. — Она оттянула и щелкнула эластичным поясом своего старого бандажа для беременных. — Во мне целых два лишних стоуна. — Если не больше! — Но я думала, — тут она нахмурилась, — что если продолжать грудное вскармливание, вес уйдет сам собой.

— Это миф. Поначалу какое-то количество лишнего веса действительно уходит, но потом он стабилизируется и… откладывается.

Фелисити как-то странно на меня посмотрела:

— Откуда ты знаешь?

Я в ответ с удивлением посмотрела на нее:

— Читала.

— В общем, — продолжала она, — я сейчас слишком счастлива, чтобы переживать о весе, а Хью слишком занят продвижением своих изобретений. А когда надо выглядеть стройнее, я надеваю свои обтягивающие панталоны, чтобы скрыть лишнее сало.

— Не пренебрегай уходом за собой, Флисс. Об этом говорят во всех книгах.

— Сойдет он в конце концов, — беззаботно сказала она. — Да и Хью тоже не миниатюрный. — Мне так не казалось, но я надеялась, что она не совершает ошибку. — Послушай, не прессуй меня, ладно? Мне и без того нелегко — у меня целых две худеньких сестры.

Заметив на барном стуле роскошного вида пакет, я сменила тему:

— А что ты купила?

Она взяла полотенце и вытерла руки.

— Нечто первоклассное. — Она открыла пакет и извлекла оттуда бледно-желтый сверток, в котором лежал малюсенький, невероятно белый кардиган, к которому хотелось прикоснуться. — Разве не прелесть?

Я почувствовала, как мое горло сковала судорога.

— В самом деле. — Оливия вцепилась в него, попытавшись засунуть рукав себе в рот. — Это кашемир, — добавила я, погладив его.