Тот, кто умрет последним - Джеймс Гриппандо

– А еще отвратительнее ты можешь быть?

– Только по хорошим дням. – Тео отставил миску с жареным картофелем и спросил: – Ну так что ты собираешься делать с Татумом? Будешь представлять его?

– Я уже делаю это.

– Я не имею в виду это рутинное дерьмо, которое ты делаешь как одолжение мне. Ты совершишь в этом деле настоящий рывок за приличной добычей или нет?

– Пока не знаю.

– Ну-ну. Как сказал судья, предстоит большая юридическая поножовщина между всеми наследниками, которые будут пытаться угробить друг друга. И это станет сенсационным делом. Когда тебе приходилось заниматься таким же шумным делом, как это?

Джек бросил на него сердитый взгляд. Тео кашлянул, словно только что вспомнил, что последнее сенсационное дело Джек совершил, сняв обвинение с него.

– О'кей, забудь о паблисити. Поговорим о долларах и о смысле. Тебе здорово досталось в результате развода. Синди не удалось только забрать у тебя автомобиль и лучшего друга, хотя она, возможно, могла бы сделать это. Представь меня в дурацкой фуражке за рулем твоего «мустанга универсала» с мисс Дейзи, разъезжающей в качестве пассажирки по всему району Корал-Гейбл.

– Это дело не стоило борьбы. Мне просто хотелось поскорее двигаться дальше.

– Но факты остаются фактами. У тебя здесь милый домик, Джек, но он тебе не принадлежит, и мы сидим снаружи и смотрим телевизор не потому, что на дворе такая прекрасная ночь, а потому, что у тебя даже нет кондиционера.

– Куда ты клонишь?

– Третья часть от сорока шести миллионов долларов – вот куда я клоню.

– Ты считаешь, что я должен стать адвокатом Татума?

– Если этого не сделаешь ты, то это сделает кто-то другой. Почему этим адвокатом не стать тебе? Все остальные наследники уже наняли себе самых лучших адвокатов.

– Другие адвокаты могут чувствовать себя комфортно, зная, что их клиенты не убивали Салли Феннинг.

– Ты тоже можешь.

Джек молча пил пиво.

– Я не могу предоставить тебе стопроцентное доказательство того, что Татум не убил ее, – продолжал Тео. – Но он дал мне слово, как брату, на боксерском ринге, а более священного места для братьев Найт не существует. В жизни нет ничего такого, в чем можно быть полностью уверенным, особенно когда речь идет об адвокатском гонораре величиной в одну треть состояния, оцениваемого в сорок шесть миллионов долларов, в случае выигрыша дела.

– Я понимаю, о чем ты говоришь.

– Едва ли. Я говорю не только о деньгах. Я говорю о том, кто ты есть и кем ты будешь всю свою жалкую оставшуюся жизнь.

– Давай не увлекаться.

– Это тебе не дерьмо собачье. Была у нас с Татумом такая поговорка. В этом мире есть две категории людей: те, кто рискует, и те, кто всю жизнь сидит в дерьме.

Джек засмеялся, но Тео оставался серьезным.

– Возможно, Татум не идеальный вариант, с твоей точки зрения, но он дает тебе шанс ответить на очень важный вопрос. Так что подумай очень серьезно, прежде чем дашь ответ: кем ты хочешь быть остаток жизни, Джек Свайтек? Человеком, который рискует? Или человеком, который сидит в дерьме?

Их взгляды скрестились. Потом Джек отвел взгляд в сторону, пробежав им по воде и по далекому паруснику, который шел при полном ветре к берегу.

– Скажи своему брату, чтобы он зашел в мою контору завтра утром подписать соглашение о гонораре в случае выигрыша дела.

Часть вторая

11

Гарматан[5] дул точно по расписанию. Шла третья осень пребывания Рене в Западной Африке, и ей незачем было объяснять, что пыльные ветры снова задули в полную силу. Сухие глаза и покалывание в ноздрях говорили сами за себя. Ветер дул со стороны северных пустынь начиная с октября и, как правило, продолжался до конца февраля. Однако, помимо пыли, этот ветер порой по ночам приносил прохладу, хотя слово «прохлада», конечно, термин весьма условный для местности, где обычная температура дня достигала девяноста пяти градусов по Фаренгейту.[6] Так что погода в целом характеризовалась как душная и жаркая. В течение следующих пяти месяцев здесь насчитают всего пять дождливых дней, но, по крайней мере, здесь не будет разлившихся рек с бешеным течением, которые несут грязь, смывают домашних животных, детей, а то и целые прибрежные селения и тащат их вниз, в долину. Жизнь в Западной Африке состояла из сплошных компромиссов, и Рене научилась принимать ее такой, какова она есть. В обозримом будущем ей предстоит жить с пылью в волосах, на одежде, на зубной щетке, и чертовски жаль, что ее друзья, те, кому она посылала фотографии, никак не могли понять, почему эти фотографии такие плоские и безжизненные. Даже в самых лучших условиях непрофессионалу трудно фотографически представить красоту бесконечных, покрытых травой полей северного Кот-д'Ивуар, а Рене не была фотографом-профессионалом.

