Михаил Строгов - Жюль Верн

Час спустя Михаил Строгов уже забылся беспокойным сном на одной из тех русских кроватей, которые иностранцу кажутся ужасно жесткими, и на следующий день, 17 июля, он проснулся, когда только начинало светать.

Пять часов, которые оставалось провести в Нижнем Новгороде, казались ему вечностью. Чем еще занять утро, как не отправиться снова, как накануне, бродить по городским улицам. Если дожидаться завтрака, то после всех сборов и отметки подорожной в полиции как раз подошло бы время отправления. Но Михаил Строгов был не из тех людей, что просыпают восход солнца. Вскочив с постели, он оделся, старательно уложил письмо с царским гербом на дно кармана в подкладке кафтана и подпоясался кушаком; потом затянул свой дорожный мешок и забросил его за спину. Покончив со сборами и не желая возвращаться в «Город Константинополь», он расплатился с хозяином и покинул трактир, рассчитывая позавтракать на волжском берегу возле пристани.

Из пущей предосторожности Михаил Строгов отправился сначала в кассу пароходства и убедился, что «Кавказ» отходит точно в назначенный час. И тут ему впервые пришла в голову мысль, что юная ливонка, коль скоро и ей предстояла дорога на Пермь, тоже могла купить билет на «Кавказ», и тогда он снова оказался бы ее попутчиком.

Верхний город с кремлем, который имел в окружности две версты и очень походил на московский, выглядел теперь совсем заброшенным. Свою кремлевскую резиденцию оставил даже губернатор. И насколько вымершим казался верхний город, настолько же оживленным был нижний!

Перейдя Волгу [44] по мосту из судов, который охраняли конные казаки, Михаил Строгов добрался как раз до того места, где накануне вечером наткнулся на цыган. Нижегородская ярмарка располагалась почти за городом, и с этой ярмаркой не могла бы соперничать даже Лейпцигская. За Волгой [45] на широкой поляне возвышался временный дворец генерал-губернатора, и, согласно приказу, именно там этот высокий чиновник пребывал все время ярмарки, которая ввиду полной непредсказуемости своего состава требовала постоянного надзора.

Эта поляна была теперь застроена деревянными, симметрично расположенными домиками, меж которых пролегали довольно широкие улицы и аллеи, позволявшие сновать туда-сюда толпам людей. Скопления таких домиков, различных по размерам и форме, объединялись в особые ряды-кварталы, предназначенные для торговли каким-либо одним товаром — кварталы скобяных изделий и мехов, шерсти и древесины, тканей, сушеной рыбы и прочего. Высокой фантазией отличался материал, использованный для некоторых домиков, построенных то из чайных кирпичиков, то из вырубок соленого мяса, словом — из образчиков того товара, который его владельцы предлагали покупателям. Весьма своеобразная реклама, хоть и мало похожая на американскую!

К тому часу, когда солнце, вставшее в этот день ранее четырех утра, поднялось уже высоко над горизонтом, на этих улицах среди аллей собралось множество народа. Русские, сибиряки в том числе, немцы, казаки, тюрки с Урала и Алтая, персы, грузины, греки, турки из Оттоманской империи, индусы, китайцы — невероятная мешанина европейцев и азиатов — о чем-то толковали, разглагольствовали, спорили, торговались. Казалось, на площадь свезли в кучу все, что можно продать или купить. На ярмарочном поле сгрудились носильщики и лошади, верблюды и ослы, лодки и повозки — все и вся, что служит для перевоза товаров. Меха и драгоценные камни, шелковые ткани и индийский кашемир, турецкие ковры и кавказские кинжалы, ткани из Смирны [46] и Исфахана [47] и тифлисские военные доспехи, караван-чаи и европейская бронза, швейцарские часы и лионские платья из шелка и бархата, английские хлопчатобумажные ткани и оборудование экипажей, овощи-фрукты и руды Урала, малахит и лазурит [48], благовония и духи, лекарственные растения, лес и деготь, снасти и рога, тыквы и арбузы — в общем, все, что производится в Индии, Китае и Персии, в бассейнах Каспийского и Черного морей, в Америке и в Европе, оказалось собранным в этой точке земного шара.

А вокруг — бесконечная суета, всеобщее возбуждение, шумная толкотня и неумолкающая разноголосица, в которой ничего нельзя разобрать. Простолюдины из местных изощрялись в лихих выражениях, а иноземцы и не думали им в этом уступать. Были тут и торговцы из Центральной Азии, которые, преодолевая ее бескрайние просторы, уже потратили целый год на доставку товаров и не надеялись вернуться к своим лавчонкам и прилавкам ранее чем еще через год. В целом о размахе Нижегородской ярмарки можно судить по тому, что общая сумма, на которую здесь заключаются сделки, никогда не бывает ниже ста миллионов рублей.

Площадки между кварталами этого импровизированного города заполонили сборища фокусников, паяцев и акробатов, оглушавших публику воем оркестров и воплями балаганных представлений; кучи бродяг-шарлатанов, спустившихся откуда-то с гор и привлекавших своим гаданием все новых и новых зевак; толпы цыган — так русские зовут потомков древних коптов [49], исполнявших свои необычайно яркие напевы и ни с чем не сравнимые пляски; труппы актеров ярмарочных театриков, приспосабливавших шекспировские драмы к вкусам зрителей, которые на эти зрелища валили валом. А далее, по длинным проспектам прогуливали на свободе своих четвероногих эквилибристов вожаки медведей, из зверинцев раздавался хриплый рев животных, взбадриваемых тяжким кнутом или крашеной палочкой укротителя. И наконец, посреди огромной центральной площади, окруженной четверным крутом восторженных dilettanti [50], хор «Волжских матросов», рассевшись на земле словно на лодочных скамьях, изображал, как налегают на весла гребцы, повинуясь взмахам палочки дирижера — настоящего рулевого этого воображаемого судна!

Какой странный, прекрасный обычай! Над всей этой толпой взвилась вдруг целая туча птиц, выпущенных из клеток, в которых их сюда принесли. Следуя неукоснительно соблюдавшемуся на Нижегородской ярмарке правилу, за несколько копеек, из милосердия жертвуемых добросердечными людьми, тюремщики открыли своим пленникам дверцы, и те сотнями взмыли в небо, оглашая воздух радостным щебетаньем.

Так выглядела поляна, и такой она должна была оставаться на протяжении всех шести недель, пока длилась в Нижнем Новгороде знаменитая ярмарка. После этого бурного времени оглушительная разноголосица стихает словно по волшебству, верхний город вновь принимает свой официальный вид, а нижний — впадает в привычную спячку, и от этого несметного скопления купцов, представляющих все возможные края Европы и Центральной Азии, не остается ни одного продавца, кто хотел бы еще хоть что-нибудь продать, и ни одного покупателя, кто мог бы еще хоть что-нибудь купить.