Михаил Строгов - Жюль Верн

Легко, однако, понять последствия этих двух громовых раскатов, обрушившихся на Нижний Новгород, который больше чем любой другой город оказался и мишенью и жертвой обоих постановлений.

Прежде всего, те из российских подданных, кто захотел бы по своим делам выехать за сибирскую границу, уже не могли, по крайней мере в ближайшее время, покинуть губернию. Содержание первой статьи постановления звучало категорично. И не допускало никаких исключений. Любые частные интересы должны были отступить перед общими.

Что до второй статьи, то содержавшийся в ней приказ тоже не допускал возражений. Он был направлен не против иностранцев вообще, а только против азиатов; и тем не оставалось ничего другого, как упаковать свои товары и отправиться обратно той же дорогой, которую они только что проделали. Что же касается бродячих акробатов, которым до ближайшей границы нужно было пройти путь почти в тысячу верст, то для них это означало неотвратимое и скорое разорение.

Вот почему эта необычная мера поначалу вызвала было ропот протеста и вопль отчаяния, но присутствие казаков и полицейских быстро охладило пыл недовольных.

И почти сразу же с этой обширной поляны началось переселение народов. Снимались натянутые перед лавками полотна; по частям исчезали ярмарочные театры; смолкли песни, прекратились пляски и балаганные представления; погасли огни; смотали канаты эквилибристы; возвратились из конюшен в оглобли старые, запыленные лошади, привыкшие возить жилье; полицейские и солдаты с хлыстом или палкой в руке поторапливали замешкавшихся и без стеснения валили палатки, не дожидаясь, пока бедняги-цыгане выберутся наружу. Было очевидно, что при таком нажиме площадь Нижнего Новгорода еще до вечера будет полностью очищена и сутолока огромного рынка сменится тишиной пустыни.

Стоит ли повторять — таково уж было неминуемое последствие принятых мер, — что для всех этих кочевников, кого указ о выселении задевал непосредственно, под запретом оказывались и степи Сибири, так что им оставалось бежать до южного побережья Каспия — в Персию, в Турцию либо в долины Туркестана. Посты по реке Урал и в горах, образующих как бы продолжение линии этой реки вдоль русской границы, не позволили бы им свернуть раньше. А значит, прежде чем ступить на свободную землю, им предстояло проделать тысячу верст пути.

В тот момент, когда полицмейстер закончил читать постановление, Михаила Строгова поразило неожиданно пришедшее на ум воспоминание.

«Как странно! — подумалось ему. — Какое странное совпадение между этим постановлением, изгоняющим иностранцев, выходцев из Азии, и словами, которыми обменялись прошлой ночью те двое бродяг, цыган и цыганка. „Ведь это сам батюшка отправляет нас туда, куда мы и так собирались!” — сказал тот старик. Но ведь батюшка — это же царь! В народе его иначе и не называют! Как же эти цыгане могли предвидеть принятые против них меры, как они узнали про них заранее и куда они и так собирались? Вот уж и впрямь подозрительные люди — губернаторское постановление им, как видно, скорее на пользу, чем во вред!»

Однако это размышление, бесспорно верное, тут же сменилось другим, перед которым в мозгу Михаила Строгова меркла любая иная мысль. Он тотчас забыл и про цыган, и про их подозрительные речи, и про странное совпадение с вышедшим постановлением… Его сознанию предстало вдруг воспоминание о юной ливонке из Риги.

«Бедное дитя! — невольно вырвалось у него. — Она ведь не сможет теперь перебраться через границу!»

И действительно, девушка была из Риги, она была ливонкой, то есть россиянкой, а значит, ей уже нельзя покинуть территорию России! Разрешение, выданное до принятия последних мер, теперь явно утрачивало силу. Все сибирские дороги безжалостно закрылись перед ней, и, какова бы ни была причина ее поездки в Иркутск, путь ей туда отныне был заказан.

Эта мысль сразу захватила сознание Михаила Строгова. Ему подумалось, вначале смутно, что он, ничего не упуская из своей важной миссии, мог бы, пожалуй, как-то помочь этой славной девочке. Идея эта пришлась ему по душе. Зная о тех опасностях, что ожидают лично его, энергичного и могучего мужчину, в краю как-никак родных ему дорог, он не мог не понимать, что для молодой девушки те же опасности будут куда страшнее. Коль скоро она направляется в Иркутск, ей придется следовать тем же путем, что и ему, а значит, пробираться меж вражеских орд, как предстоит и ему самому. И если она, что легко себе представить, располагает лишь теми средствами, которые достаточны для обычной поездки, то как удастся ей проделать этот путь в условиях, которые из-за нынешних событий могут оказаться не только опасными, но и потребовать более серьезных затрат?

«Что ж, — сказал он себе, — раз она едет через Пермь, я наверняка ее встречу. И значит, смогу незаметно присматривать за ней. А так как она, по всей видимости, тоже спешит поскорее добраться до Иркутска, то из-за нее у меня задержки не будет».

Одна мысль влечет за собой другую. До сих пор Михаил Строгов размышлял лишь с точки зрения доброго дела и полезной услуги. Тем временем в мозгу его родилась новая идея и вопрос предстал в совершенно новом свете.

«На самом-то деле, — подумал он, — мне она может оказаться даже нужнее, чем я ей. Присутствие девушки принесет большую пользу, устранив всякие подозрения, которые могут возникнуть на мой счет. В человеке, который пробирается через степь в одиночку, легче угадать царского гонца. Напротив, если меня будет сопровождать эта девушка, то в глазах всех я буду тем самым Николаем Корпановым, которым и записан в моей подорожной. Стало быть, даже нужно, чтоб она сопровождала меня! Необходимо любой ценой отыскать ее! Маловероятно, чтоб за вчерашний вечер она успела раздобыть экипаж и выехать из Нижнего Новгорода. Попытаемся разыскать ее, и да поможет мне Бог!»

Михаил Строгов покинул главную площадь города, где смятение, вызванное выполнением предписанных мер, достигло предела. Жалобы обреченных на изгнание иностранцев, крики накинувшихся на них полицейских и казаков — сумятица стояла неописуемая. Девушки, которую он разыскивал, здесь быть не могло.

Было девять часов утра. Пароход отходил только в полдень. Таким образом, на розыски той, кого он хотел сделать своей спутницей, у Михаила Строгова оставалось около двух часов.

Он снова перешел на другой берег Волги и принялся за обход здешних кварталов, где сутолоки было гораздо меньше. Обходил чуть ли не подряд улицу за улицей, в верхнем и нижнем городе. Заходил в церкви — естественное прибежище плачущих и страждущих. Юной ливонки нигде не было.