Шестеро против Скотленд-Ярда (сборник) - Агата Кристи

Он имел полезную для полицейского привычку всегда давать человеку высказаться, пусть на первый взгляд тот не мог знать ничего важного и молол явную чепуху. При наличии свободного времени отчего же не послушать и не присмотреться к собеседнику повнимательнее?

– Флаг должны были спустить, как только с площади ушли солдаты, но он не поддавался, на веревке образовался узел. Они тянули, тянули, а флаг – ни в какую! Тогда кто-то и предложил: «Пошлите за этим бестолковым малым Зимаррой. Он как раз сейчас должен сидеть в кафе «Ангел-хранитель». Там вы его точно отыщете». Вот я и прибежал прямиком из кафе, ваше превосходительство. Для меня раз плюнуть – забраться на такой шпиль. Я и в этот раз сделал все очень быстро и ловко. Но когда стал спускаться, часы на мэрии начали свое «бим-бом, бим-бом». А уж поверьте мне на слово, когда находишься от колоколов всего в нескольких ярдах, они почти что оглушают тебя. Пробило полдесятого. Значит, я спускался в это время. Спускаюсь, и вдруг… Именно этот момент особенно важен, и я хотел бы, чтобы ваше превосходительство выслушали меня с особым вниманием.

– Да, пора бы перейти к сути. Надеюсь, мы уже почти до нее спустились?

– И тут я взглянул на тот небольшой балкон, с которого Вдохновитель народов совсем недавно салютовал параду. И заметил прелюбопытную вещь. Со ската крыши мэрии можно сделать то, что невозможно ни в каком другом месте. Оттуда видно окно часовни, расположенное, как всем известно, тоже очень высоко.

Теперь Вейнберг подался вперед. История неожиданно заинтересовала его. В самом деле, в часовне архиепископа барочный алтарь имел сверху обрамление выше человеческого роста, и только там, где пролегала верхняя граница бордюра, располагалась нижняя рама окна. С улицы не было возможности заметить возникновение пожара в часовне, пока пламя не охватило все помещение, зато с крыши мэрии этот нелепый верхолаз мог заметить первые всполохи огня значительно раньше.

– И что же вы увидели? – нетерпеливо спросил начальник полиции, уже утомленный сплошными головоломками.

– Я, ваше превосходительство, стал свидетелем потрясающего зрелища. Я увидел, как Вдохновитель народов преклонил колени и молился Богу.

– Что-что? Бросьте, Зимарра. Вам, как и всем нам, прекрасно известно, что Вдохновитель был свободомыслящим атеистом и не верил ни в Бога, ни в дьявола.

– Разве мы можем это знать наверняка? Да, я тоже слышал, что Вождь не отличался набожностью. Всего несколько недель назад я спросил у своего приходского священника: «Скажите, святой отец, Вдохновитель народов – хороший человек?» – «Конечно, он очень хороший человек», – ответил падре. Я поинтересовался: «Отчего же он тогда не приходит к мессе? Все хорошие люди приходят на молитву Господу». А священник улыбнулся и сказал: «Тебе следует самому молиться за него, Педро. Тогда Вождь, быть может, тоже станет приходить к мессе». Хороший совет он мне дал, верно, ваше превосходительство? А потом, сидя на скате крыши, я понял, как же наш святой отец был прав. Думаю, ангел-хранитель Вдохновителя предупредил его, как мало ему осталось жить, а потому он молился один в часовне за продление своих земных дней. Это хорошо. Нам всем следует бояться непредвиденной кончины.

Вейнберг смотрел на столь нежданного проповедника и в задумчивости вращал большими пальцами рук. Его не ввели в заблуждение слова верхолаза. Он лишь гадал, откуда у этого дурачка такие иллюзорные мысли, а если свою историю он придумал, то с какой целью. Потом начальник полиции спросил:

– Вдохновитель находился в часовне. Это вполне возможно. Но что заставило вас думать, будто он произносил слова молитвы?

– Дело в том, ваше превосходительство, что еще ребенком я получил высочайшую привилегию быть служкой при мессе в часовне архиепископа. Я прекрасно помню: алтарь всегда располагался ближе к северному углу, а окно, как ему и положено, выходило на восток. Я видел Вдохновителя народов чуть сзади, но больше, как вы легко поймете, мне открывалась его фигура с правой стороны. Стало быть, лицо Вдохновителя было обращено прямо к алтарю. И это хорошо. Скажу больше – руки он воздел, как в молитве. Не скрестил, а держал высоко перед собой, уподобившись той статуе Сан-Таддео, что стоит у конечной остановки трамвайной линии.

