Спасенье погибших - Владимир Крупин

Даже Ида зачарованно слушала Михаила Борисовича. Когда он расщедрился до того, что вообще надо детям, вступающим в литературу, сразу давать премии и дачи, ибо ведь труд-то каторжный, Ида зааплодировала.

— И очень правильно! — не сбился с тона Михаил Борисович. — Жизнь наша нелегка: горим, горим, не осталось внутреннего органа, не страдающего тем или иным недугом, а детям будет еще тяжелей. (Пауза.) Друзья! Ох велика, ох перспективна заслуга Залесского в смене фамилий. Приходит пора этимологии фамилий на новой основе. Стыдно в век космоса носить ничего не говорящую фамилию или производить ее от «Омонастикона» Веселовского. Пора вводить фамилии-знаки, фамилии, сразу вводящие в суть текста под обложкой. Вот на переплете фамилия — что она значит? Ничего. А, например, стоит так: Экономистов — и понятно, роман об экономике, рекомендуется сотрудникам Госплана, Комитета ценообразования, статуправлений и их служебной цепочке, доходящей до счетовода цеха нетканых материалов. Или: Экономайзер. Тоже понятно при всеобщей грамотности, что, кроме отечественной экономики, освещается и зарубежная, когда описываются терзания главного героя в загранкомандировке. «Ну почему у нас все не так, — думает он, — ведь это так просто». Фамилия Каратистов сразу отсылает нас к проблемам спорта, вольной и невольной борьбы. Кафедралов — перед нами проблемы институтов, нелегкие, согласитесь, проблемы. Но разве легче Советникову с проблемами дипкорпуса, а Лесному с проблемами древесины? Тут надо предостеречь от увлечения минералами, полями и лесами. Хорошо, когда один-два Жемчугова и Яхонтова, а если сплошь Малахитовы? Не все же пишут про Урал, тем более богатства его спорны, много ли мы экспортируем яшмы и хризолита, надо уточнить. Так же многовато Березиных, Полевых, Поляковых, Сосновских, Боровых, но есть и явные переборы. Залесский справедливо, например, критиковал псевдоним Фома Адекватный…

Здесь Федор Федорович, как ни интересно было сообщение, просил Михаила Борисовича вспомнить, что впереди еще заслуги. Михаил Борисович обиделся:

— Зачем же тогда во всех писательских анкетах, послужных формулярах, издательских и журнальных авторских карточках после графы «Фамилия» следует «Псевдоним»? Это же чего-нибудь да значит. И ваше замечание, простите, неадекватно. Вы, кстати, наступили на горло не моей только песне. Это общее горло и общая песня. Но ладно. Третья заслуга…

— Подождите, надо утвердить вторую, — остановил Федор Федорович.

— Списком! В конце проголосуем за все, — сказали члены комиссии.

— Хорошо. Михаил Борисович, это последняя заслуга?

— Да! — яростно ответил Михаил Борисович. — Но главная. Воды, будьте добры. Вот уж вспомнишь Ариану, у той всегда две-три разновидности минеральной, вплоть до импортного боржоми.

— Экспортного, — поправила Ида. — За границей же нет Кавказа.

— Но этикетки у Арианы были на английском.

— Ну да, это экспортный вариант. Можно, простите, я уйду?

— Да, да, — быстро разрешил Федор Федорович, не согласовывая разрешение с членами комиссии.

Ида ушла. Михаил Борисович попил воды.