Рене, врач-педиатр, добровольно согласилась поработать три года в рамках программы «Дети прежде всего» – организации прав человека, которая вела борьбу против принудительного труда детей на плантациях какао-бобов. Эта идея овладела ею в последний год пребывания в Бостонской детской больнице, где она была врачом-резидентом. Однажды ночью в комнате для отдыха, жадно поедая свой обычный обед, состоящий из содовой воды и шоколадного батончика, Рене прочитала статью о возрождении рабства. Исследования, проведенные ООН и Государственным департаментом, показали, что примерно пятнадцать тысяч детей в возрасте от девяти до двенадцати лет были проданы на принудительные работы на плантациях хлопка, кофе и какао-бобов в Кот-д'Ивуар. И ситуация, по прогнозам, должна была ухудшиться по мере падения цен на какао-бобы. Вместе с тем почти половина производства какао-бобов приходилась именно на тот регион, где ради повышения доходности предприятий использовался детский труд. Шоколадный батончик Рене вдруг потерял свою сладость. Это произошло именно в ту пору, когда перед ней со всей остротой встал вопрос: «Зачем я вообще кончала медицинский институт?» Пришло ли время переселиться в Бруклин и вытирать сопли детям, которые являлись на медицинский осмотр со своими нянями, или ей было по душе нечто большее? И, не обдумав ничего досконально, Рене взошла на борт самолета, направлявшегося в Абиджан, а ее конечным пунктом назначения был Корхого, главный город округа Сенуфо, что в девяти часах езды на автобусе в северном направлении.

Кот-д'Ивуар потряс военный переворот 1999 года, и Рене прибыла сюда, когда медицинские проблемы стояли наиболее остро – недостаточность питания, СПИД, детская смертность, даже повреждение гениталий в некоторых кочевых племенах. Она занималась всем этим, хотя пыталась сосредоточиться на том, что убедило ее отправиться сюда. Официально местные власти отрицали наличие детского рабства. Однако довольно скоро Рене непосредственно столкнулась с этой проблемой. Она увидела лица детей, которых гуртом пригоняли в ее клинику на лечение. Эти дети пытались бежать домой, в самые бедные страны, граничащие с Кот-д'Ивуар. Дети рассказывали ей о мужчинах, которые выманивали их из семей на автобусных остановках и переполненных базарах в таких странах, как Мали, Бенин или Буркина-Фасо. Многие прибыли сюда по морю: их набили как сельдей в бочки в трюмы старых посудин в портовых городах, подобных Котоноу, которые по злой иронии судьбы несколькими столетиями раньше были процветающими центрами работорговли. Другие прибывали по суше, пробираясь на грузовиках сквозь заросли кустарника и переправляясь через реки на каноэ, пока не достигали плантаций, находившихся вдалеке от цивилизации и еще дальше от их дома. Они останавливались лишь тогда, когда мужчинам предстояло идти на переговоры с хозяевами плантаций в районе озера Коссоу. В это время дети по два-три, а то и по двенадцать человек уходили, присоединяясь к другим детям, которых постигла та же участь. Они жили в переполненных хижинах без циновок, без канализации и электричества, но в условиях строгих правил, запрещавших разговоры. Дело в том, что разговоры вели к жалобам, а жалобы – к бунту. Они рассказывали Рене о двенадцатичасовом рабочем дне в поле, то есть с рассвета до заката, о голоде, который они постоянно испытывали из-за отвратительной пищи, в основном пережаренных бананов, а иногда, если повезет, и ямса.[7] Они показывали Рене шрамы на ногах, руках и спинах и рассказывали, как их били, когда они работали недостаточно быстро. Об избиениях, когда они не работали достаточно долго. И все это без оплаты труда; хотя их семьям обещали выплачивать пятнадцать долларов, это далеко не всегда выполнялось. Никто не хотел называть это рабством, но одно из первых правил, которое Рене выучила в медицинском институте, гласило: если это похоже на утку и крякает как утка…

Позади Рене закудахтали куры, и она вздрогнула.