– Ладно. Положим, вы видели то, что видели. Но каким образом? К тому времени совсем стемнело, чтобы вы могли разглядеть происходившее внутри часовни отчетливо. Вы же не станете утверждать, будто бы там горел свет?

– Электрического света и впрямь не было, но лицо Вдохновителя оказалось при этом освещено. Думаю, Вождь народов возжег свечу, как учили делать всех нас перед молитвой о ниспослании долгой жизни и легкой кончины.

– Вы готовы повторить свои показания под присягой? Заметьте, я пока не говорил, что ваши слова имеют для нас хотя бы малейшее значение. Но в случае чего вас приведут к присяге, а любое лжесвидетельство сурово наказывается.

– Это каждому известно. Но я готов призвать в свидетели всех святых и угодников божьих, что видел именно это. На Библии поклянусь. Но потом до меня дошло. Как это я, простой обыватель, присвоил себе право сидеть и созерцать общение с Богом сильного мира сего? И я постарался побыстрее спуститься вниз. Мне, конечно, заплатили малость за труды, и я не отказался – мы ведь люди бедные, ваше превосходительство.

– Отправляйтесь домой. Я, быть может, снова пришлю за вами. А получите ли вы вознаграждение от государства, сказать не могу. Но готов возместить хлопоты, связанные с вашим приходом сюда, из личных средств. Хотя строго-настрого предупреждаю. Никакой болтовни с приятелями о том, что вы мне сейчас рассказали, быть не должно. Только пикните, и о награде можете забыть, Зимарра.

– Ни словечка, вот вам крест! Хотя признаюсь, что напьюсь до поросячьего визга, если ваше превосходительство подкинет мне деньжат.

После чего с гримасой покорности на лице верхолаз раскланялся и удалился.

– Вполне возможно, – сказал Вейнберг в разговоре с Алмедой примерно часом позже, – что этот тип действительно видел описанное им. Не исключаю, что дон Гамба мог запалить пару свечей и любоваться новым алтарем, который, насколько мне известно, сделала для него некая талантливая молодая сеньора. По моим сведениям, его только установили за день до пожара, и было вполне естественно для Вождя взглянуть, как произведение искусства будет выглядеть при свечах, чтобы потом не поскупиться на похвалы сеньоре. Но чтобы дон Гамба молился? Как вам угодно, генерал, но в это я никогда не поверю.

Алмеда медленно поднял голову, а потом, склонив ее чуть набок, посмотрел на полковника.

– А знаете, – произнес он, – я на вашем месте не испытывал бы такой несокрушимой уверенности. Не забывайте, что дон Гамба в дни молодости подвергался самым различным влияниям и веяниям, как и я сам. В последнее время мы оба решительно выступали против вмешательства клерикалов в политику. Однако он всегда был… Как бы лучше выразиться? Склонен к суевериям. И хотя я никогда не произнес бы этого публично, вам могу доверить секрет: его до крайности нервировали угрозы Мстителя сжечь его дом. «Только не превращайте свою речь в похоронную», – предупредил он меня, когда я согласился выступить при открытии монумента. Он, разумеется, шутил, но в глазах его я заметил и легкую обеспокоенность. Включите воображение. Представьте себе человека, только что удовлетворившего свои самые высокие амбиции, чей облик на века воплотили в бронзе. Он остался в одиночестве, взаперти среди ночи, с нависшей над ним таинственной угрозой спалить его жилище вместе с ним самим. Разве настолько уж невозможно, чтобы дон Гамба в таком состоянии обратился к религиозным суевериям, внушенным в детстве? Кто угодно мог бы поставить ему это в вину, но только не я.

Полковник Вейнберг заерзал в кресле.

– Полагаю, вы догадываетесь, генерал, что я принадлежу к числу старомодно мыслящих людей. И мне ничто не принесло бы большего облегчения, как согласие с вашим предположением. Но, право же, дон Гамба… Это перебор, граничащий с чудом. Вы, конечно, можете мне возразить, что я иду против своего принципа, поскольку всегда заявлял: нельзя отказываться от улик, если даже они полностью противоречат заранее сложившемуся у тебя мнению. Пусть даже так. Но молитва дона Гамбы – если он действительно молился – все равно не имела никакого отношения к убийству. Важнее всего в этой истории, с моей точки зрения, тот факт, что в часовне горели свечи. Для чего, нам неизвестно. Известно время – примерно половина десятого. Это вполне могло послужить причиной возникновения пожара. Плохо закрепленная в гнезде канделябра свеча падает, но при этом не гаснет. Пропитанный воском и мастикой алтарь охватывает пламя. А в таком случае нам следует отнести пожар к разряду несчастных случаев, из чего следует…