Третья заслуга

— Идея синтетического романа зародилась у Ильи Александровича не вдруг. Началось с простых сносок и примечаний. Но как далеки сноски и примечания Залесского от обычных! Итак, в сноске что-то объясняется, в примечаниях что-то разъясняется. Либо даже сводятся чьи-то с кем-то счеты. То и другое не возбраняется и поныне. Идея же Залесского, — Михаил Борисович очень язвительно напирал на слово «идея», давая интонационную окраску того смысла, что хоть Идея и ушла, сама-то идея осталась, — идея же Залесского, повторяю, шагнула дальше, к синтетическому роману. Здесь он даже допустил возможность приставок к измененным говорящим фамилиям, например Нефтепромыслов-Эрудитов, чтобы читатели окунулись не только в мир выкачивания природных богатств и становления их на наше обслуживание, но и знали, что автор оросит их благодатной широтой разносторонних, где-то даже энциклопедических знаний. Так вот. Освоив также искусство включения в скобки спорной мысли, та-скать, попутного антитезиса, Илья Александрович бросил краткий, но проницательный взгляд на кавычки. Ибо не всякий владеет еще мастерством такого прочтения авторской мысли, при котором понимает тонкость закавыченной в слове иронии. Так вот, освоив искусство и бросив взгляд, Илья Александрович вернулся к сноскам и примечаниям и увидел в них бездну возможностей. Началось с простого. В одном рассказе он написал, что его удивил тот факт, что петух дачной сторожихи, будучи зарубленным, никак не повлиял на яйценоскость. Куры продолжали нестись. Был ли рядом другой петух? Ответ сторожихи был однозначен: не было. Куры продолжали нестись. И уже в верстке покойный Залесский включил этот факт в сноску, присовокупив к нему почерпнутое в зооэнциклопедии известие о курах плимутроках. Чего он этим добился? Многого! Когда рядовому читателю смотреть зооэнциклопедию, когда и на не зоо нет времени в нашу быстросовременную эпоху, когда? А Залесский, зная, что одна из главных задач литератора — в популяризации научных и просто технических знаний, взял на себя труд прочтения о плимутроках и известил о них в доступной форме. Далее он пошел далее. Увидел вопиющее объявление на пляже: «Оборудование спасательного поста. Первое — вахтенный журнал». Все. Вплетя умелой рукой этот факт в эпизод встречи давно не видевшихся, проживших, как все мы, нелегкую, честную жизнь, не мог же он критиковать данный плакат прямо в тексте разговора, мы же профессионалы, понимаем, как это не втанцовывается в ткань. И что же — идея! — он сделал сноску и в сноске подверг разносу порядки данного причала, вернее непорядки, и где-то даже типические, он не боялся обобщать, когда дело касалось интересов общества. И в самом деле, разве не проскальзывают элементы бюрократического подхода к спасанию на водах в данном плакате, разве хватит вахтенного журнала утопающему, разве за журнал надо хвататься при захлебывании, разве мифологическая соломинка не реальнее, нежели бюрократический журнал, в котором только и будет что строка, отнюдь, понимаете, не красная, о факте длительного погружения, а иногда ненахождения в данной акватории? Или: он описывал страдания героя, который ушел в бурную ночь после тяжелой семейной сцены. И вот он за городом, вот он прислонился пылающим лбом к серой цементной стене, разве это не великолепная деталь — тяжелые мысли, тяжелый цемент, — но и этого мало нашему неистовому Илье, он пошел дальше, в сноске он сообщил рецептуру выработки портланд-цемента, читатели были потрясены эрудицией автора, а что? И это надо иногда, надо иногда действовать шоково. Ах, вы думаете, что фраза «По свежескошенной отаве бродило стадо КРС» так проста? Нет, она трижды спорна.

— Разве можно косить отаву? — спросил Сидорин.

— Сто баллов! — воскликнул, молодея, Михаил Борисович. — Нельзя! И это была покупка, и это любят читатели. Возмущенные крестьяне улыбались, читая в сноске, что здесь отголосок передачи «Что, где, когда?», что нигде и никогда не косят отаву, но на ней можно пасти КРС, а что есть сия аббревиатура? Да это же крупный рогатый скот! Но неукротимый Илья не сразу отставил отаву. Он выжал еще и частушку, привезенную ему неведомыми нам каналами. Вот она: «Все ходили по отаве, а теперя по траве. Все носили нож в кармане, а теперя в рукаве». Он занялся также наречием «теперя»…

— Я думаю, пора утверждать, — перебил Федор Федорович.

— Я же только разошелся, — снова обиделся Михаил Борисович.

— Вы так здорово рассказываете, — это я осмелился подать голос, — слушаешь просто как готовые воспоминания.

— Миленький, да это и есть воспоминания, — сказал мне на ухо сосед, — вы думаете, Миша будет зря надрываться, у него в хозяйстве ничего не пропадет.

— Благодарю вас, — сухо сказал мне Михаил Борисович, отлично, я думаю, понимая суть наклонения соседа к моему уху. — Но имейте терпение выслушать хотя бы еще одну заслугу, она кратка: Илья Александрович рекомендовал, и усиленно, лишать литераторов пишущей аппаратуры, пишмашинок, диктофонов, магнитофонов, даже авторучки и карандаши он советовал выдавать на полчаса в день. Касательно блокнотов он высказывался против них. Он обращался к опыту литературы и рекомендовал в зависимости от размеров литератора шить ему сменные манжеты к рубашкам. И выдавать на декаду. По прошествии читать и стирать… Я не закончил, но я сказал, — горько завершил Михаил Борисович, захлопывая папку.

— Итак, — подытожил Федор Федорович, — утверждаем музаификацию, то есть полуплотских тематических вдохновительниц; также утверждаем изменение фамилий на нейтральные или говорящие, утверждаем роман-синтетику, тут с синтетикой надо подработать, сейчас нет доверия к химическим терминам, может, роман-агломерат, роман-энциклопедия, роман ну я не знаю, это я рыбу говорю в порядке бреда, роман-обобщение, роман опыта и знания, то есть роман будущего. Это-то утвердим, но вот как лишить членов секций пишмашинок и блокнотов, как выдавать авторучки на полчаса, у нас ведь не колония Макаренко, даже не современная тюрьма. Тут сделаем фигуру умолчания, но в книге воспоминаний, думаю, попросим Михаила Борисовича об этом высказаться одним из первых.